Прежде чем начать рассказ, я нарушу регламент сайта и скажу несколько слов о произведении. Это - лишь первая версия, кусок рассказа, который я буду писать еще. Сейчас это лишь маленький остов истории, истории, которая должна быть рассказана, которую я не могу не поведать. Она возникла внезапно. Я только сейчас, с пылу с жару закончил писать эти строки (оттого там, конечно есть нескладный ритм), у меня слезы на глазах и сердце будто все-все сжато в маленькую точку где-то в глубине меня.

Как несправедливо, что мы узнали все только сейчас. Оказывается, он был больше, чем просто загадочный мальчик в классе. У меня до сих пор остается ощущение, что это мы его сломали. Как будто крылья бабочки, неосторожно взятой в руки. Ладони схлопнулись – такие теплые и уютные – и повредили тонкое существо.

Последнее воспоминание о нем очень теплое, такое светлое и навсегда останется у меня в сердце. Было утро. Дождь гремел за окнами, и слабые ветры пробирались внутрь школы. Он опоздал. Прошло несколько минут от урока, когда он появился на пороге класса. На нем была новая кофточка – я это тогда приметил и очень удивился, что он вдруг посредине недели одел какую-то новую, очень-очень красивую вещь. Она так скрашивала его внешность, его хрупкое тело. Теплая синяя ткань окутывала его изящные руки, и лишь длинные белые кисти с узловатыми пальцами сжимали оранжевые лямочки портфеля. Вот, подумал я, он стоит перед нами, и будто бы в нем какая-то тайна, словно принадлежность к чему-то необъяснимому и волшебному. Вот бы поговорить с ним наедине, на перемене после урока, под лестницей, где шум дождя отдает по стенам и свет приглушенный. Он сел на место и достал тетрадку и ручки. Странный взгляд, подумал я. И эти локоны, темно-коричневого цвета, локоны, спадающие на его уши. В них тоже, тоже было что-то загадочное. Я не мог оторвать от него глаз. И вдруг он обернулся. Его глаза щедро источали яркий голубой свет (ни у кого больше не видел таких глаз), и мне казалось, будто они таинственно сверкают. Быть может, они действительно сверкали. Ощущение было такое, что зрачки его как бы дрожат, будто все там у него внутри в движении, только оно тщательно скрывается, но теплит мысли вырваться наружу. И он улыбнулся. Он улыбнулся мне. Добрая, мягкая, какая-то немного обреченная улыбка. Неужели он уже тогда был готов? Откуда он мог знать?

Я подошел к нему после урока. Он стоял у окна в коридоре. Вокруг – шум и гам, гвалт голосов, суетящиеся одноклассники и ребята из других классов. Но он, словно не замечая происходящего вокруг, просто стоял и глядел в окно. Там – небо, широкое и бездонное, обволакивало пустырь перед зданием школы, а немного поодаль маленькие магазинчики сверкали предновогодними витринами. Людей почти не было – лишь одинокие прохожие в такой ранний час (было всего 9:40).

Я поравнялся с ним. Он немного дрогнул, но не обернулся. У меня все внутри замерло. Я тогда уже стал подозревать, как будто если я что не так сделаю, сломаю все. Что-то очень хрупкое, очень тонкое, почти несуществующее.

- Илья, - сказал я так осторожно, как только мог.

Он дернул головой, локоны качнулись.

- Да, Паша, - наконец, он повернулся. И я заметил, что его глаза были влажными. Вот опять. Опять это странное ощущение недосказанности, секрета. Это какое-то волшебство…

- Илья… - мысли путались. – Илья, все в порядке?

- Все в порядке! – ответил он мягко.

- Илья, я хочу сказать кое-что… я… я не могу понять, что происходит, но если сейчас не скажу, то, наверное, буду потом себя всю жизнь ненавидеть.

- Пойдем… пошли, поговорим под лестницей, - неожиданно предложил он.

Я ликовал.

