Тётка явно решила меня доконать. Она идёт за мной вот уже минут семь, пытаясь втиснуть какую-то свою брошюрку. Иегова спасёт вас! Лекарство от рака найдено! Посетите наш семинар по медитации! Фродо жив! Какая разница, ЧТО именно она мне втиснет, если я знаю, ЗАЧЕМ? Обрюзгшая женщина поспевает за мной без особого труда. Она всё верещит мне на ухо: «Это же совершенно бесплатно! Только возьмите!» Мне становится неуютно. По мере приближения к метро движение становится оживлённее. Люди задерживают на мне взгляд. На мне и на тётке, которая словно приклеилась. Единственная и самая страшная ошибка, которую только можно совершить в такой ситуации – заговорить. To pay attention. Заплатить вниманием. Но я не сдерживаюсь, произношу что-то банальное и затасканное, в роде «Оставьте меня в покое». Тётка хватается за мои слова, как за спасительный круг. Теперь она тараторит не замолкая. Мне противно. Я морщусь. Я сдаюсь. Я беру книгу из её рук. Секунду стою, взвешивая томик в руке. Потом кто-то толкает меня в плечо, и я вынуждена продолжить своё движение в потоке людей. Тётки рядом уже нет. Книга изящная, красивая. Синяя, с серебряными узорами на обложке. Что-то религиозное? Пахнет типографией. Очень-очень новой бумагой. Мой любимый запах. Если её раскрыть она наверняка захрустит свежим клеем на переплете. Мой любимый звук. Если бы у меня в руках сейчас была бы брошюра – я бы выкинула, не раздумывая. Книгу жалко. Книга отправляется в рюкзак.
Дома становится невыносимо душно. Моя мать и мать моей матери выясняют отношения. Скучно. Ухожу к себе. Компьютер занят сестрой. Вспоминаю о книге. Открываю книгу. "Без проблем!"- таково название этой книжонки. Чуть ниже мизерными буковками приписано: «Суицид: Красиво. Легко». В предисловии издательства краткие сведения об авторе. Видите ли, он сам воспользовался, в конечном счете, своими рекомендациями. Да, дело святое, врачу - исцели себя. Но скорее это всего лишь убойная реклама. В начале книжки попурри из цитат экзистенционалистов всех времен и народов, затем что-то о борьбе человека за права добровольного ухода из жизни в разных странах. Не поленились, суки, даже тиснуть последние стихи Есенина для “локализации версии”.
Выхожу на кухню за чаем. Негоже ведь читать без чая? Особенно такие книги. Чай – он хоть какая-то связь с реалиями жизни сей. На кухне сестра, мама и мама моей мамы о чем-то спорят уже втроём. Как только появляюсь я, меня просят открыть консервную банку. Делаю это без особого труда обычным ножом. Струйка масла брызжет на джинсы сестре – какой тонкий расчёт! Сестра в визге, видимо, собирается вцепиться мне в волосы. Спокойно ставлю блок и провожу захват. Она уже корчиться от боли – даром, что на три года старше и на пятнадцать килограмм тяжелее. Бабушка причитает, мама визжит в голос. Отпускаю сестру, иду ставить чайник. Стоически сношу ругательства в спину. Что поделать – когда в квартире живут четыре бабы, одной из них раньше или позже приходится быть мужиком. В данном случае – мне. Сейчас это вполне естественно – Бабушка уже и женщиной не станет, мама - закоренелая женщина – ей уже не переделаться, сестра – начинающая женщина. Это означает, что у неё начался тот период, когда она бегает в школу без трусов в вызывающе-короткой юбке и размалевывается, словно на панель. Так что мужик в этой семье один – я. Повторюсь, Это кажется всем вполне естественным. Я не могу сдержать усмешку, когда думаю, что года опять же через три, когда я достигну семнадцати. Женщиной в самом обширном смысле этого слова я уже не стану. Не хочется. Зато пока все довольны: я могу забить гвоздь, не боюсь мозолей на руках, не отращиваю километровые ногти, из-за которых не могу писать в школе и не требую горы новой сексапильной одежды и белья. Я даже лифчик не очень-то носить хотела, если честно. Но суть не в этом.
