(Август 1992г.)

Приземистые башни ивангородской крепости и устремлённый к небу палец «Длинного Германа» остались вне поля внимания. Только через несколько дней я вдруг осознал этот факт. Их просто не было, а была длинная вереница машин на шоссе, спускающемся с горки к мосту через Нарову, были парни с автоматами в зелёных робах по ту и другую сторону реки.

- Откройте багажник. Что у вас в сумке? Проезжайте.

На другой стороне не прозвучало даже ожидаемого «Tere». Формальная проверка документов и вперёд по развороченной мостовой, по ухабам между бетонными блоками в свободную Эстонию. Мои слабые попытки при подъезде к пропускному пункту завести разговор о необходимости уплаты въездной пошлины и оформления визы вызвали лишь скептическую улыбку у моих провожатых и короткую фразу: “Все так ездят». В руки мне сунули чей-то пропуск с лицом лет на десять моложе, но с усами, одно это классифицировалось как сверхдостаточный признак сходства. Что это было именно так, подтвердилось через минуту, когда машина покидала территорию пограничного поста. Я обнаружил, что держу пропуск как раз за то место, где была наклеена фотография, и о сличении последней с оригиналом не могло быть и речи. Похоже, игра в казаки-разбойники парням на границе изрядно надоела. С каким наслаждением проверяли эти же пацаны паспорта въезжающих граждан несколько месяцев назад, когда ни о каких визах ещё не шло речи, но присутствовал сам факт паспортного контроля при въезде в свежеиспечённую независимую республику. Таким образом, свершилось второе правонарушение - незаконное пересечение границы. Первое находилось в сумке в салоне автомобиля и представляло собой коробку с шестью литровыми бутылками спирта «Royal» - национального достояния не менее независимой России. Думаю, я не одинок среди тех, кто год назад не мог и помыслить себя в амплуа нарушителя государственной границы и контрабандиста одновременно. Сколько времени и, каких колебаний в настроениях парламентариев и простого люда потребуется для того, чтобы условная линия вдоль русла Наровы приобрела цивилизованный облик и должное уважение?

«Только бы он не начал похмеляться». - Вчера эта фраза звучала, как заклинание.

Сегодня в восемь утра президент, окинув мутным взглядом компанию акционеров, плеснул в стакан спирта.

- Степаныч, ты за рулём, - прозвучало в утвердительной форме, и содержимое стакана исчезло в жаждущем рту.

Остальных не пришлось упрашивать. Начали. Дальше можно обсуждать, что угодно. Всё будет похоронено в хмельном угаре и это лучше, чем быть переиначенным и неправильно истолкованным. Скороспелые бизнесмены, нежданно–негаданно призванные временем, снимают усталость. Сколько выпито виски и рома, джина и бренди деловыми людьми Запада, пока не отсеялись нестойкие, не выработалась мера, не нашлись альтернативные способы съёма напряжения? Сколько будет выпито водки и пива? Когда-то и мы пройдём этот путь. Скольких жертв, экономических, моральных и физических будет он стоить?

В Усть-Нарве поразила непривычная безлюдность. Популярный в дореволюционные и социалистические времена балтийский курорт - Нарва-Йыэссуу. Пустые улицы, пустые магазины, пустынный пляж. Разгар курортного сезона. Море немного штормит. Двенадцать часов дня. Купаемся голышом.

Деловая часть визита закончена. Остаюсь один. Шум сосен, ворчание волн, неделя на размышления.

- Ты что это делаешь? - спросил мальчик.

Лет пять. Выгоревшая клетчатая рубаха, застиранные штаны на бретельках. Мальчик из детства.

- Я? Строгаю ветку. Это можжевельник. Чувствуешь, пахнет? А вот это кольца. Сколько колец - столько лет. Сколько лет ветке?

Мальчик поднял растопыренную ладонь и отчеканил:

- Пять. А этому дубу, - он указал пальцем на сосну, - вот столько, и мальчик поднял две растопыренные ладошки.

- А это сколько?

Мальчик старательно пересчитал пальцы:

- Один, два, три, четыре, пять, - споткнувшись на шести, воспользовался подсказкой и быстро досчитал до десяти.

- Я думаю, три раза по столько. Это будет тридцать, - попытался я развить математический успех.

Мальчик снова поднял две растопыренные ладони и сказал, что когда он вырастет, ему будет столько, давая понять, что много, а уж как это называется - не в том суть.

- Хочешь посмотреть, как я катаюсь на улитке? - круто сменил он тему разговора.

- Улитка? Что это? - задал я законный вопрос.

