На улице зарядил дождь. Набежавшие облака поглотили последние солнечные лучи. Несколько новых огоньков разом вспыхнуло в заплаканном доме напротив. Мама всё не шла, а я сидел на ступеньках возле квартиры, корил себя за забывчивость и из последних сил отбивался от навязчивой скуки. Проснулся простуженный лифт и заскрипел, натужно поднимая кого-то в своём металлическом брюхе. С каждым его скрипом во мне росла уверенность, что, вот теперь-то уж точно, возвращается с работы моя долгожданная мама. На улице тревожно громыхнуло, в тот же миг глаза-огоньки соседнего дома растерянно мигнули и погасли, погасли и редкие свечки фонарей. Стало совсем темно и тихо: лифт в шахте чихнул и недоумённо остановился. Противный холодок вздыбил волосы на макушке. Мне почудилось, будто я остался один во всём мире. Как вдруг из лифта, застрявшего оказывается всего на пол-этажа ниже, донёсся баритоном шутливый мужской голос: - А ведь это из-за вас электричество пропало. - Почему из-за меня? – неуверенно отбивалось сопрано, и я узнал нашу соседку Алину, студентку какой-то новомодной престижной академии, весёлую девушку с огромными чёрными глазами. Баритон продолжал нападение: - Вы такая молодая, красивая. Я на вас засмотрелся, и тут между нами пробежала искра. Вот и готово короткое замыкание, - мужчина захохотал, а Алина отрезала: - Ещё чего! Никакой искры между нами пробежать не могло! Во-первых, у искр нет ног, во-вторых, недостаточная разность потенциалов, а в-третьих, я замужем. Насчёт третьих Алина точно соврала. Но незнакомец не переставал смеяться и, по-видимому, заразил своим смехом Алину, потому что из кабинки лифта прыснул женский смешок. - Вот те раз! – вздохнул, отсмеявшись, мужчина: - А я только подумал взять вас в жёны, у меня как раз подвернулись свободные рука и сердце. На сей раз рассмеялась только Алина. - Я всё равно замуж за незнакомых не выхожу! – заявила она. - Давайте знакомиться. Анатолий. - Света, - сказала Алина после небольшой паузы. - Вот и замечательно, Светлана, - бодро воскликнул Анатолий: - Теперь вам ничего не мешает принять моё предложение, кроме мужа. Но, так как его рядом нет… Внутри лифта чем-то зашуршали, потом Алина-Света чуть слышно, но требовательно выдохнула: - Уберите руки! Мужчина смущённо извинился, оправдываясь нечаянностью и неловкостью. Минуту в лифте молчали. - Похоже, мы тут надолго, - вновь прорезал тишину баритон: - Вы не будете возражать, если я закурю? Сопрано возразило так активно, что баритон опять пристыжено умолк. - Напрасно вы так, - спустя короткое время набрался храбрости назвавшийся Анатолием: - Если хотите знать, я почти не курю. Но я тяжело болен. Клаустрофобией, - перешёл он на доверительный шёпот: - Замкнутые пространства вселяют в меня панику, и только сигарета помогает снять стресс. - Не может быть! – нарочито сочувственно запричитала Алина-Света: - Наверное, с осложнением? Вплоть до воспаления хитрости? – откровенно язвительно закончила она. Мужчина закашлялся. Соседний дом, словно ожидал подобного сигнала, пробудился, вновь вспыхнул яркими огоньками. Дремавший лифт нерешительно зашевелился и поднялся на пол-этажа вверх. Замер, чтобы открыть передо мной беззубую пасть. Пасть, пугающую своей мерцающей пустотой. Противный холодок вернулся лютым холодом и приморозил меня к похолодевшим ступенькам. Я смотрел в безжизненное пространство лифта, как загипнотизированный кролик и не мог шевельнуться. Но пасть захлопнулась, лифт ухнул и ушел вниз. Вернулся уже не один. Устало зевнув, выпустил из чрева мою маму.
С того дня мир для меня перевернулся. Память доверчиво приоткрыла давно сброшенные карты, настойчиво давая понять, что люди в моей жизни исчезали и раньше. А я этого не замечал. Не замечал отчасти потому, что никогда в прошлом пропажи не случались столь внезапно: был человек и вдруг его не стало. Мне просто в голову не приходило, что люди исчезали совсем, а не только из моей жизни. Мало ли кто куда переехал, перешёл в другую школу или просто передумал со мной общаться. Оказалось иначе. Непонятные пугающие события тёрлись и околачивались возле меня. Взрослые и дети, мужчины и женщины, знакомые, незнакомые – всякие люди ни с того, ни с сего бесследно пропадали. Как монеты в бездонном кармане. Не оставляя о себе даже воспоминаний. Никто кроме меня ни разу не вспомнил ни о ком из них. Ту же Алину не хватились родители, о ней ни разу не заговорила моя мама или кто-нибудь из соседей. Словно невидимый ластик пробежался по картине жизни, прижался ласковой кошкой к человеку и безжалостно стёр. По всему выходило, что этим ластиком был я. Но как, почему и куда девались люди, я не знал. Ластику не положено ничего знать, на всё воля художника. Только мне не хотелось быть послушным и безмозглым инструментом в чужих руках. Жадные поиски причин не приносили успеха. Ни одной мало-мальски крепкой нити, которой можно было связать всех пропавших, не находилось. Годы шли, люди всё также исчезали, растворялись пузырьками в лёгком шампанском, горечью в дешёвом вине. Забытые всеми страницы оторвавшихся жизней можно было уже подшить в толстый томик и надписать: «Мёртвые души».