Стоически жду на кухне, когда заварится чай. Неужели? Воды я, конечно, вскипятила в четыре раза больше, чем мне было нужно – всё равно этой троице тоже захочется – стадное чувство. Забираю кружку, ухожу в нашу с мамой комнату. Заваливаюсь на диван и начинаю читать. Шрифт красивый, чтение идёт легко. Почти как попсовенький романчик. Или, скорее, как интересный учебник по истории. Ну, вы знаете, – даже ОБЖ можно рассказывать интересно.
А ведь излагают весьма доходчиво. Планета перенаселена людьми. Ну, это, положим, закон живой природы... ко всему прочему, разве человечеству было бы хоть чуточку легче, будь она перенаселена…да хотя бы и драконами? Вот наши ближайшие биологические конкуренты, крысы, не слишком страдают от своей перенаселенности. Видимо все зависит от точки зрения. Если человек загибается от отсутствия денег, то он мог бы попробовать остаток собственных сил применить, чтобы вырвать необходимые ему деньги из чьих-то холеных ручек. Но без денег, как правило, остаются именно люди чересчур тихие и высокоморальные, для которых и муху-то обидеть уже нравственное страдание. Где уж им перед смертью решиться на такое?!
Я не замечаю даже, как книга переваливается за середину. Она, по сути, не такая уж большая. Если бы у меня не закончился чай, я бы, наверное, проглотила её одним махом. Чай – он хоть какая-то связь с реалиями жизни сей. Уже собираюсь заварить второй чайник, как заходит мама и сообщает, что она устала и хочет спать. В принципе, она могла бы этого и не говорить – я итак понимаю, что мне сейчас придется отложить книгу и выключить свет. В мелочах я стараюсь не спорить с мамой, поэтому молча выключаю свет. «Спокойной ночи» - доноситься из темноты. Я молчу. Закрываю глаза, сон не идёт. Думаю обо всякой ерунде. Потом почему-то о крысах, потом я понимаю, что уже сплю. Заканчивается вся эта эпопея под утро тем, что меня съедает огромная плотоядная тварь с лицом мелкого дельца и хвостом всё той же крысы.
Утром, соответственно, иду в школу. Всю первую математику пялюсь на ноги Лены Шкипер. Нет, не то, чтобы она меня интересовала, как женщина, просто пытаюсь угадать – есть на ней сегодня бельё или нет. Последнее время у них такая мода – одеть колготки на голое тело и расставить лапки пошире. Не то, чтобы это было совсем неэротично, просто не к месту. Я вот в школе, например, свои амурные дела не обустраиваю. Следующий урок проходит в тумане грёз о предстоящих выходных. Потом – бегом в столовую. Сбегая с четвертого этажа, засовываю руку в рюкзак в надежде отыскать кошелек, натыкаюсь рукой на незнакомый предмет. Секунду ощупываю, вынимаю – книга. Странно, я же не брала её с собой? Или брала? В общем, как бы там ни было, третий урок проходит на чердаке школы в дочитывании руководства по суициду. К реальности меня возвращает звонок с урока. Соображаю, что уже минут семь пялюсь на последнюю страницу. Всё, что я прочитала, не переваривается во мне, требует выбраться наружу. В общем, хочется морально блевать. Запихнуть два пальца в мозг, так сказать. Лечу к кабинету, в котором у нас был урок, прямо у дверей разворачиваюсь на сто восемьдесят. Повезло – учительница, идущая прямо навстречу меня не замечает. Отлавливаю среди толпы возбужденно вываливающих из кабинета одноклассников Димку Матвеева. Уж кто-кто, а Матвеев-то на книжную пропаганду вряд ли так поведётся, как я. Сую ему книжку с ничего не значащими словами, которые потом смогу интерпретировать и как «классная книга – прочти», и как «посмотри, какое говно». Он отходит к окну, начинает пролистывать. Сначала комментирую вслух каждую фразу, которую он читает, потом затыкаюсь. Досиживаю уроки. Иду домой, не выкидывая из головы Матвеева. Всё еще хочется морально блевать. Болит голова.
