Сейчас уж и не вспомню, когда впервые случилось так, что мы не поехали на Новый год в гости к друзьям. Нашу компанию Валентина любит не очень, если не сказать большего. Я, собственно, ничего не имею против ее друзей, но меня по каким-то причинам не торопятся приглашать на их встречи, что не особенно огорчает. Сначала появился лозунг, определяющий Новый год как праздник сугубо семейный, и мы стали отмечать его у родителей Валентины. Потом, он стал семейным еще в большей степени. Отмечали дома с детьми, и вот, уже который год встречаем вдвоем под искусственной елкой с телевизором. Каналы на телевизоре переключаются с такой неимоверной частотой, что уловить суть происходящего за экранным стеклом просто невозможно. Мелькание лиц, сверкающей мишуры, всплески звуков, обрывки мелодий. Потерпев разгромное поражение в борьбе за право смотреть хоть какой-нибудь, но один канал, я смирился и часа в два уползаю в свою комнату, где можно почитать, посмотреть фильм на компьютере, посмаковать рюмочку какого-нибудь изыска по случаю Нового года или просто завалиться спать. Ложиться, между тем, надо не слишком рано, а соблюсти, какой – никакой ритуал. Выдержать, хотя бы часов до трех. Но уж если удастся продержаться на ногах до четырех часов утра, то, ставь галку, праздник удался. Здравствуй, что-то, Новый год. Третьего – четвертого января, с полным правом и чувством выполненного семейного долга едем к кому-нибудь на дачу или базу, если удается отыскать свободную и не очень кусачую по ценам. В этом году нас пригласил к себе в Комарово Борис. Еще во времена развитого социализма он приобщился к благам, предоставляемым интеллектуальной элите города. Выдержав подозрительный взгляд администратора, Борис, недавний выпускник института Культуры, нагло заявил, что хочет снять дачу, так как ему жизненно необходимо помещение для творческих изысканий. На самом деле, ему просто негде было жить. - Вы академик? – снизошел до вопроса администратор. - Нет, - смиренно ответил Борис. - Доктор наук? - Нет. - Член Союза писателей? - Нет. - Заслуженный деятель культуры? - Нет. - Извините, молодой человек, - притворно вздохнув, администратор развел руками, - ничем не могу помочь. - Ничем – ничем? – Борис часто заморгал глазами. - Ничем! – подтвердил администратор, - Мы вправе предоставлять помещения только лицам, имеющим определенные заслуги, подтвержденные соответствующими званиями. Все это оговорено в правилах. Можете ознакомиться, - он указал на доску объявлений, где среди противопожарных правил и правил по электробезопасности нашелся пожелтевший листок со списком лиц, имеющих право творить на берегах Финского залива под рокот прибоя, шепот сосен в тени разлапистых елей. Борис внимательно изучил список от шапки до синей печати в правом нижнем углу, удовлетворенно хмыкнул и гордо удалился, не удостоив администратора прощальным кивком. Он вернулся через два дня. - Хочу получить помещение сроком на один месяц, для творчества, - твердо ответил Борис на молчаливый вопрос администратора, выразившийся во внимательном взгляде из-под поднятой брови, - В соответствии с утвержденным министерством списком лиц, имеющих такое право. Вот. Борис гордо выложил на стойку небольшую пластиковую книжицу красного цвета. - Что это? – администратор брезгливо ткнул в книжку пальцем. - Удостоверение, подтверждающее звание, - гордо вскинув голову, отрапортовал Борис. - Какое же? - Дающее право. - Вы получили Нобелевскую премию? - Нобелевскую не получал, но, в соответствии со списком… - Звание? - «Ударник коммунистического труда!» - едва не сорвавшись на фальцет, выкрикнул Борис, ткнув себя пальцем в грудь, где красовался значок Ударника коммунистического труда с башенным краном, плотиной ГЭС, бегущим по ней электропоездом, комбайном во время уборки зерновых, памятником Покорителям космоса у ВДНХ и профилем В.И.Ленина на фоне красного знамени. Администратор почти облегченно рассмеялся. - Такое звание, молодой человек, имеют миллионы наших сограждан, и это не значит… - Очень рад, что у вас столь демократичное учреждение, готовое принять массы трудящихся нашей необъятной Родины, - с пафосом прервал его Борис, - В этом и есть наглядный пример преимущества развитого социализма перед загнивающим и разлагающимся капитализмом. - Молодой человек, - в голосе администратора послышалась угроза, - шутки будете шутить в другом месте. - Это вы будете шутить в другом месте, - Борис перегнулся через стойку. - Вы, что же, берете на себя функции министерства? Думаю, в Главке этого не одобрят. Так грубо