Его величество Случай подставил плечо и на сей раз. Есть люди, для которых ложь, как дыхание. Соврать, как чихнуть, когда вдруг нестерпимо зачесалось в носу. Васька-Брехло был из этой породы: он щедро сыпал обещаниями, многозначительно улыбаясь, но его слово не стоило и медяка. Пообещав мне, как и всем прочим, золотые горы, на следующий день он благополучно исчез. Сперва я решил, что испарился он по собственной инициативе, но приятель, давший мне Васькин номер, не смог вспомнить никого с подобным прозвищем. Из обоих Василиев в его телефонной книжке ни один не подходил под описание Васьки-Брехла. «Набранный вами номер не существует» - отзывалась коротким приговором трубка. Васька не сбежал, не скрылся, не попал в больницу или скучавшую по нему милицию. Он исчез навсегда и для всех. Но оставил мне недостающее звено в долгой цепи таких же пропавших душ. И цепочка зашевелилась. Замелькали перед глазами давно забытые люди. Заговорили разными голосами, но одинаково лживыми словами: «Замужем! Болен! Написал! Украли! Не я! Никогда! Ждал! Оно само! Нашёл! Это он начал! Не брал! Моё! Самый дешёвый! Ты первый!..» Словно истинная картина мира предстала передо мной, обнажив все причины и следствия, ложь и забвение, преступление и наказание. Ластик, направленный на самый неискоренимый человеческий порок, подвластный всем и каждому, порок, впитываемый с молоком матери и расползающийся заразой по свету, укореняясь в наших сердцах, давно возведенный в ранг искусства. Снимая с себя ответственность, мы изобрели «ложь во благо» и упиваемся своей безнаказанностью. Упивались. Но перспективы искоренить обман одним махом, рухнули в одночасье. Дар мой оказался бессилен перед прогрессом: телевизором, радио, телефоном и ложью пачкающую бумагу. И я начал с головы, откуда явственно чувствовался запах гнили. Но на смену одним политикам приходили другие, не менее лживые. Притворившись умным, пошёл в обход. Но куда бы ни сунулся, вопреки всем законам и правилам, мои шахи оборачивались рокировками, вместо матов всюду подстерегали паты. Сдался ли я или сделал единственно правильный выбор? Не знаю. Просто стал жить своей жизнью, полагаясь на то, что раз я ластик, художник знает своё дело. Всё вернулось на круги своя. С той лишь разницей, что теперь я знал, за что стираю из этого мира. Расчищая пространство вокруг себя. Создавая растущий островок правды. Если нельзя изменить целый мир. Просиживаю жизнь в офисе. Отвечаю на звонки. - Здравствуйте, Семён Петрович? Это Никифоров, - ворвался в трубку раздражённый вечно недовольный голос одного из клиентов: - Что же вы? Обещались и не приехали! А я весь день, между прочим, вас дома жду! С работы отпросился! Что прикажете делать? - Как не приехали? – я едва не застыл от удивления. Никита, мой новый помощник, был, конечно, не подарок. Случалось, и подводил: то не вовремя, это не так. Но всегда по мелочам, да и предупреждал, чуть сроки срывались. Я извинился со всей присущей мне учтивостью, пообещал, что прямо сейчас отправлю лучшую бригаду, подсластил скидкой. Не успел попрощаться, как в двери возникла плотная фигура Никиты, застелив тенью половину комнаты. Лёгок на помине. Подняв глаза, я снарядился выслушать его объяснения. - Уф. Намаялись с этим Никифоровым. Привередливый старикашка, - выдохнул помощник едва я положил трубку. - Звонил Никифоров. Говорил, никто не приехал. - Опоздали чуток, - признался Никита. - Только что звонил, - уточнил я и выразительно взглянул на Никиту. В сущности, хороший парень, а так кончил. Телефон вновь затребовал внимания. Огорошил: мама в больнице. - Потом договорим, - бросил я, забыв, что «потом» не будет. Только утром, вернувшись в офис, вспомнил вчерашний разговор. Надо подбирать замену Никите, а люди возле меня не задерживаются, сущность берёт своё: врут пусть по пустякам. Телефон на столе очнулся и затрясся, словно в лихорадке. - Семён Петрович, простите старика, попутал, - оправдывался в трубку вчерашний клиент: - Ваши-то приехали, всё сделали, претензий нет. Это с окнами подвели. Телефоны у вас похожие, на шестёрку кончаются. Никифоров ещё что-то лепетал, но я его уже не слушал. Пальцы путались в кнопках мобильного, разыскивая номер Никиты. Не находили. Ластик медленно и незаметно превратился в художника.
Postscriptum:На Эквадор (Нет ничего страшнее честной игры)
|
Библиотека // Объявления
