Снова манит дорога. В темноту. Прочь. Голова без мысли. Раз, два. Раз, два. Дорога в никуда. Дорога откуда. Что это, бегство или исход? Не так давно это был путь "Из Петербурга в Москву", сегодня это дорога отсюда, дорога в полную неизвестность. К свободе или в рабство? Неужели, все-таки, бегство? И, если так, то из тюрьмы или от сложностей бытия? Надеюсь, что эта дорога – дорога к себе. Неизвестный одинокий переход. Счастливого пути. Да будет со мной удача.

Решение зрело. Где-то глубоко билось маленькое сердце, зарождалась новая жизнь. Крохотному тельцу становилось тесно в объеме, ограниченном скорлупой привычной жизни. Тельце росло, и под неуклонным напором мышц напрягалась оболочка костной материи, рвалась и расходилась прорехами старая шкура. Сердце стучало сильней, пытаясь сбросить давящую тяжесть, замирая в предвосхищении сладости первых свободных ударов. Застоявшиеся мышцы ждали потока свежей крови. Душа жила пробуждением. Готовилось древнее таинство - рождение нового человека.

А пока... Пока умирал я. Умирал, чтобы воскреснуть, обрести новые силы и свежесть. Умирал, содрогаясь от страха смерти. И, хотя новый свет пробивался через растрескавшуюся скорлупу, страх сковывал разум, лишал тело подвижности, уговаривал остаться, смирившись вкушать ежедневную обрыдлую пищу. Пищу, набившую оскомину, вызывающую позывы тошноты, при одной только мысли о рассвете, которому

не суждено стать днем. Сердце понимало, что битва может стать последней, и больше никогда не будет восходов яркого дня. Будет ровный и скучный свет, будет медленная томящая смерть, смерть на грани жизни. Жить, умирая, как живут миллионы. Что это? Может, опять слепая гордыня пытается вознести на незаслуженную вершину, и миллионы не бьются в конвульсиях лишь потому, что их смелость не оставляет места сомнениям? И только я - трус и дрожащая душонка, упиваюсь собственным героизмом, с огромным усилием преодолевая себя, делая крохотный шаг, отрывая щупальца присосавшегося спрута, именуемого жизнь? Побеждая, делаю шаг к смерти. Умираю в давящих объятиях, не вступая в борьбу. Ужасающая дилемма: умереть или умереть?

Что познали Адам и Ева, вкусив плода от древа познания? Познали же они смерть. И весь ужас жизни обрушился на них. И Рай стал Адом. "И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к древу жизни".

Как сложно принять решение. Племя рабов. С какой готовностью решаем мы за других, с достоверной точностью судим, что лучше, где быть им счастливыми. Все едино: незаметный человек или человечество. Раб остается рабом, разум его парализован. С рабом можно не считаться. Но раба надо кормить. Потому, кто скажет, что брошены рабы на произвол судьбы? О нас неустанная и каждодневная забота. И рабство вокруг, и раб порождает раба. О, как неуютно от первого ветерка свободы! Мы готовы на бунт, готовы сметать и крушить с визгом и гиканьем. С улюлюканьем и свистом развешивать по фонарям хозяев и коммунистов, но с перерывом на обед и послеобеденный сон для лучшего пищеварения. Точно по режиму накормите и напоите нас. Мы привыкли обедать с двенадцати двадцати до часа восьми. Готовы урвать часок другой, но добывать хлеб свой насущный сегодня и ежедневно этому не учили нас. Неужели быть рабами в нашей крови? Можем ли, можем? Как решиться выйти из темного, вонючего барака на свежий колючий ветер под кров непомерно высокого неба? Или наша судьба созерцать мир сквозь узкую отдушину, жадно глотая задуваемые в щели клочки свежего воздуха? Идти и возделывать поле или вернуться к раздаче пайков, количество и качество которых в строгом соответствии с рангом?

Как говорил Заратустра устами, раскрытыми Ницше, человек проходит три четких ступени: верблюда, льва и ребенка. Мы так долго взращивали "верблюдов", с завидной постоянностью выбивая даже молочные зубы "львам", что "детей" вокруг не осталось. Когда еще молодые "львята", реализующие свое "Нет" (не хочу и не буду) вырастут и начнут становиться "детьми", реализуя "Да" (хочу и буду)? Этот девиз только начинает звучать. Надежда? Надежда есть всегда, ибо слышны повсюду, пусть зачастую робкие, но крепнущие день ото дня раскаты львиного рыка, рвущиеся на волю из темных верблюжьих стойл. Рык львов, не знающих вкуса крови, но отказывающихся жевать прелое сено. Когда же гладкая шерсть на упругих мышцах сменит свалявшиеся клочья, и, одуревший от пьянящего ветра свободы, лев приляжет отдохнуть, и, играясь, воздвигнет кубик на кубик и удивится, тогда проснется ребенок и выстроит прекрасный дворец, и будет смеяться, радуясь успехам и горько рыдать от неудач, наслаждаясь равно смехом и слезами, удивляясь и, восхищаясь глубине своих чувств.

Пока же душа рвется наружу из оков тесной скорлупы. Хватило бы сил сломать её и выбраться к свету, разорвать путы связующие душу со старым. Больно обрывать прочные нити. Где-то легко, как одинокий волос рвутся они, отзываясь тонким уколом в сердце, где-то клочья кровоточащего мяса повисают на пучках вырванных жил. Такова цена новой жизни, новой ступени развития духа. Птенец, не взломавший скорлупы, обречен на верную смерть, усохнув в своем яйце, которое станет ему могилой.

Счастливого пути. Да будет с нами удача.