игнорировать указания свыше. Не выйдет! А может быть? – Борис сделал жест, как будто считает деньги. - Нет? А то, я уж было подумал. Администратор задохнулся от возмущения: - С чего вы взяли? И, вообще, что вы несете? Какие еще Ударники? - Такие! – Борис ударил себя кулаком в грудь. - Погодите, погодите! – администратор нырнул под стол, через секунду вынырнул обратно, вытянув из недр канцелярского чуда, листок с синей печатью, точь в точь, такой, какой красовался на доске объявлений. Он положил листок на поверхность стола, разгладил ладонью, углубился в изучение длинного списка. – Да, - крякнул он, издав звук, в котором слились раздражение и удивление, знаменуя полное разочарование и обиду. – Действительно. Последним номером в списке черным по белому было написано: «Ударники коммунистического труда». Как и когда попал этот пункт в список, и кому пришло это в голову, понять было трудно. Видимо, когда утверждались привилегированные категории, таких ударников, были единицы, хотя движение ударничества возникло еще в двадцатые годы. В семидесятые-восьмидесятые нужно было особо «постараться», чтобы не удостоится этим званием. ЧП вселенского масштаба, если кому-то его не подтверждали. Тем не менее, чтобы «замять» вопрос Борис таки получил право пользоваться двумя комнатками, правда, в зимнее время. К этому все привыкли и в последующие годы вопроса, «по какому праву?» никто не поднимал. Борис, скрипя зубами, каждый год оформлял соответствующую зимнюю аренду, из последних сил наскребая необходимую сумму, чтобы его не забыли, хотя бывали годы, в которые он ни разу не появлялся на арендованных площадях. Но фраза: «Ко мне в Комарово», по-прежнему звучит гордо.
Какое это блаженство утром после хорошо проведенного вечера вдруг осознать, что ты не за рулем. Осушить баночку Синебрюхова, блаженно вытянуть ноги, развалясь в низком кресле. Позже за завтраком опрокинуть стопочку водки, закусить ее горячей сосиской. И еще одну (стопочку, не сосиску), в след, не торопясь, прислушиваясь к каждой клеточке тела, медленно выбирающегося из полудремы.
Царь-гора, летом скрытая от взглядов густой зеленью, предстала во всем своем великолепии. Лыжников среди нас не оказалось, но санки пользовались популярностью с детства. Парк снежного транспорта оказался крайне разнообразным, от классических пяти деревянных палочек на алюминиевом каркасе до новомодной «ватрушки», включая штампованное пластиковое корытце, «спутниковую антенну», то есть металлическую тарелку, пару разноцветных подпопников, и самую живучую и неистребимую фанерку. Все что сохранилось у детей или удалось позаимствовать у внуков. Самое жгучее в таких мероприятиях – неожиданное осознание того, что, возможно, делаешь это что-то последний раз в жизни. Смешно? То-то. На втором спуске алюминиевая классика приняла вид цыпленка табака, распластав полозья подо мной, после скачка на очередном бугорке. Пластиковое корытце под Марией выдержало не дольше. Тарелка, приобретя несколько вмятин, служила верой и правдой. Единственное неудобство – спуск на ней был, плохо управляем. Иван Петрович лихо летал на фанерке. Сергей Семенович, уступив дамам «ватрушку», скатился на животе рыбкой, после чего долго отплевывался и потирал отбитые бока. Ранние зимние сумерки и промокшие насквозь перчатки, варежки, ботинки и носки выгнали нас с горы. Боясь лишний раз пошевелиться, чтобы не смещать нагретые телами сырые части одежды, мы впихнулись в «Ниву» Ивана Петровича. Машина просела под тяжестью шести человек в полной зимней амуниции. Сергей Семенович впереди. Мы с Борисом и Марией разместились на заднем сиденье, разложив на коленях Веру, как самую легкую из нас. Иван Петрович развернулся на площадке и рванул по Приморскому шоссе в сторону Питера. - Петрович, не гони. Здесь по выходным ограничение сорок, - предупредил я Ивана Петровича. - Это летом, - отмахнулся Иван Петрович, - видишь солнышко на знаке, а сейчас, что? В Зеленогорске за санаторием «Ривьера» напротив магазина стояла машина ДПС. - Тормози, - воззвал Сергей Семенович. - Поздно, - Иван Петрович, не снижая скорости, подался к стеклу и радостно замахал растопыренной пятерней в сторону дорожного патруля, одновременно надевая на лицо лучезарную улыбку. Капитан, уже поднявший жезл, остановился в нерешительности, затем поднес руку к козырьку, отдавая честь. - Уважают, - удовлетворенно промурлыкал Иван Петрович, откидываясь на спинку кресла. - Ну, ты и наглец, батенька, - помотал головой Сергей Семенович. - Просто вежливый, - усмехнулся Иван Петрович в ответ.
