Откуда она появилась на базе, никто не знает. Худая, пугливая, со светло-коричневыми глазами, которые, казалось, с удивлением смотрели на окружающий мир. Остановилась напротив двери пельменной рядом с базовской проходной, да так и простояла весь день, изредка шарахаясь от проходящих мимо людей и машин. Ближе к ночи, когда забегаловка закрылась, она забилась под теплотрассу, идущую неподалеку вдоль железобетонного забора.

Утром в рапорте своему начальнику охранник упомянул о ней:

- ...приблудилась тут еще одна. Молодая сука. Вроде, как овчарка. Уши торчком и окрас соответствующий. Правда, мелковата, да тощая, как моя жисть.

Начальник хмыкнул:

- Тощая, гришь? На шашлык чтоль собачку приглядел? По базе, вон, штук двадцать бегает. Ладно, шутки в сторону. Если на людей гавкать не будет, фиг с ней, пусть бегает. Одной собакой больше, одной меньше. Есть-пить не просит, прокормится. Только смотрите, чтобы к вольерам с кавказцами не приближалась. Мало ли, заразу какую притащила.

А есть-пить, как раз, ой, как хотелось. Из пельменной уже доносились такие вкусные ароматы, что сука заворочалась и вылезла из тени теплотрассы наружу. Перед ней, дружелюбно махая хвостом, стояла маленькая рыжая собака с лисьей мордой. Обнюхав новенькую, она приветливо тявкнула и побежала вглубь территории, как бы приглашая следовать за ней.

На сухой прошлогодней траве за павильонами, куда привела ее рыжая, лежали еще собаки - два кобеля и три суки. Один из кобелей с короткими лапами был грязно-белым, другой - совершенно черным с такими же, под цвет шерсти, глазами. Суки тоже были разномастными. Длинноногая желтая, другая - пониже, чем-то походила на новенькую, третья же приходилась, скорее всего, сестрой белому кобелю.

Пока стая обнюхивалась со вновь прибывшей, рыжая побежала к дверям павильонов, где уже дымили курильщики. Здесь ее знали и любили. Рыжая вставала, пританцовывая на задние лапы, забавно перебирая передними и мотая при этом головой. Это вызывало улыбки у зрителей. Артистке в награду летели кусочки, а то и пакеты с объедками. Рыжая не жадничала и стая дружно, без грызни наваливалась на угощение. Новенькая боялась подходить к еде, но голод перебарывал страх и заставлял ее присоединяться к остальным.

Наевшись, собаки ложились здесь же на теплый асфальт или в траву на газонах. По настроению резвились, гоняясь за голубями возле столовой либо за шуршащими бумажками, выброшенными порывами ветра из мусорных баков. Вечером, когда работа на базе стихала, стая перекати-полем кружила по всей территории, заглядывая во все закутки, беззлобно перебрехивалась с другими собаками, на чьи участки забредали, да бегали за охранниками, проверяющими пломбы на складах. Иногда, разыгравшись, задирали лаем кавказцев, сидящих на постах в вольерах, и довольные убирались восвояси, когда потревоженная гора шерсти и мускулов с рыком кидалась грудью на сетку ограждения.

Так пролетело лето. С наступлением холодов стая все дольше стала задерживаться под теплотрассой, а когда ударили сильные морозы, они перебрались под контейнер, где коротали ночи, тесно прижавшись друг к другу, чтобы утром, подпрыгивая на обмороженных лапах снова рыскать по базе в поисках брошенных кусочков съестного.

Новенькая почти освоилась в стае, участвуя во всех ее походах и играх, а к исходу зимы, когда с крыш с грохотом стали падать на еще стылую землю громадные сосульки, природа заговорила в ней, и она ответила благосклонностью на ухаживания черного кобеля. К середине весны в лежбище, устроенном ею под теплотрассой, уже пищали пять черных пушистых комочков, и требовали все больше и больше молока.

Стая к тому времени распалась. Кобельки убежали куда-то по своим кобелиным делам, а остальных рыжая увела на солнечную, начинающую зеленеть поляну, ближе к болоту, где обычно собирались собаки с соседней базы.

Наскоро вылизав малышей, сука бежала по знакомым местам в поисках пищи. Без стаи приходилось трудно. Здесь её часто опережали другие собаки, а выпрашивать еду у людей она не умела. И в поисках приходилось уходить туда, за болото, где на рыночной свалке уже оттаяли отбросы и падаль. Вскоре она заметила, что щенки, один за другим, перестали пищать и тыкаться в её в брюхо. Малыши уже не отвечали на её попытки расшевелить их носом и подталкивания к пустым соскам. А однажды, вернувшись со свалки, не смогла обнаружить в норе своих щенков. Вскинувшись, она бросилась искать их по всей территории, вынюхивая родные запахи. Потом, отчаявшись, ушла к болоту, где пролежала в сухом бурьяне несколько дней, издали наблюдая, как на поляне резвятся её бывшие товарки.

Потом сука снова стала появляться на базе. Впалый живот ее теперь казался приросшим к позвоночнику. Было удивительным, как этот скелет, обтянутый шкурой, может ещё ходить. Часто припадая на задние лапы, она приближалась к бывшей своей норе и подолгу там стояла. И было непонятно, что она там делает - то ли сухо с надрывом кашляет, вздрагивая всем телом и низко наклоняя голову к земле, то ли навзрыд по-человечьи плачет....