«Под лестницей» было особым местом. Обычно там сидели те из нас, кто хотел уединиться. Иногда это были парочки. Как Ирка и Сашка. Они там лизались, я видел. В другой раз там собирались мы с ребятами, посекретничать и, например, обсудить, какую свинью подложим училке по биологии (свиньей впоследствии оказалась петарда под дверью ее кабинета и мой привод к директору, вошедший в историю школы тем, что я уронил дорогую вазу на его столе и, мало того, что разбил ее, еще и опрокинул поллитра воды на его компьютер). Но это все как будто было раньше. До этого момента. А сейчас я не узнавал сам себя. Я, Пашка Олейников, всегда был шабутным парнем. А вот Илья, с которым мы сейчас направлялись к лестнице, Илья Громов пришел к нам лишь в этому году. Его перевели из какой-то другой школы, но даже этот эпизод его жизни окутан тайнами. Мне рассказывали, будто приехал он совсем из другого города, возможно даже из другой страны. Парни не приняли его к себе как-то с самого первого дня, и он остался среди пацанов изгоем. Илью очень любили девочки – за его красоту. Стройный, улыбчивый мальчик, с правильным, чуть подогнутым кверху носиком, с темно-каштановыми волнистыми локонами, с красивыми алыми губами. И это тоже не играло ему на пользу. Многие ему завидовали – виной тому была опять же его красота. И вот сейчас я смело ступал с ним по рекреации на первом этаже, и для меня во всем мире существовал сейчас только он один. Это правда. Это моя тайна. Это был лишь мой собственный подарок, дар от него. Наша близость. Но в тот миг, наверное, это было заметно со стороны. В голове у меня все перевернулось. До урока оставалось меньше десяти минут. Меньше десяти минут до конца нашего первого и последнего разговора. Так мало времени, а потом – целая вечность. Где уже больше не будет его. Где уже не будет моего Ильи. Я это знаю сейчас, я все теперь понял. Понял, из какого города он попал к нам, и куда он ушел, я тоже понял – он вернулся обратно. Знаю, это звучит нелепо, но это так. Может быть, я когда-нибудь еще встречу его. И если это произойдет, то это будет лучшее, о чем я могу мечтать. Под лестницей был темно и тихо. Сюда почти не доносились голоса и шум перемены. Стены здесь были разукрашены граффити – пошлые, дурацкие рисунки, дурные слова. Мы сели (там стояли такие старые стульчики, еще со времен советского союза, наверное). Он посмотрел мне прямо в глаза. Его лицо, освещенное тусклым, едва доходившим сюда светом из коридора, отдавало бронзой, и это красиво подчеркивало его ясные, голубые глаза, очерченные ровными, густыми ресничками.

- Илья, - начал я.

Но он вдруг поднял свой тоненький указательный пальчик и положил мне на губы. И улыбнулся.

- Не надо, Паша… - его голос был очень мягким, добрым. – Я все знаю. Ты разгадал мою тайну. Как же тебе удалось…

Он провел рукой по моей щеке, улыбнулся; я почувствовал его тепло и закрыл глаза. Безмятежность, одно лишь мгновение в непрекращающемся движении жизни…

- Можно я обниму тебя? Мне так это нужно, - прошептал я. Он кивнул.

Я осторожно, не торопясь, потянулся вперед и крепко сжал его в своих объятиях. Он прижался ко мне. Маленький, хрупкий, волшебный. Его тело, расслабленное и легкое, принадлежало сейчас одному только мне. Темно-каштановые волосы ласкали нос, запах малинового мыла успокаивал мысли. Лишь одно мгновение… а дальше – целая вечность. И я почувствовал нестерпимую боль. Меня обожгли его локоны, меня обжег он сам – своей… мимолетностью.

- Нееееееет… - простонал я, прижимаясь к его голове.

- Неееет!!!! - Я хотел спрятаться в этих волосах, как в лесу. Я хотел больше никогда его не отпускать. Никогда. – Неет! Нет! Нет! Илья… Илюша! Нет! Пожалуйста. Не уходи.

А он ответил, забиваясь ко мне под рубашку:

- Я не могу… Ведь я не отсюда.

Хорошо, что я не видел в тот момент его глаз.

И я заплакал. Тихо, беззвучно. Лишь ощутил соленые капли, бегущие по щекам. Капли утопали в его волосах, а он лежал у меня на плече и смотрел в никуда.

На похоронах было много людей. Вся школа. Люди из окрестных домов. Он лежал перед нами – как будто спал. Свет исходил от его лица, и отражался в наших слезах, играл в них. «Он смеется над нами!» - неожиданно подумал я. Ну право же, он посмеялся этой своей смертью над всей школой, над домами вокруг, над унылыми деревьями в сквере и над магазинчиками, украшенными новогодней мишурой, он смеялся над слабыми существами под названием люди, он смеялся над нами. И в тот момент я неожиданно понял все-все-все в этой жизни. Я стоял около его гроба, вокруг суетились какие-то тени, кто-то вздыхал, раздавался плач, а я… я лишь замер около самого дорогого мне создания в мире, создания, которое было таким одиноким и таким далеким от всех, и даже от меня. Это удивительная история. Теперь я не боюсь умереть. Потому что сама смерть больше не пугает меня. Я подошел к Илье, к удивлению всех поцеловал его в губы – черт возьми, я ощутил в тот момент запах малинового мыла! Меня провожали испуганные, какие-то загнанные взгляды, как будто я совершил богохульство. «Да что вы знаете!» - хотел я вскричать в тот момент. Бросить им в лицо. Но удержался. Я лишь посмотрел наверх. На небо. И ощутил все моменты моего прошлого и моего будущего в одном этом единственном моменте – я стоял рядом с ним, я любил его, моего Илюшу.