Да, жизнь не лишена злой иронии. Даже в самом прекрасном, есть нота неуместного трагизма и отвратительной жестокости. Кто-то может поспорить, но я воспринимаю этот мир именно так, а раз я такой, пусть даже один, то я имею право видеть и понимать эту жизнь, как я могу. Пусть вопреки своему желанию, язвой неизлечимой болезни, безумным исчадием ада, но я существую. Как безобразный нарыв на чистом теле благополучного общества. В огромном дыхании сосредоточенной толпы я невидим, а потому опасен. Ведь я такой же как вы, я один из вас. Вы продаете мне обувь, сигареты и краски. А вчера я купил у вас новый холст. Кто станет следующим?

Я набираюсь злости в музеях. Во мне вызывают тихую ярость все те, напомаженные, чистенькие, умного вида экзальтированные интеллектуалы, что с фальшивым интересом держась за подбородок, едва бросив взгляд на полотно великого мастера произносят: - великолепно, какая эмоция, порыв, какое утонченное видение перспективы.

Я брожу между ними, касаюсь своим плечом их костюмов и кофт, слышу их голоса, вдыхаю их запах. И жаркой инъекцией наркомана в меня впрыскивается необузданная злость, отвращение, зависть и желание убивать.

Последняя страница утренней газеты.

« Сегодня утром, под мостом городского канала, полиция обнаружила труп мужчины с ножевой раной горла. По словам экспертов, смерть наступила в районе полуночи от большой потери крови. Ведется следствие»

Моя схема проста. Вернувшись домой из музея или театра и чувствуя, как переполняет меня ненависть, я бросаюсь к бару и пью самое крепкое из того, что у меня есть – коньяк, виски или водку. Я пью много кофе, чтобы дольше не заснуть и опьянеть до безумия. После виски, я прикуриваю сигарету и перехожу к вину или противному шампанскому. И снова кофе и сигареты. Потом пиво, много пива и водки, вина, пива и сигарету. Чувствуя что пьян, я хватаю телефон и вызываю проститутку, самую дешевую и развратную. Я трахаю ее без презерватива, надеясь заболеть смертельной болезнью, но зараза меня не берет – боится. Выплеснув в потасканное тело грязный физический инстинкт, я немного успокаиваюсь и, выпроводив шлюху за дверь, продолжаю пить. Больше, больше, больше! Я пью, глядя на старую статуэтку «Венеры», этот день мне не нужен. Я жду беспамятства, жду того момента, когда устав и одурев от выпитого, как подкошенный рухну на мятую пастель и провалюсь в кошмарный хаос сна. Я жду, когда наступит завтрашний день и его чудовищная головная боль. Я мечтаю о ней.

Эта боль рождает движение моих рук и дарит наслаждение. Воображение покоряет разум, и я отдаюсь во власть страдания. Какое извращенное удовольствие. Я почти кричу от боли. Я счастлив.

Закрепив свежий холст, я рисую портрет человека. Прорисовывая каждую деталь, я проникаюсь отвращением и ненавистью к этому лицу. Это лицо моей следующей жертвы. Ошибиться нельзя, я должен убить именно того человека, чье лицо посылает мне моя боль. Я найду его, до сих пор ошибок не было.

Последняя страница газеты:

«Сегодня ночью, возле городской свалки, полиция обнаружила очередной труп мужчины с колотой раной горла. За последние четыре месяца, это уже двенадцатый труп. Однако полиция категорически исключает наличие в городе серийного убийцы. Как всегда, полиция не отличается сообразительностью. По мнению нашей редакции, ситуация очевидна. В городе орудует маньяк. Мы будем следить за продвижением следствия»

Портрет закончен, я долго смотрю на него, я запоминаю каждую черточку, миллиметр за миллиметром. Выключив свет, я бросаю взгляд на глупую «Венеру» и, взяв со стола тонкий нож, выхожу в ночную прохладу дремлющего города.

Я не безумен. И само убийство не доставляет мне удовольствия, наоборот, я чувствую отвращение и не переношу вид крови. Поэтому, я полностью сосредотачиваюсь на поиске. Это очень трудно, но ближе к полуночи, я каждый раз встречаю человека, чей ненавистный портрет смотрит на меня с холста. Увидев его, меня охватывает страшное волнение, меня бросает в жар и мою голову, тысячью раскаленных игл, снова пронзает спасительная боль. У меня остается три часа. Выдержать эту боль дольше, невозможно.

Я незаметно преследую свою жертву, я жду подходящего момента и, сделав глубокий вдох, на выдохе бью ножом в горло. Обычно, я нападаю сзади, чтобы не испачкаться кровью. После удара, я вынимаю нож из шеи и чувствуя, как покидает меня боль, убегаю.

Возвратившись домой, я снова начинаю пить. Я пью до тех пор, пока из моей памяти навечно исчезнет лицо этой жертвы. Мне нужно его забыть.

Завтра, я снова пойду в музей или в магазин, в кино или на концерт, я опять буду среди вас, вы продадите мне обувь, сигареты и краски, а возле старой аптеки я куплю себе новый холст.

Я буду пить и, глядя на статуэтку «Венеры» мечтать о том, что однажды, кто-то, стараясь избавиться от страшной боли, дрожащей рукой, нарисует мой безобразный портрет.

«Ужасную печать, на всем увидишь ты;

Начнешь и замечать

То, что под лупою лишь видеть можно ясно:

«Венера» выколото тушью на крестце…

Все тело движется, являя круп в конце,

Где язва ануса чудовищно прекрасна»