В тот день, как всегда, начальник зашел пообедать в уютную кухоньку при караулке. Он уже заканчивал нарезать ветчину, когда туда влетел охранник:

- Командир, иди, посмотри. Сил моих нет...!

- Что случилось, Петрович? - начальник отложил нож в сторону.

- Эта... чахлая, её кто-то сбил, что ли. Упала в лужу возле шлагбаума, трясется, а вылезать не хочет. Её ж задавят.

Начальник вышел к собаке, которая лежала в небольшой луже на дороге ближе к обочине. Присел на корточки, посмотрел на её бессильно вытянутые задние лапы, в прозрачные, чайного цвета глаза. Потом ни слова не говоря, вернулся в кухню, сгреб со стола продукты, что приготовил на обед и вынес их собаке. Та, почуяв запах ветчины, медленно выползла на сухое место, освобождая проезжую часть. Начальник повернулся к охраннику:

- Умирать она сюда пришла, Петрович. Не мешай. Никто её не сбивал. Задние лапы парализованы. Чумка это, Петрович, нервная. Еёные щенки, видно, от той же болячки сдохли, - и, глядя на жадно глотающую ветчину собаку, добавил, - блин, хоть перед смертью пусть вкусно поест.

- Алё, - начальник дозвонился, наконец, до одной из ветеринарных служб города, - у меня здесь собака помирает, помочь бы?

Прислушался к ответу, переспросил:

- Сколько? Полторы тысячи? - он прижал трубку к уху плечом и покопался в своем бумажнике, - девятьсот устроит? Хорошо, жду.

Из кабины подъехавшего фургона с синим крестом, вышли двое - парень в зеленом комбезе на лямках и клетчатой рубашке и пухленькая блондинка в белом халате. Определив объект вызова, парень надел толстые пластиковые перчатки с крагами, а девушка наполнила большой шприц прозрачной жидкостью.

Первая же попытка сделать укол собаке закончилась неудачей. Отчаянно извернувшись, та цапнула парня за руку повыше краги и, царапая когтями по асфальту, перебралась через лужу к свае, разделяющей дорожные полосы.

- С...сука, - прошипел парень, снял перчатки и, зажимая укушенное место, ушел к машине.

- Ну, подержите её, кто-нибудь, - умоляла блондинка, отпрыгнувшая на безопасное расстояние от полумертвой собаки. В поднятой руке у нее, иглой вверх поблескивал шприц с жидкостью, внутри которой плавал большой воздушный пузырь.

Ничего не ответил начальник. Как и многие профи, он недолюбливал дилетантов. Только, уходя в караулку, бросил через плечо:

- Делайте свое дело...

Бригада ветеринаров уехала, так и не завершив то, за чем приезжала. Собака все так же лежала, прижавшись к свае. Задние лапы вытянулись на дорогу и проходившие через КПП машины объезжали их, расплескивая лужу на обочине. Останавливались лишь затем, чтобы снять поверженную, но с гордо поднятой головой собаку на свой мобильник. Начальник сидел у монитора и задумчиво поглядывал то на телефон, то на шкаф с оружием.

Вдруг с улицы раздался высокий собачий визг.

Мельком взглянув на монитор, начальник выскочил наружу. Красный массивный джип переехал собаку передними колесами и уже накатывал задними. Бугай за рулем о чем-то весело беседовал с закосмеченной дамой на соседнем сидении. Задние колеса подпрыгнули, перекатываясь через тело, водитель усмехнулся и ударил по газам. Собака вздыбилась на передних ногах, пытаясь рассмотреть свою спину и жалобно взвизгивая, рывками поползла к теплотрассе.

Начальник стоял на разделительной полосе и смотрел вслед удалявшемуся джипу. Только побелевшие костяшки на кулаках выдавали его состояние.

Рядом тормознула белая вольво.

- Эй, начальник! Чё, такой, смурной стоишь? - из окна машины выглянул один из директоров-арендаторов.

Тот показал глазами на собаку, которая все еще ползла к забору.

- Кому она помешала? - предприниматель выскочил из машины, - кто её?

- Этот... хрен с бугра на красном джипе. Не захотел через лужу ехать.

- Сука! - поняв, о ком идет речь, процедил директор, - кто собаку переедет, тому воздастся за грехи его. Ага. А я ему веселую жизнь здесь, на земле устрою, - он сел в машину и вольво рванулась вслед за джипом.

Вечером, уходя домой, начальник коротко сказал охраннику:

- Народ схлынет - застрелишь....

На следующее утро, начальник, не заходя к себе, подошел к месту, куда уползла собака. Она лежала под теплотрассой, положив голову на вытянутые лапы и выглядела спящей, если бы не дрожь, крупными волнами пробегавшая по её телу.

Начальник жестом подозвал к себе охранника.

- Думаешь, лучше ей сделал, что она всю ночь промучалась? Вперед!

Тот виновато опустил голову и достал пистолет.

- Сука-жисть, - пробормотал он, приставляя ствол к уху собаки. Она открыла глаза и, не поворачивая головы, посмотрела на охранника. И не было в том взгляде ни удивления, ни страха, ни упрека.

- Ты, прости нас, собака, - прошептал охранник и нажал спусковой крючок.

Начальник сидел в своем кабинете и, прижав одной рукой пульсирующую жилку на виске, другой выводил на каком-то документе вместо резолюции:

"Истончала граница меж злом и добром,

Задыхаюсь от сучьего смрада.

Жить, как все, мне мешает афганский синдром

И рука ищет ствол автомата..."