Огонь свечи поёт жёлтым цветком то ровно, то трепеща пламенем, оставляя в глазах яркие отблески, отражаясь также и в чашке кофе, наполовину опорожнённой. Больше ничего нет. Ничто внешнее не беспокоит и не волнует меня в эту минуту. И тут я понимаю, что могу писать только в такой обстановке: ночью, при свече.

Есть в этом что-то первобытное, и оно, как всё первобытное, примитивно. Зато это, как всё первобытное и как свеча, ровное и плавное течение жизни сейчас больше всего привлекает меня. Безвременье.

Я думаю: если бы у первых людей было кофе, развивались бы цивилизации, шипел бы сейчас прогресс своим беззубым ртом, извергая как ядовитую слюну продукты своей высокотехнологичной деятельности? Пещерным людям явно не хватало кофе. Это было первой ошибкой господа: он думал, что его детищу достаточно фруктов и корешков!

Закончу это бессмысленное рассуждение: кружка пуста.

Дорогая свеча, расскажи мне про Пушкина и Блока? Ты же помнишь! Впрочем, не надо. Не надо про Пушкина и Блока. Не хватало мне сейчас только Пушкина и Блока. Чушь собачья!

Я хочу прожить свою жизнь спокойно. Не то, чтобы просто сидеть и ничего не делать. Я хочу каждый вечер пить кофе, он помогает мне думать. Я хочу каждый вечер ложиться спать с одной и той же женщиной. Я желаю постоянства и умеренности.

Я не хочу думать про день, потому что он выводит из тени сотни лиц, мне неприятных. Было бы замечательно, если бы эти лица всё время оставались в тени.

Книги – лучшие друзья. У них нет лиц, только намёки на лица. И наоборот: лучшие друзья – как книги, совсем не важно, каковы их лица, главное внутри.

Помню: как-то я ехал в поезде. В окне были сумерки, и невероятная глушь леса завораживала, манила меня. Я почти всерьёз пожелал оказаться тогда не в тёплой постели, а в тёмной звериной чаще, и там провести всю ночь. Почему-то эти воспоминания всплыли сейчас в памяти. Первобытное, влекущее спокойствие. Спокойное – значит бесконечно, недосягаемо далёкое.

Я не часто размышляю о своей смерти и – боже упаси! – не восторгаюсь метафорами типа «угасшая свеча» или «увядший цветок». Смерть представляется мне в обличье новорождённого ребёнка – к кому же ещё быть ей ближе? Возможно, будучи новорождённым ребёнком, я видел смерть в лицо; возможно, она даже была со мной в чреве матери. Но я забыл об этом, наивно, беззаботно забыл. Я был ещё очень мал, чтобы это осмыслить.

Свеча почти догорела. Каждую секунду она вспоминала и переживала десятки тысяч смертей молекул кислорода. Память лежит в основе принципа горения свечи. Наверняка свеча помнит Пушкина и Блока. Наверняка огонь обожжёт и меня. Огонь – жизнь, огонь – память. Отсюда жизнь – память. Память лежит в основе всего.

Я волен сам управлять собственной судьбой. Сейчас задую огонь, на ощупь доберусь до кровати. Разуюсь, разденусь, лягу спать. Я могу прожить свою жизнь так, как хочу. Моё тело полно необходимой силы, и здоровый сон укрепит его. Мои конечные цели строго определены. Мой рассудок спокоен и уравновешен.

Моя книга не дописана до конца, завершено только предисловие. Его написал седой старец, а эпилог нацарапает младенец.

Беззаботный младенец с сияющими от счастья голубыми глазами.