Захожу в свой подъезд и понимаю, что слишком громкий звук меня сейчас может убить. На цыпочках поднимаюсь на свой этаж. Предельно аккуратно отпираю дверь. Из нашей с мамой комнаты доносится какая-то заунывная попса: «Он меня любил и я его любила, он меня простил и я его простила. Солнце в небе высоко, Море сильно далеко. Твои руки, твои бедра…». Блевать, блевать и еще раз блевать, - думаю я. Из бабушкиной комнаты доносится бабушкин же храп. Ботинки не снимаю – голова сейчас лопнет. Иду в нашу комнату выключать музыку: «Ты силен и нежен, ты мой милый бык, океан безбрежен, твой звериный рык…». Быки рычат? Нда. Захожу в комнату. На мамином диване лежит сестра. Блузки на ней нет, лифчик болтается в районе поясницы, юбка задрана до пупка. Голова запрокинута, глаза закрыты. На ней сверху – нечто мужского пола, голое по пояс. Спина в прыщах. Мне становится противно. Быстро пересекаю комнату, выключаю завывания: «Ты любил меня снова и снова, я любила тебя опять, я для тебя на всё готова…». Ухожу на кухню – заваривать чай.
Блевать, блевать и блевать. Я, наконец, понимаю. Книга права! Книга во всем безоговорочно права! Нет, не то, чтобы я хотела сейчас пойти и умереть. Не то, чтобы я вообще хотела умереть. Чёрт, я не собираюсь совершать самоубийство. Но книга, твою мать, права до последней буквы. Да, я никчёмное существо, да от меня никакой пользы, да-да-да! Да мне проще и легче будет подохнуть прямо сразу. И что дальше? Ни-че-го. Глоток чая. Вот и всё. Я поняла, почему мне хотелось блевать и блевать мне расхотелось. Немного печально. Из моей комнаты вот уже полчаса доносились возбуждённые голоса сестры и её партнера. Догадываюсь: «Да эта мелкая сучка же настучит! Давай её убьем, а тело закопаем!» «Нет, нет и нет, это твои проблемы, закапывать будешь сама». Ну, или что-то в этом роде. Хотя пацан - молодец, раз еще не убежал. А, может, просто еще не потерял надежды на секс. В конце концов, он выходит ко мне на кухню, приветливо улыбаясь, просит чая. Принимает чашку, кладёт мне руку на плечо. «Ну ты ведь понимаешь…». Нашептывает мне на ухо, что-де любовь-морковь, секс, всё такое, родителям нельзя. Кажется, сучонок, решил меня обаять. От этой мысли мне становится нестерпимо весело, и я улыбаюсь – широко так, дружелюбно. Он воспринимает это, как свою победу, еще раз проводит рукой по моим лопаткам и уходит. Чай даже не отпил. Вдруг понимаю, что через пару минут придёт сестра – убедиться, что он меня уговорил. Сначала меня пробирает дикий хохот, потом сестра действительно заходит. Я говорю ей что-то вроде «убей себя» и ухожу гулять. Скучно, господа.