- Да, там, красная с рогами, - небрежно произнес мальчик и бросился в дальний угол двора.

Вскоре он явился, таща за собой крыло от заднего колеса дорожного велосипеда, действительно, красного цвета. Две стяжки, которыми крыло крепится к оси колеса, удивительно напоминали рога улитки. Мальчик быстро забрался на металлическую горку, стоявшую у забора, установил крыло выгнутой стороной вниз, уселся внутрь дуги и соскользнул по стальному спуску, держась за «улиткины» рога. «Улитка», взвизгнула металлом по металлу и резко затормозила, уткнувшись в песок на конце спуска.

- Здорово! - искренне восхитился я.

Найденная мальчиком, аналогия действительно восхищала. Надо же, «улитка». Через мгновение мальчик снова стоял на вершине горки.

- Подойди ближе! Смотри! - повелительно крикнул он, усаживаясь в дугу.

- Подожди, - остановил его я. Подошел к горке и, дотянувшись до «улитки», развел в стороны её рога. Теперь при торможении мальчик не мог случайно наткнуться на торчащие металлические рожки.

Снова взвизгнул металл о металл, и мальчик вновь потащил своего скакуна к лестнице.

- Здорово, - подтвердил я свое отношение к предъявленной идее. - Ну, покатайся, а я пойду...

- Смотри ещё! - крикнул мальчик и полетел вниз, извлекая скрежет из многострадальной горки.

- Молодец, - похвалил я, - но мне действительно пора.

- Нет, смотри! - произнес он со скрытой угрозой.

Я медленно двинулся к воротам.

- Стой! - раздался крик за спиной. - Стой, а то тебя ударю!

- За что? - удивился я.

Обернувшись, я увидел, что мальчик направляется ко мне, держа над головой свою «улитку». Один ее конец нацелился на меня.

- Постой! - попытался остановить его я, но он нанес удар. Конечно, это не был удар в полном смысле слова, но в него была вложена вся сила и злость мальчишки.

Отведя «улитку» рукой, я произнес маленькую тираду о том, как не хорошо драться, и снова попытался двинуться к выходу со двора, но тут же почувствовал неладное за спиной. Быстро повернувшись, я успел перехватить «улитку», которая со всей возможной скоростью опускалась мне на спину.

- Ну-ка, отдай. - Я потянул крыло на себя. Мальчик молча тянул его в свою сторону, крепко уцепившись за улиткины рога.

В течение одной-двух минут мы молча тянули «улитку» каждый в свою сторону, глядя, друг другу в глаза. Концентрированная злость светилась в глазах мальчика, затягивая и устрашая.

- Ну, прекрати, - попытался урезонить я мальчугана.

Сосредоточенное сопение было мне красноречивым ответом. Я начал ощущать глупость сложившегося положения. Большой дядя пытается отнять у пятилетнего пацана игрушку. Но глаза мальчика не оставляли сомнения, что как только я выпущу свой конец крыла, «улитка» будет пущена в ход, и мне снова придется обороняться.

Неожиданно раздался легкий треск, и мы разъединились. Я держал в руках «улиткино» тело, а мальчик сжимал двумя руками отвалившиеся рога.

Облегченно вздохнув, я спросил:

- Будешь чинить? - ответ я знал заранее.

- Не-а. - равнодушно сказал он и, отбросив рога, пошел прочь.

День четвертый. Читаю Юнга. Архетипы бессознательного, темные воды которого встают на пути человека, идущего к себе. За окнами гроза: ветер, дождь, гром. Дождь проливается не ливнем, но висит разорванной пеленой. Гляжу из освещенной комнаты в черный проем окна. Дверь распахнута прямо в дождь. Ужас пробирается в душу. Вспоминаются демоны, «несущие страх». Жду появления дьявола. Дьявол вот-вот возникнет в дверном проеме. Единственное сомнение касается того, в каком обличии он придет: гладкий с перепончатыми крыльями или в классическом образе Мефистофеля?

Не пришел.

Человек есть существо страдающее. Отберите его страдания, и что

останется? Он будет свиньей.

День шестой начинался. Проснулся рано, но сон не уходил и волнами уносил прочь от навязчивой проблемы. Надо вставать, идти в магазин, чтобы обеспечить свою сытость - вставать не надо, можно полежать, почитать, подремать. Уходит день. Их осталось так мало. Пролетело два скоротечных, незамеченных дня. Вспомнилась вчерашняя встреча. Черт, неужели и это не может оставить заусенца на сердце, чтоб навсегда, чтоб больно и сладко?

Крики соседки. Гоняет своего пацана, который с завидной невнимательностью к поучениям летает по лестнице со второго этажа на первый и обратно.

