Ранняя весна притопила снег. Он осел под лучами солнца, приближающегося к отметке равноденствия. Вот-вот день сравняется с ночью и, полушарие на котором мы проживаем, весело покатится в лето. Снова распустятся листья, зацветут деревья, кусты, травы, все чему положено цвести, завязывать плоды, вынашивать и выхаживать семена, чтобы осенью уронить их в землю, где они заснут до весны. Когда вновь пригреет солнце, крохотные семечки осторожно выпустят корешки и, дождавшись определенной минуты, выбросят зеленые ростки, которые рванутся к солнцу. Пока же, подтаявший снег по ночам превращается в наст, ломающийся под ногами сахарными пластинами. Впрочем, наст был неделю назад, сегодня снег – это рыхлая водянистая масса. Солнце три дня не показывается из-за облаков. Теплые воздушные потоки, пришедшие с Атлантики, утюжат поля, слизывают снег с крыш, стряхивают его с деревьев. Как бы то ни было – весна.

Созвонившись с Верой, мы решили проехать, проверить наши летние резиденции, осмотреться, оценить зимние потери, что необходимо предпринять, чтобы спавшие зиму жилища, могли достойно встретить хозяев и приютить их на теплое время года. Как ни странно, в этом году никто не посещал, стоявших пустыми домов, не разбивал стекол, не ломал мебель и не уносил металлических предметов. Хорошая примета, как видно, мало-помалу жизнь начинает налаживаться, у людей появляются другие интересы и какие-то средства существования. Осмотрев свои владения, мы устроились на постой к Ивану Петровичу, который, в отличие от нас, зимой посещал свою вотчину регулярно, в результате чего его печная труба не была забита снегом и льдом, поэтому печка могла топиться, обеспечивая теплом и горячей пищей.

Наутро облачность стала ниже, разыгралась настоящая метель из смеси дождя и снега. Не смотря на это, мы все-таки решили присоединиться к Ивану Петровичу, который собрался наведаться на турбазу к Василию. Василий приехал откуда-то из Казахстана в период массовой миграции населения после распада «Великого и нерушимого», устроился смотрителем, так и живет с женой в лесу. Летом, обеспечивая отдых трудящихся, от пролетариев до бандитов, зимой отшельником, выбирающимся в ближайший поселок раз в одну-две недели. Петрович пару раз за зиму заезжал к нему, посидеть с донкой над лункой, поговорить за жизнь, поближе пообщаться с природой. Зимой в лесу не то, что летом, более остро чувствуешь, как мал человек затерянный в глуши, казалось бы, посреди цивилизации, но в тоже время, эта оторванность от нее позволяет ощутить свою самость, скинуть с плеч постоянное давление общества, указующего твердой рукой, что должно делать.

«Нива» добросовестно месила разбросанный утром дорожной службой песок с насыпавшимся из темных туч снегом. Дворники с натугой сгребали снежную массу со стекол. Та, накопившись на краю ветрового стекла, срывалась под напором набегающего потока, отлетала в сторону рваными лепешками. В машине было нестерпимо жарко, но стоило выключить печку, окна моментально запотевали, подергивая вид за окном молочной пеленой. Через две-три минуты пелена становилась на столько плотной, что лишь рассеянный свет проникал в машину. Он терял всю несомую информацию, позволяющую глазу восстановить сколько-нибудь удобоваримую картинку. Вера, поначалу пыталась смотреть в окно. Вскоре она бросила это занятие и мирно задремала на заднем сиденье.

- Петрович, не пропусти поворот, а то опять к президенту заедем – напомнил я, вспомнив прошлогоднее приключение.

- Не боись, я здесь верст пятьсот за зиму накатал, с закрытыми глазами доедем.

- С закрытыми не надо, и так мало что видно, можешь хоть очки надеть – отозвался я, всматриваясь в снежную завесь из мокрых тяжелых снежинок, слипающихся в настоящие снежные комки.

- Зимником рванем, ближе километра на три будет, тут озерцо небольшое, дорога его огибает, а мы напрямую.