Переодевшись в сухое, разомлев от тепла и выпитого глинтвейна, мы расползлись по углам и тщательно разучивали роли в предстоящем спектакле, которые распределил между нами Борис. Он же был автором пьесы и главным режиссером. Пьеса называлась «Букет» и имела подзаголовок «Любовный треугольник». Для пущей проникновенности все женские роли достались мне, Сергею Семеновичу и Ивану Петровичу. Мужские, соответственно, женщинам и, по причине нехватки женского полу, Борису. Борис также взял на себя роль автора и конферансье. - Что это за фраза? - Вера недовольно поджала губы: - «Вы всегда добьетесь своего. Если не отдашь время женщине, мечтая сэкономить его для своих неотложных дел, оно неизбежно будет занято разборкой причин и поводов последней с ней ссоры». - Что, не правда? – отозвался Сергей Семенович, отрываясь от листов с ролью. - Конечно, нет. А эта? – Вера саркастически продекламировала: - «Ты можешь помочь восстановить отношения в семье, но это не значит, что тебе будут благодарны, скорее всего, ты будешь сам сволочь неблагодарная, отвергающая знаки внимания». - В самую точку. - Я не буду этого говорить, - воскликнула Вера. - Верочка, - постарался урезонить ее Борис, - это же мужская роль. Это не ты, это герой. - Смотрю я на тебя Вера, и чем-то ты мне напоминаешь свору теток с «Эха Москвы» - приподняв очки, прокомментировал Иван Петрович. - Чем это? - Да щелкоперскими штучками. - Это как, Петрович? – поинтересовался я. - А, так. Это когда надо кого-нибудь обгадить, а сказать нечего, нужно повторять то, что говорит обгаживаемый, презрительно кривя рот. При этом можно подмаргивать и подмигивать, дескать, я-то знаю, что вы имели ввиду. - Я не подмаргивала и не подмигивала. - Но рот кривила. - А если он ерунду говорит? – Вера ткнула пальцем в Бориса. - Не Борис, а твой персонаж. - Все равно дурак! - Почему персонаж не может быть дураком? – задал резонный вопрос Сергей Семенович. - Вовсе даже не дурак, - обиделся за своего героя Борис. – Так многие думают. - Где-то слышал? - А что? – взъерошился Борис, - Писатель – это трубка калейдоскопа, из груды стекляшек создает регулярный узор. - Понятно, правда жизни, - согласился Сергей Семенович. - Хорошо отбрил, - хмыкнул Иван Петрович. - А мне нравится, - вставила слово Мария, - очень жизненно, точно, как Пашка, когда в прошлом году приезжал. Помните? «Голова болит, встал рюмочку водки выпил, все равно болит, нашел коньячку, выпил грамм семьдесят, полежал, спать не могу, болит голова, я пива из холодильника, ничего не понимаю, шампанское холодненькое допил, с праздника осталось, болит, у тещи ликерчик вишневый в шкапчике, граммов сто пятьдесят, всегда помогал, болит, зараза, не знаю, что и делать, все кончилось, в магазин идти надо, а за чем? Вот в чем вопрос!» - Отпился Пашка, - вздохнул Иван Петрович, – Не уж-то все там будем? - Давно пора, - подала голос Мария. - Чья бы корова мычала. - Хватит! – скомандовал Борис. - Пора начинать. - И то, правда, - Иван Петрович встал, подошел к столу, открыл бутылку (здесь может быть ваша реклама), разлил по стаканам. - Для куражу и для храбрости. Первый раз на сцене.
Спектакль был построен таким образом, что на сцене одновременно находилось два персонажа, остальные в это время могли быть зрителями. Любовные приключения героев переплетались между собой, пока окончательно не запутались в плотный клубок. Своеобразной эстафетной палочкой служил букет, который то и дело выбрасывали то в окно, то в дверь. Он возвращался, попадая в руки следующему действующему лицу. К концу спектакля это был жалкий веник, который, наконец, нашел успокоение в хрустальной вазе посредине круглого стола, символизируя всеобщее примирение. После чего мы исполнили куплеты, положенные на жизнерадостную мелодию.
