На центральной развалине этого глухого города я растяну чужой катрен, эту бессильную агитку, которую спустят до конца недели к самому низу руины, даром что она содержит одно из самых любимых горожанами слов. Но прежде чем ее повесить, я утру уголком грубой ткани растяжки скупую слезу старожила.
Мне моя брезгливость дорога, мной руководящая давно: даже чтобы плюнуть во врага, я не набираю в рот говно.
Все знают Васнецова, который рисовал "Трех богатырей" и "Аленушку", его зовут Виктор. Воскресным вечером, забив в поиске "общероссийский классификатор видов экономической деятельности", набрела на картинку Васнецова Аполлинария, брата Виктора. Такую. И что-то, не то по контрасту с общероссийским классификатором, не то от неожиданного наплыва чувствительности, прониклась внутренним ликованием, разглядывая на сайте Аполлинария Васнецова виды загородных усадеб и монастырей и улиц старой Москвы, а также импрессионистического толка морские зарисовки. Изумительные развалины дома, я знаю такие дома. И какие липы, какой мост, какая осень. Я дилетант в сфере изобразительного искусства, но у меня есть слабость к определенному чувству света у художника, т.е. если оно совпадает с моим, то я восхищена картиной и испытываю сильное ликование. Тут как раз такой случай. Что-то нашло.
Начиная, гхм, свой поиск, никогда не знаешь, что найдёшь :)
"Мандельштам органически не переносил, чтобы его воспитывали. Это свойство, вероятно, и является признаком дурного характера, на который до сих пор жалуются его современники. Даже я не пробовала влиять на него и не лезла в воспитательницы, хотя еврейские жены славятся своими талантами на поприще мужеводства. Чтобы показать, как он не переносил воспитателей, я приведу малозначительный, но характерный случай, относящийся к эпохе дружбы с газетой и странной стабильности. В редакцию пришел рапповский критик Селивановский. Ему поручили отыскать Мандельштама и сказать ему, как его на данном этапе расценивает РАПП. Оказалось, что РАПП относится к Мандельштаму настороженно: наконец-то он стал советским человеком (иначе: служит в газете), но почему-то не написал ни одного стихотворения, то есть не продемонстрировал сдвигов в своем сознании. (Почему удивляются китайцам? Изобретатели не они, а мы.) Я никогда не видела Мандельштама в таком бешенстве. Он окаменел, губы сузились, глаза уставились на Селивановского. Он спросил, почему РАПП не справляется, как протекает у него половая жизнь, какие приемы в этой области рекомендуют РАПП и Цека, применим ли здесь классовый подход... Селивановский по-настоящему испугался — я видела это по его лицу. Он хотел что-то сказать, но Мандельштам не позволил. Ему пришлось несколько минут слушать поток бешеных речей, а потом увидеть спину Мандельштама. Селивановский, один из самых мягких из рапповской братии, вероятно, подумал, что Мандельштам опасный сумасшедший. Тем более то, что ему поручили передать, являлось знаком благоволения, а писатели принимали такие знаки почтительно и с радостью. Это было почти предложением сотрудничества, выраженным на языке Авербаха и Фадеева. Мандельштам сказал еще, что его работа становится общественной собственностью, только когда она напечатана, — «тогда бросайтесь хоть всей сворой» («Осип Эмильевич, вы называете нас сворой!»)... До этого рыться в сознании писателя так же гнусно, как перетряхивать его простыни и проверять, спит ли он со своей женой: «Вы же не спрашиваете меня, живу ли я со своей женой и сколько раз в неделю... А может, нет...» Селивановский пытался что-то сказать, что это буржуазная точка зрения и разговоры о так называемой свободе творчества... Писатель всегда работает в пользу того или иного класса... Но это были отдельные писки, которых Мандельштам не слушал. На слово «творчество» он матюгнулся и ушел в ресторан, зацепив по дороге меня. Я смертно обиделась, что при мне он развел эту непристойность про жену, но он только цыкнул: «Ничего не понимаешь... Заткнись...» Именно обида запечатлела в моей памяти этот разговор. Долго ли я сердилась — не помню. Скорее всего, за обедом он меня развеселил, и мы помирились..."
Надежда Мандельштам. Воспоминания, книга вторая.