Иван Петрович подключил передний мост, съезжая с асфальтированной дороги в придорожную канаву. «Нива» натужно взвыла, выбираясь на противоположную сторону. Перемахнув через лесистый перешеек, мы сползли по крутому уклону на лед озера. Монотонность открывшегося пространства нарушали темные вешки, отмечающие местоположение накатанной дороги. Оставляя вешки справой стороны, Иван Петрович повел машину через озеро. Ледяная поверхность мягко поддавалась под колесами, а не была гладким, упругим катком, как это бывает в зимние морозы. Хотя мне сразу и не понравилось это мероприятие, я молчал, понимая, что отступать некуда, оставалось положиться на чутье и опыт Ивана Петровича. Преодолев большую часть пути, не доезжая каких-то десяти метров до берега, «Нива» встала, упершись бампером в снег. Иван Петрович попытался сдать назад, но маневр не привел к успеху. Машина, сдвинувшись на пятнадцать сантиметров, обозначила категорическое нежелание покидать яму, в которую попала передними колесами. Пробуксовка, только усугубляла положение. Выбравшись из машины, обойдя ее со всех сторон, применив универсальную тактику критических ситуаций - поочередные пинки в каждое колесо, мы пришли к выводу, что нужно идти пешком и возвращаться с трактором, чтобы тросом выдернуть машину из трещины.

- Здесь озера имеют подземное сообщение друг с другом, говорят, даже рыба туда-сюда плавает. Наверное, вода ушла, лед просел и дал трещину, - предположил Иван Петрович.

- Вера, вас ждет великолепная прогулка, пробуждающая волю к жизни и зверский аппетит, - я открыл заднюю дверцу, предложил даме руку, приглашая ее выйти на лед.

- Далеко? – обреченно спросила Вера, выбираясь на покрытый толстым слоем мокрого снега лед. В ее голосе не было ни досады, ни раздражения. Состояние воина, получившего очередной приказ, который просто надо выполнять.

- Километр – полтора, - ответил Иван Петрович.

- Тогда пошли, ноги промочим минут через пять, поэтому ждать без толку, только время терять, - скомандовала Вера.

Выстроившись цепочкой: Иван Петрович, Вера, Я замыкающим, двинулись в сторону леса, стараясь ступать след в след.

Не тратя сил на бесполезные разговоры, облепленные снегом с головы до ног, мокрые и злые, мы ввалились в логово Василия через тридцать пять минут с начала движения. Марш-бросок в хорошем темпе в экстремальных условиях потребовал много энергии. Зайдя в дом, слегка отряхнувшись в сенях, мы с Верой плюхнулись на лавку, переводя дыхание, Иван Петрович присел на корточки, оперевшись спиной о стену.

- Хороши, - протянул Василий, окидывая нас насмешливым взглядом. – Опять Петрович через озеро вез?

- Что значит, опять? – спросил я, пристально посмотрев на Ивана Петровича.

- Так мы его в прошлом месяце уж вытаскивали.

- Тогда я с дороги сбился, а сейчас яма какая-то, - устало огрызнулся Иван Петрович. – Трактор-то на ходу?

- На ходу-то он на ходу, только Петро укатил к теще. Вернуться к завтрему обещал, если сильно не загуляет. Как вернется, услышим. Его дом сразу за дорогой, на краю деревни.

- Беда, - покачал головой Иван Петрович, - ну, да ладно. Надеюсь, никого черт не занесет, а волки машину не тронут. Принимай гостей, Василий. – Иван Петрович, кряхтя, поднялся на ноги, стянул с головы шапку, сползшую ему на глаза.

- Васятка, растопи печку в горнице, - засуетилась Лидия – жена Василия. – Скидайте сырое-то, я на печке просушу. Сейчас найду, что одеть, простудитесь ведь.

- Это, правда, - спохватился Иван Петрович, скидывая с плеча сумку. Он расстегнул молнию, извлек бутылку Немирова с перцем, - Лидок, подай стаканчики.

- Ваське, не надо, опять загудит, - забеспокоилась Лидия, подавая стаканы.

- С хорошими людьми, чтоб не погудеть? Только для душевной беседы. Ты же знаешь, они смирные, и я как они, - обиженно пробасил Василий. – Это с адвокатами московскими лучше не пить, всю деревню по бревнышку раскатят. Они уедут, а расхлебывать мне. Был? Был. Пил? Пил. И давай, поехало.

- Смотри мне, - погрозила Лидия ему пальцем.

Мы выпили по трети стакана, жгучая настойка, как нельзя к стати раскатилась теплом по всему телу. Сухие шерстяные носки, ноги, погруженные в недра широких валенок, теплый свитер. Огонь в печи. Что еще нужно для полного счастья?