- Что ты будешь, хлеб или булку? - кричит мать так, что я вздрагиваю в постели.

- Сначала булку, а потом хлеб.

Я улыбаюсь классической формуле Винни-Пуха.

- Булки вот столько, а хлебушка вот столько.

Так душевно и очень серьезно прозвучало «хлебушка», что в углу глаз ощутился легкий укол.

Встаю. Загребаю чайник и плетусь на кухню. Собственно ни с кем не хочется встречаться. Даже обмен взглядами обременителен.

- Доброе утро.

- Доброе утро, - соседка в белой короткой юбке и в чем-то темном сверху. Улыбается и дает мне место у плиты, поворачивается к раковине. Что-то сосредоточенно чистит.

«Задница ничего, а ноги кривоваты. Нет, не кривоваты, а

корявоваты», - где-то в глубине отмечает сторонний наблюдатель.

Организм ответил теплой волной, прокатившейся от сердца к голове и в другую сторону к самому кончику члена, отозвавшемуся щемящей тоской.

Ставлю чайник и плетусь на второй этаж приводить себя в божеский вид. Порог сломлен. Начинается новый день. День на их стороне. С каких пор я начал делить стороны на свою и их? Название придумал сегодня, только что, а делить? Делить, должно быть, давно. И почти всегда, за редким исключением, они (или я?) побеждают. День проходит на их стороне...

Внешний мир встречает неожиданным теплом, шумом ветра в вершинах сосен, ярким светом и попискиванием пичуг. Медленно бреду в сторону моря, растекаясь от жары. Никак не надеть белые трусы с изображением Эйфелевой башни на рисунке под детские каракули и гордым словом «Paris» - подарок, привезенный из Турции два года назад. Белая панама с гербом и надписью «St.Petersburgh» вместе с темными очками остались на верхней полке в шкафу. Лениво переставляю ноги. В спортивных штанах с белыми лампасами и черной английской футболке «one size». Как не старайся, все равно, достаточно вызывающе. Может, белые трусы были бы меньшим диссонансом с окружающим миром? Впрочем, вписываюсь достаточно мягко, где-то на грани между консерватизмом и модой. Смотрят с интересом: вроде все так, да не свой. Ощущение своего оставлено в детстве. Где-то там, надеюсь, оно существует, но не здесь, не со мной...

- Огурцы? Две кроны. Возьмите свеклы на борщ. Нет хозяйки? У такого и нет хозяйки?

- Спасибо.

Старая карга, а приятно. Когда похвалят девчонки, что случается реже и реже (или не слышу?) приятного меньше. Что эти пигалицы могут знать? Хвала старой женщины согревает. Вера в её опыт заставляет верить словам, но тот же опыт и произносит эти слова для всех. И всем становиться теплей, и верить им не стоит, но приятно.

Вязкая полоса песка поглощает асфальт и плавно переходит в твердый накатанный волнами пляж, по которому особенно приятно идти босиком. Ноги не вязнут в песке и, в то же время, пятки не ударяются больно, как об асфальт тротуара. Впечатление пустынности, испытанное в первые дни, не отступает, хотя людей значительно больше. Нет пестроты и праздничности обычной для пляжного сезона. Все скромно и буднично, если не сказать в запустении. Пустые пляжные кафе с отвалившимися буквами вывесок не вселяют оптимизма. Покидая пляж, дежурно захожу в магазины. Дорого и также пустынно. Все. Программа выполнена. Домой, домой.

Огурцы. Небольшие, покрытые пупырышками. Помидоры кирпично-красного цвета, со свежими терпко пахнущими плодоножками. Пучок зеленого лука. Натюрморт. Тарелка с яблоками. На огне булькает варево под названием «суп гороховый с копченостями». Нечто светло-бежевого цвета коллоидной консистенции. Немного свежей картошки и репчатого луку. В суп, в суп. Для запаха и сытости. В голодном животе извергаются потоки желудочного сока. Желудок покряхтывает и втягивает слюну в предвкушении горячей похлебки. Зарекался, зарекался, но грех под такую закуску. Плещу в стакан на два пальца «рояля» и сую стакан под кран. Все, готово. Выворачиваю кастрюлю в тарелку. Густая киселеобразная жижа нависает по всему периметру фаянсового края. Сглотнув слюну, опрокидываю «рояль» в рот. Обидно, смазал - слишком много воды. Передернувшись от водянистого вкуса, завожу первую ложку. Желудок удовлетворенно булькает. Вторую, третью. Пучок лука в соль и в рот. Огурец. Нерезаный - вслед. Зубы впиваются в сочную помидорную мякоть. Кирпичный сок течет из уголков рта, и ржавые пятна появляются на светло-зеленой пластиковой поверхности стола. Жар медленно поднимается по телу, заливая грудь, спину. Рубашка становится мокрой от пота. Тепло заполняет голову, тяжелые капли пробегают по вискам и шлепаются в тарелку. Ложка, другая, огурец, помидор. Ложка, другая, лук, огурец, помидор. Ложка, другая... Это я. Это я без страданий, растворенный в потоке удовлетворения. Это я блаженный. Это я, Господи! Я на своей стороне. Смешно и обидно, и зло.