"Жить просто: надо только понимать, что есть люди, которые лучше тебя. Это очень облегчает жизнь."
Бродский
"Почему я сам себе должен быть врачом, укротителем, конвойным? Не слишком ли много с меня требовать? Отвечу ответом. Всё ведающее заведомо повинно. Тем, что мне дана совесть (знание), я раз навсегда во всех случаях преступления ее законов, будь то слабость воли или сила дара (по мне - удара) - виновна."
"Посему, если хочешь служить Богу или людям, вообще хочешь служить, делать дело добра, поступай в Армию Спасения или еще куда-нибудь - и брось стихи."
М.Цветаева
Любой вменяемый писатель слишком хорошо себя знает, чтобы думать о себе как о добром человеке. Он не настолько однообразен, чтобы вести себя во всех ситуациях одинаково пристойно, уважительно и учтиво. Литературный клуб никогда не избавится от окололитературных разговоров и нелитературного поведения литераторов.
"Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно."
Объединение хороших людей и объединение хороших литераторов - две вещи несовместные. Совсем как гений и злодейство. Такой парадокс.
Есть статейка в бибиси про резонанс в литературной среде, вызванный политической вознёй со смертельными последствиями. Обрисованные в статейке руины интеллигентства, как принято сейчас выражаться, достойны сожаления. В этом отношении вспомнился стишок ИБ.
– Что ты делаешь, птичка, на черной ветке, оглядываясь тревожно? Хочешь сказать, что рогатки метки, но жизнь возможна?
– Ах нет, когда целятся из рогатки, я не теряюсь. Гораздо страшнее твои догадки; на них я и озираюсь.
– Боюсь, тебя привлекает клетка, и даже не золотая. Но лучше петь сидя на ветке; редко поют, летая.
– Неправда! Меня привлекает вечность. Я с ней знакома. Ее первый признак – бесчеловечность. И здесь я – дома.
Очень неприятно смотреть на то, что происходит на сайте. Люди, которые подолгу здесь существовали и, в общем-то, были рады и благодарны, теперь занимаются перепечаткой текста, в котором сайт отождествляют с государством, обезумевший лидер которого высылает граждан с их Родины и мешает внедрять на Родине всеобщее образование, зомбирует людей для личной выгоды. У публикующих этот текст, похоже, гораздо больше проблем в личной жизни, чем у их лирического героя.
Не надо путать государство с клубом по интересам и устраивать припахивающие СМИшным правдоискательством обличения. Выйди из учреждения и делай все, что тебе вздумается.
А вообще, я хотела сказать не об этом. Несколько лет назад, когда Митя делал альманах, я с ним здорово ругалась, поскольку меня не устраивал уровень если и не литературного дарования публикуемых, то уж точно – их литературоведческой компетенции. И в какой-то момент мне вдруг стало понятно, что у Мити нет цели делать элитарный литературный клуб. Такие клубы делают другие люди, например, на сайте poezia.ru. Есть цель – объединить людей, которые хотят делиться друг с другом своими писательскими опытами, общаться. Потому что не будет преувеличением утверждать, что всем живется в этой жизни, в большей или меньшей степени, хреново. И люди не всегда могут утешить себя высоким уровнем трезвомыслия и качественным литературным трудом, но им, тем не менее, нужно реализовывать тот потенциал, который у них есть, и так, как они могут это делать, - просто чтобы не спятить и не взвыть от скуки и безысходности. Препятствовать этому только из-за убеждения в том, что ты рыцарь изящной словесности, призванный блюсти ее чистоту, малодушно. Если не сказать больше.
Митя сделал сайт для того, чтобы дать людям возможность общаться. И чтобы в жизни было поменьше гадостей, от которых, конечно, и в его клубе, задуманном как город солнца, никуда не деться. А меня всегда восхищал его кампанелловский идеализм)
В утреннем жарком метро обнаружила на рекламе пива одного сорта надпись аккуратным почерком пей – тупей, на рекламе пива другого сорта, прямо на бутылке, – этил победил. На противоположной стенке – лубочная реклама крупного торгового центра, на которой надпись смотрелась бы уместно, когда бы не смысл:
- потребляй - работай - сдохни
Не то чтобы этот способ протеста воодушевляет, но вот оксюморонность позабавила.