Утром нас разбудил Василий, грохоча фарфоровыми чашками от дулевского сервиза, специально извлеченного в нашу честь из запасника, огромного сундука, скрывающего в своих недрах все богатство Лидии и Василия, собранное ими за жизнь. Как она жизнь в эпоху перемен?

- Петро приехал. Еще затемно протарахтел, - Василий накрывал на стол нехитрый завтрак, - сейчас переоденется, передохнет и на озеро. Я Лидку к нему отправил для контроля, так, что вы поторапливайтесь, чтобы ждать не заставлять. Петька – человек занятой, ему еще дороги в деревне чистить. Одежка ваша просохла, - Василий кивнул на гору одежды, сваленной на сундук. – Разберетесь, где чья. На ноги, вон валенки с калошами наденьте, - он указал на две пары здоровенных валенок, гордо поблескивающих лакированными калошами у дверей.

- Что казахи, тоже калоши уважают? – Спросил Иван Петрович, - я в Узбекистане был, так калоши, просто символ благополучия какой-то. Разговаривают о них с трепетом, с придыханием. Хорошие калоши должны быть обязательно с красным нутром, желательно, чтобы «Красный треугольник» ленинградский. Не знаю, правда, выпускал кто такую обувку, еще кроме этого «треугольника».

- Ты вчера без калош много сухим протопал? – Задал резонный вопрос Василий.

- Твоя правда, - Иван Петрович прыгнул в валенки и выскочил наружу.

- Свет не забыл где? - Прокричал ему в след Василий.

- Ты, Вер, дома посиди, что тебе по лесу шастать? Телевизор посмотри, - Василий указал, на стоящий в красном углу «Philips», - или фильм поставь, какой. Дочка много всего нам за зиму натаскала. Я уж все раза по три смотрел. Что еще по вечерам зимой делать?

- Не больно-то и хотелось ноги морозить, - отозвалась Вера, - я журналы полистаю. Смотрю много у вас всяких.

- Так летом отдыхающие, чего только не оставят. Читай, не хочу. Там только с картинками попадаются, ты их не смотри, - смущенно предупредил Василий.

- Хорошо, не буду, - согласилась Вера.

Быстро позавтракав яичницей с салом и луком, выпив чая из тонкостенного сервиза, мы отправились выручать Иванову «Ниву». Петро, как видно, уже проехал. В сторону озера тянулся ребристый тракторный след. Идти по нему было несравненно легче, чем продираться по влажной снежной целине. День выдался теплый и тихий. С крыши и веток деревьев падали редкие капли. След от протектора, растекался под ногами, из-под калош с шипением выбивалась вода.

- Никак уже вытянул? – Удивился Василий, бросив взгляд на ледяные просторы озера. – Главное, чтобы передок не оторвал.

Ярко-синий трактор с огромными черными колесами инородным пятном стоял на берегу. Петр в ватных штанах и телогрейке, в высоких резиновых сапогах сидел на ступеньке своего механизма, неторопливо курил «Беломор», задумчиво глядя в занесенное снегом пространство.

- Как ласточка? – Весело обратился к нему Иван Петрович.

- Кака така ласточка, Петрович? – Петр сделал изумленные глаза. - Рыбка, однако! – Он мотнул головой в сторону озера, - думал шутку, какую придумали, с вами ухо востро держать надо, пригляделся… Хреновая, Петрович, шутка получается.

- Сперли, все-таки? – ругнулся Иван Петрович, стукнув себя кулаком по колену.

- Зачем сперли? – Петр пожал плечами, - сама уплыла.

В нескольких метрах от берега, присмотревшись, можно было заметить прямоугольную полынью, заполненную ледяными обломками.

- У нас тут водяной живет, наверно, твоя ласточка ему приглянулась. Покататься прихватил. В прошлом году быка за рога на дно уволок, пока тот водицы попить пристраивался. Теперь механизм ему подавай, - поведал местную байку Петр, вкусно затягиваясь папиросой.

- Какой такой водяной? Что еще за водяной? – Иван Петрович заметался по берегу. Он ринулся к полынье, замер, не доходя метра до ее края. – Только не это, только не это. – В голосе его проскользнуло отчаянье. Что ж такое творится? Все в одну кучу, как сговорились. Нырнуть надо, трос завести.

- А водяной? Я не полезу, - замотал головой Петр.

- Кто тебя гонит? Есть веревка? – Иван Петрович уже скидывал шапку и тулуп. - Обвязаться надо, чтоб под лед не уволокло.