День предпоследний. Дождь. Не надо никуда идти. При небольшом

усилии хватит и продуктов на последние полтора дня. Пью чай, пытаюсь читать Шестова: «Киркегард и экзистеальная философия». Так и не уловил, в чем видели первородный грех Киркегард с Достоевским, но почувствовал, что Шестов вновь обобрал меня, как липку, правда, не поставив последней точки. Намеренно или, слабая надежда, все-таки не дошел? Мысли расползаются в разные стороны. Согнать их вместе и заставить себя следить за текстом, нет никаких сил.

Соседка вновь, становится ритуалом, интенсивно гоняет своего пацана, грозится убить его, если «не заткнется». Тот отвечает нечленораздельным мычанием, продолжая делать свое дело.

Наибольшей фиксации добивается мысль по вопросу, что делать с бумажкой

в сто крон, непостижимым образом оставшейся не разменянной. Для человека, впервые в жизни живущего на иностранные деньги, думаю, простительно, что столь ничтожный предмет затмил проблемы экзистенционализма. До сих пор не возьмусь четко определить, что же это такое. Рожденные материалистами, нам трудно принять Бога, оставаться же на позициях материализма - постигать весь экзистенциальный ужас бессмысленности бытия. В то же время, и к Богу идем, пытаясь понять символизм веры своим отравленным логикой разумом. Юнг, безусловно, прав, говоря, что любая маломальская попытка подойти к религиозным символам с точки зрения разума, приводит к их развенчанию и утрате ими силы. Но разум, переступив через этот этап познания, не найдя за разбитым символом прячущегося божества, соберет осколки и будет поклоняться с еще большим рвением собранному из них новому символу веры. После чего, прислушавшись к шорохам, доносящимся из-за закрытой двери, на которой человек сам начертал придуманный символ, жаждущий ум услышит движение вполне реального, вездесущего и всесильного божества.

Устав бороться за идеи Шестова, возлежу на кровати в позе римского патриция, отправив блуждать непокорную мысль «по волнам моей памяти». Надо отдать ей должное: путешествие в прошлое по следам юношеской любви доставило истинное удовольствие, вызвав из глубин памяти курьезы и приключения, забытые лица, события и ощущения: досаду, умиление, раздражение, робость, любовь. Все это в тонах и эмоциях непосредственного детства и юности. Одним словом: погружение, возвращение к себе.

А кроны надо обменять. Хотя мысль уже изрядно пообтрепалась на мозговых извилинах, но всплывшая неожиданно в потоке воспоминаний она заставила взлететь с кровати и, потратив минимум времени на сборы, бодро зашагать к центру поселка, к запримеченному ранее отделению коммерческого банка. На что будем менять? На доллары? Слишком мало, да и процент за услуги велик. Впрочем, их там и нет. Вера во всемогущество доллара, благодаря коммунистическому воспитанию, в советском человеке неистребима. Последние события только укрепили её, еще бы, курс один к ста шестидесяти. Бес с долларами. Меняем на немецкие или финские марки: побольше и подешевле.

Странно ранний обеденный перерыв на Койду 14 несколько умерил темп бега к вожделенной валюте. Койду 6 - филиал Тартусского коммерческого банка! Безуспешные попытки, которые я предпринимал, пытаясь отыскать его пару дней назад, были смешны. Сегодня шестое чувство вело прямо к цели: вот он, стоит только перейти шоссе, в здании школьного типа. Выстроились в единое разрозненные ориентиры: остановка, баня, метеостанция.

Я был единственным посетителем. Хлыщ в кожаной куртке со стриженой толстой девицей не в счет. Получив ответ, что банк действительно покупает немецкие марки, пара быстро ретировалась, оставив меня одного против двух клерков уголовного типа, полицейского и миловидной девушки. Клерки явно начинали свою карьеру с фарцовки и незаконных валютных операций, впрочем, может так и должны выглядеть банковские клерки. Откуда нам знать? Полицейские в этом сезоне, учитывая мое негласное пребывание на территории независимой Эстонии, не вызывали моей симпатии, поэтому весь порыв своей души я направил в сторону миловидной особы.