Любовный треугольник Похлеще чем Бермуды. В нем плавают Кальмары, акулы, барракуды. А если ты карасик, Тем более плотва, Вали скорей отсюда, Не то тебе хана.
Любовный треугольник - Прелестная фигура, В нем есть сюжет и тема, Отменная фактура. Любовный треугольник Устойчив, как гранит. Он в жизни важный символ, Когда у вас стоит.
Любовный треугольник - Источник вдохновенья, Вершина бурной страсти Долина наслажденья. В нем добывают уголь, В нем бьет адреналин, Набор всех витаминов, Гормон Серотонин.
Любовный треугольник, В нем вздохи и томленья, Душевное страданье, И головы круженье. Любовный треугольник - Большого сердца взрыв, В глубины погруженье, Космический прорыв.
Любовный треугольник - Бесспорно наважденье, Метания по кругу, Поспешные решенья. Любовный треугольник - В душе рожденный крик, В нем погибают мальчик, Мужчина и старик.
А женщины живут припеваючи. Все!
- Они жили долго и счастливо и умерли в один день! – провозгласил Автор, отвешивая поклон.
- Ничего, забавно получилось, - рассмеялся Иван Петрович. – Будем считать, дебют удался. Участие в спектакле, худо-бедно, подправило кровь адреналином. Вечер прошел славно и весело, в обстановке всеобщего слияния душ. После прогулки к заливу, надышавшись морозным воздухом, насыщенным запахом снега и хвои, разбрелись по углам, кто где, отыскав себе место.
Я проснулся оттого, что кто-то пихал меня в бок. - Саш, ты спишь? – громко прошептала Вера. - Сплю, - согласился я, не желая возвращаться из мира снов. - Ты, правда, спишь? – Вера, стоя у моего ложа, настойчиво пихала кулачком в ребра. - Правда. Что случилось? - Поговорить. - Так ничего ж не было. - Подвинься. - Куда? И так еле поместился. - Подвинься, - Вера сильно пихнула меня, пытаясь отодвинуть к стене. Я кряхтя подвинулся, вжавшись спиной в стену. Вера присела на освободившееся место, откинулась мне на живот. - Можешь, когда захочешь. - Ага, - зевнул я, пытаясь не отстать от волны уплывающего сна, - говори. - Я с тобой хочу. - Говори со мной, - я не оставлял надежды, что сон останется, не улетучится и не придется слоняться до утра из угла в угол. - Вот, ты всегда так. Никогда с тобой не поговорить. - Да, говори ты, наконец, - прорычал я, понимая, что все мои надежды на безмятежный сон идут прахом. Вера помолчала, поскребла меня коготками по животу: - Может, мы не правильно делаем? Не хорошо как-то. - Что делаем? Что не хорошо? - Ну, мы здесь. Они там. - Так, заработало, - вздохнул я, - Время раскаянья и посыпания головы пеплом. Что навеяло? - Ну, спектакль этот. - Так то ж спектакль. - Ну, да. Но не хорошо, ведь. - Что не хорошо-то? - Они там, а мы здесь. - Господи, здесь – там, всех приглашали. - Я нет, да Егор и сам бы не поехал. - Значит ему хорошо. - Он не такой. Как же ты не поймешь? - Хоть убей, затупел окончательно, - я из последних сил боролся с новой волной сна. - Завтра уеду, - твердо сказала Вера, как человек, принявший окончательное решение. - Завтра мы все уедем. - Я не так уеду. Я, насовсем. И видеться не будем. Может, будем дружить, потом. - Хорошо, - согласился я, - эротически, по Кундере. - Пожалеешь, - угрожающе прошипела Вера. - Обязательно, - я согласно помотал головой. - Все, ухожу. - Пока, - прошептал я одними губами, проваливаясь в сон. Утром мы завтракали впятером. Вера исчезла, сказав Марии, что ей срочно нужно в город по неотложным делам. Мария выжидательно смотрела на меня, молчаливо требуя разъяснений. Я недоуменно пожал плечами: - Сила искусства, однако. - Когда звучит Болеро Равеля, я жалею, что не рожден быть музыкантом, - поддакнул Сергей Семенович.
Весеннее настроение -----> |
Библиотека // Объявления