Выходные проходят замечательно. С осознанием того, что я – ничто, и мне пора бы умереть – еще лучше, чем обычно. Наслаждаюсь моментом. Ночую у Катьки – она живёт в своей комнате одна, а мы как бы лучшие подруги. Её мама сама заваривает нам чай и выключает свет. Шум и шорох до четырёх утра – это мы, по идее, обсуждаем мальчиков и гадаем на картах. Ну-ну. Всё в шоколаде: Катька больше не обижается, я признаю, что не такой уж она и ребёнок, как я раньше говорила. Мир, любовь и всё такое. Утром в понедельник уезжаю в школу с чувством полного довольства собой. Наполненности. Первый урок идёт своим чередом. На втором уроке учитель сообщает, что «Дмитрий Матвеев покончил с собой». И, кажется, каким-то дико хитрым способом. Похороны, принести деньги на гвоздики… бла-бла-бла. Я не сдерживаюсь, и меня рвёт. Наконец-то. Всё как будто проходит и выходит с желчью – книга, содержание, безоговорочная правота и мёртвый Дима, ночной пот и Катины глухие стоны, а главное – безоговорочная правота… А потом Катя – Катя почему-то лежит на мне – а потом оказывается, что она не Катя, а Дима – а потом у неё (него) вырастает Крысиный хвост и пролезает в самоё меня – а потом-потом – меня, кажется, рвёт – и наружу вылезает книга – такая опрятная, чистая книга – такая книга пахнет типографией – хвост всё глубже внутри меня – и вдруг… А потом я просыпаюсь и отшатываюсь. Школьный медпункт, нашатырный спирт у моего носа в чьих-то морщинистых руках и всё плывёт. На секунду мне кажется, что я описалась, скашиваю глаза вниз – нет, просто возбуждение. Ладно, теперь и поговорить можно…
Дня два я лежу дома. У меня книга вызвала отторжение. Меня рвало этой книгой. Почему Димка не запихнул два пальца? Ведь книга действительно права, да-да-да! Она стерильно права, она безоговорочно права. Она – набор жизненных аксиом в красивой обложке. Но, почему же тогда – меня рвёт, а Димка – съел?
На третий день сестра приходит со своим ухажером. Опять рука на плечо. «Мы с твоей сестрой…», «Всё равно ты ни хрена не делаешь – только школу косишь!!!». А мне и не сложно. Я встаю, скидываю одеяло. Стою в одном белье. Сестра кипит, её партнер успокаивающе её гладит. Подхожу к стулу, на котором висят вещи, надеваю свитер и джинсы. А что поделать? Они сами не вышли.
Гуляю по городу. Иду к метро. Пошатывает, но ничего. И вдруг глаза выцепляют знакомое лицо в толпе – тётка. Та самая тётка, которая всучила мне книгу. Она делает своё черное дело. На моих глазах трое или четверо берут томик. И вот тут-то я и начинаю делать выбор. У меня есть иммунитет. Я уже однажды проглотила и однажды выплюнула. У них, вполне возможно, нет. Я могу уничтожить всё то, что у тётки в мешках. Я могу узнать, где она это берёт, и уничтожить там. Я могу убить крыс на корню. Могу убить наших ближайших биологических конкурентов. У меня есть иммунитет. Я могу сохранить себя и пройти мимо. Крысиная эпидемия не тронет меня – я ведь уже выплюнула приманку – безоговорочную правоту и лёгкость. А ведь они – злейшие враги. Ведь стоит тебе увериться, что все просто и вся правда написана у тебя перед глазами, как зло тут же подкрадывается сзади. Нельзя жрать чужую правду, – надо искать самому, иначе можно подавиться. Хуже – заглотить. Я вспоминаю: Сестру, Ленку Шкипер и тысячи девочек, мечтающих стать женщинами, маму и бабушку, мечтающих только поспать и живущих руинами прошлого, вспоминаю Катьку – самую родную мне Катьку – ребёнка, который хочет скорее расстаться с детством… И я делаю свой выбор. У меня есть иммунитет, остальные – пусть делают свой выбор сами.
Разворачиваюсь и иду домой – разгонять тамошний Содом и Гоморру. Не удерживаюсь и пихаю под локоть паренька, у того из рук вылетает синий томик и шлёпается в грязь. Мальчик чертыхается и уходит.
Postscriptum:ну и что теперь скажут люди, которые считали, что уже точно смогут распознать мой стиль?
| 
Библиотека // Объявления