- Валюты? К сожалению, нет.

- Никакой? - со скрытым облегчением возмутился я. Затея начинала казаться идиотской. Но тут лицо девушки озарилось обаятельной улыбкой и, хитро прищурившись, она проворковала:

- Если хотите, можем обменять ваши кроны на австралийские доллары. Краси-и-ивые.

- Ну, если краси-и-ивые,- невольно передразнил я, - давайте. Только учтите, у меня сто крон и ни цента больше. - Здесь я слукавил: у меня оставалось еще целых три кроны.

Девушка выпорхнула на секунду узнать, есть ли мелочь, затем быстро забарабанила по клавиатуре компьютера. Заурчав, дернулся принтер и, занудно повизгивая, стал выжимать из себя полоску бумаги.

«Можно было бы и не в графическом режиме», - мелькнула вяло-раздраженная мысль.

- Получается десять долларов, - сообщила девушка, старательно формируя на лице американскую улыбку.

- Надеюсь, ваши услуги вписываются в мою сумму? - не очень любезно проворчал я.

- Разумеется, вам еще сдачу дадут, - это прозвучало несколько насмешливо. - Распишитесь здесь и здесь и пройдем в кассу.

Всё это время клерки сохраняли сосредоточенное молчание, полицейский деликатно вышел из помещения.

- Вот, продали десять австралийских долларов, - сообщила девушка кассиру, представляя меня в окошечко классических размеров, то есть такое, в которое можно просунуть только одну голову, да и то без ушей.

- Доллары просто блеск. Красивые, - сообщила касса.

«Красивые» прозвучало так, что не дай мне Бог усомниться.

- Поэтому и беру, - огрызнулся я. Кассирша сгребла мою купюру, открыла сейф и извлекла из него три соединенные канцелярской скрепкой банкноты. Две синих, одну желтую.

- Не густо, - отметил я с удовлетворением, запуская нескромный взгляд в пустынные глубины сейфа.

Кассирша открепила синюю, демонстративно проверила водяные знаки над настольной лампой и протянула её мне вместе с бумажкой в одну крону и четырьмя десятицентовыми монетами. Операция была завершена.

- И куда вы с ней? - вызывающе зевнув, поинтересовалась кассирша, откидываясь на спинку стула.

- В Россию.

Я хохотал, рассматривая незнакомую банкноту. Цветом морской волны с желтым просветом поперек поля. Две неизвестные личности с каждой стороны со всеми атрибутами их жизнедеятельности. Третья личность просматривалась на просвет на белом поле. Состоялся акт - великий акт приобщения забитого советского человека к мировой финансовой культуре, и десять австралийских долларов стали символом этого приобщения. Вернувшись домой, я вставлю их в рамку под стекло вместе с двадцатидолларовой бумажкой с портретом президента Джексона, полученной в оплату моего скромного труда, и они будут долго красоваться на стене, неся свою службу в неожиданном для них ранге.

День последний. Иду прощаться с лесом. В этот раз именно лес, не море, не река, не люди, именно лес стал моим собеседником, партнером, утешителем. Насколько разнообразны его формы? На небольшом участке земли светлый сосновый бор с золотящимися стволами, темный сказочный лес с тяжелыми ветвями елей (неожиданное озарение: дремучий лес - это от слова дрёма), трепещущие под самым слабым ветерком листья осин и березок. Зеленый деревца можжевельника выглядят сказочными гномами или этакими медведями Гамми, вставшими на задние лапы, воздев передние вверх в прощальном приветствии. До свидания, до свидания. Спасибо за все. Всего доброго. Срезаю несколько сухих веточек можжевельника, их запах долго будет напоминать мне о лете.

Граница с эстонской стороны выглядит пустынно. Парень из «Охраны края», нетерпеливый взмах жезлом, и домой в Россию. Мимо длиной вереницы машин у российской таможни, рвущихся в зарубежье, мимо сборщика четвертных билетов на охрану исторических памятников. Хоть так, да в ответ на сборы за въезд в Эстонию. «Мост дружбы» - тонкая ниточка, соединяющая два государства. Граница, таможня. Разъединить, чтобы объединиться. Объединимся ли? Кто знает?

На горке гладкие мальчики в спортивных костюмах скупают кроны. Бойко идёт торговля с автомашин спиртом, импортным ликером, сахаром. За кроны. Только ли гордость за лицами на свеженьких банкнотах? Держись, новая конвертируемая.