- Петрович, стой, не дури, - попытался урезонить его Василий, - здесь в пяти метрах от берега ступенька, за ней глубина сразу метров шесть, не вытащить будет.

- Что не вытащить? Водяному вашему машину оставлять? – Иван Петрович в одних трусах приплясывал босыми ногами на брошенном на снегу тулупе. – Давай веревку, быстро! – Заорал он, срываясь, на Петра.

- Мне не жалко, тебе на каком деревце закрепить? - Петр достал из кабины трактора моток веревки, - Вон та сосенка в самый раз будет. Петельку сам завяжешь, по вкусу?

- Давай сюда, - Иван Петрович вырвал моток, обвязал себя за талию. – Не отпускай, а то куда еще занесет подо льдом.

- Иван, остынь, подумать надо, - попытался я остановить Ивана Петровича.

– Что думать-то? – Он, размахивая руками, решительно направился к полынье. Мы молча смотрели ему в след. Все-таки, надо отметить, голый человек в развивающихся трусах зимой босиком на льду смотрится, как нечто чужеродное, хоть в своей обнаженности, и находясь ближе к природе. По сравнению с нами, закутанными в толстые одежды, Иван Петрович смотрелся худее, чем был на самом деле. Вылупившись из овчинного тулупа, он походил на ощипанного гадкого утенка. Иван Петрович подошел к краю полыньи, поджал одну ногу, разительно напомнив болотную цаплю из учебника по зоологии. Постоял нерешительно. Быстро сменил ногу. – Какая, Василий, говоришь глубина здесь?

- Метров шесть, точно будет, – заверил Василий.

- Ну, это в корне меняет дело. Тут думать надо, а не головой в прорубь, - Иван Петрович развернулся и быстро поскакал к берегу, высоко задирая ноги.

Вечернее совещание у Василия быстро зашло в тупик. Если вопрос «нырнуть и зацепить» имел хоть какие-то предпосылки к разрешению, то «достать», при этом, сохранив целостность машины, никаких здравых идей не порождал. Его можно было бы обсуждать, хотя бы после «нырнуть и осмотреть».

- Это ж надо, Анатольич, просто по законам жанра, все в одну кучу, - зло, сквозь зубы процедил Иван Петрович, - и работа, и Клавка, и бабы дуры. Все дуры. Вместо того, чтоб поддержать, хоть вниманием, все на себя. Вот уж не думал, что когда совсем дерьмого будет и на этом фронте «стойкого оловянного солдатика» изображать придется. Внимания им мало уделяешь. Какое внимание? Не сдохнуть бы, хоть как-то раскрутиться. Раскидать проблемы. Теперь машина эта.

- Отчего бы полудохлого кобеля по яйцам не шарахнуть, какой от него прок? Укусить и то не сможет, - закивал Петр.

- Что тут удивляться, по крайней мере, по поводу женщин. Они же нашими эмоциями питаются, как вампиры кровью, – поддержал я тему. - Подключили канал и подсасывают понемногу энергетику. Ты внимание ослабил, поток пожиже стал. Тревога! Что и как? А ну ка, поддай жару. Им, по большому счету, все равно какие эмоции положительные или отрицательные, лишь бы шли. Отрицательные даже проще, придавил органы, скандальчик спровоцировал, вот тебе и отдача. Пошла подпитка. А над положительными, может они и вкуснее, поработать надо, самой энергию потратить, а на это далеко не каждый и не всегда способен. Своими делами занялся, а почему не мной? Включишь частичку мозга, вроде как достаточно для общения. Нет, сразу видят, не все отдаешь, надо переключить полностью. Потому и ревнуют к работе, к машине, к друзьям,

- К женам, - вставил Иван Петрович.

- Ко всему, что внимание на себя отвлекает, которое им, женщинам достаться может. – Закончил мысль я.

- Спасибо, разъяснил, - Вера поджала губы, - бедняжки, генераторы. А мы – потребители, паразиты, выходит?

-Я думаю, здесь, все-таки наличествует симбиоз, а не простое паразитирование, - попытался я сгладить впечатление от своего выступления.

- Нет, про вампиров, Анатольич, это ты правильно заметил, - Петр оживленно заворочался за столом, - сегодня я Таньке-то зубы повыбиваю. Все высосала, зараза.

- Ты, Петрович, не расстраивайся сильно, - Лида сочувственно взглянула на Ивана Петровича, - все образуется. Господь, он ведь нагружает человека ровно на столько, сколько тот вынести может.

