Чепуха. Чепуха. Говорю тебе, всё чепуха.
И Ньютон чепуха. И законы его чепуха.
Я сперва возражал, сомневался: а вдруг да не этак.
Но потом возмужал и нашёл, что таки чепуха.

Я вперёд поглядел. Увидал впереди горизонт.
И назад повернул. Но и там полыхал горизонт.
Повезло, но потом. Повезло, повезло, да не очень.
Я словарь языка развернул, но и там горизонт.

Мы с тобой мотыльки. Мы всё время ползли не туда.
Я-то знал, я не полз. Я и всем говорил: не туда.
Мы никто, мы нигде. Мы с обеих сторон горизонта.
Мы туда повернём, где окажется, что не туда.

Ну и что? Мотыльки. Говорю тебе, всё чепуха.
И Нью-Йорк чепуха. То есть нет, всё же не чепуха.
Небеса ни при чём. Не тужи ни о чём, молодая,
ни с того ни с сего упадая на ложе греха.

Мотыльки пропадут. Но не мы же с тобой пропадём.
Это пусть мотыльки пропадают, а мы подождём,
глядя, как сталактит истекает горючей слезою,
а под ним сталагмит вырастает своим чередом.

А если облако похоже на танк, значит, ему положено так.
И если жиже стала снежная гладь, лыжи пора менять.

Да что там! Вот есть у меня знакомый.
Здравый, толковый. Всех трезвей.
И, к слову сказать, не особо смелый.
Но, что с ним ни делай, любит змей.
Бывало, неделю бредёт песками,
лишь мотыльками себя кормя,
чтобы змею потрогать руками.
Всеми руками. Четырьмя.

Я оставляю Сизифа у подножия его горы! Ноша всегда найдется. Но Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни. Он тоже считает, что все хорошо. Эта вселенная, отныне лишенная властелина, не кажется ему ни бесплодной, ни ничтожной. Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Сизифа следует представлять себе счастливым.