- Конечно, что его грузить, когда сдохнет? Или сломается. Тогда все по барабану. – Иван Петрович потянулся за стаканом.

- Бог испытывает, тебя Иван, - строго продолжала Лидия. – Справишься, только сильней станешь. Еще и благодарить будешь.

- Всевышний, надо понимать, отрабатывает новую модель человека, и тестирует на нас отдельные технические решения. Так, что если Господь Бог с тобой в игры играет, значит, считает тебя достойным своего внимания, - усмехнулся я.

- Мне от этого легче? Выпьем, - Иван Петрович поднял свой стакан. – «Идущего по жизни, значит, судьба ведет, упирающегося влачит»? Чей афоризм, кто помнит? Никто? Ну да простит он, что не огласили авторства. А идти-то куда? Надо, говорят следовать своему призванию. Это хорошо, когда вот оно, призвание. Ах, ах! Он всю жизнь своему призванию следовал. Что ж ему не следовать? Это и есть простое человеческое счастье. Паши в свое удовольствие. А если эта сука, - Иван Петрович перекрестился, подняв глаза к потолку - не удосужилась тебе даже на ушко шепнуть, в чем призвание это самое? Если чувствуешь, что заложен в тебе потенциал, а на кой черт, и кому он нужен? Тырк туда, тырк сюда. Не то. На какое-то другое дело приготовлен, не на это. Вот и сидишь всю жизнь, ждешь, когда твой час придет, а потом, глядь, и не потребовался. Ложись в могилу до следующего воплощения. Не востребованный человеческий ресурс. Сделали для резерва, кормят понемножку, а что жизнь без толку, так какое кому до тебя дело? Может и правда, брать судьбу за уши и натягивать на хрен, чтобы пищала?

Василий, не вмешивающийся в разговор, поднял глаза, усмехнулся про себя, изучающее взглянул на Веру. Улыбаясь, видимо представив судьбу в виде какого-то приятного образа, выудил из сахарницы кусочек сахара, бросил его в чашку и деликатно загремел ложкой, растворяя сахар в воде.

- Я вот, все время думаю, - почесал я в затылке, - Господь Бог он у нас кто? Актуализатор или манипулятор?

- Конечно манипулятор, похлеще моей Клавки, - Иван Петрович откинулся на спинку стула, - никогда толком ничего не скажет, догадайся, мол, сама. Как волка флажками обкладывает, а чуть в сторону - по зубам. И призвание, это, тоже, как морковка перед ослиной мордой, чтоб бежал куда надо, да побыстрее, никакой тебе свободы. Вот колея, и пилите по ней, пилите. Рабство это. Стань рабом божьим, будут тебя холить и лелеять. Иметь собственное мнение всегда роскошью было, гордыня все это. А гордыня - грех в каждой религии самый тягчайший. В Христианстве, аж смертный. На карачки, и голову пеплом. Кланяйся и благодари. Кланяйся и благодари.

- Ну, что ж, жизнь – понятие сложноподчиненное, – вставил я реплику. – Может, ты какую важную для человечества миссию выполняешь, не догадываясь об этом? А какую, не твое собачье дело. Кто знает? Поговорил с кем-нибудь по душам, а он Чубайсом оказался. Великие реформы свершил, вдохновившись твоей поддержкой.

- Упаси господь, хотя этого рыжего черта я уважаю. Сильный мужик, все-таки, чтоб ни говорили.

- Человек - животное общественное, - вступила в разговор Вера.

- Ого! Какими понятиями женщина мыслит, - Иван Петрович удивленно поднял на нее глаза, - Даже на животное согласна, а ты Анатольич, про паразитов каких-то.

- Про симбиоз, - поправил я, - а это как раз коллективная форма существования.

- В одиночку человеку не выжить, - продолжила Вера, - хочешь, не хочешь, приходится пользоваться продуктами чужого труда, а для этого сам, что-нибудь полезное для общества произведи и обменяй.

- Или отними! – Вставил Петр.

- Правильно, - согласился Иван Петрович. – Во все времена было быстрей, надежней а, главное, почетней.

Решив, что утро вечера мудренее, мы разбрелись по постелям. Иван Петрович в майке, Васильевых сатиновых шароварах, в валенках на босу ногу долго сидел за столом, попыхивая папиросой. Загасив в пол-литровой банке очередной окурок, он поднялся, выключил свет и зашаркал ногами в отведенный для него угол.

Окончание следует ---->