Хорошая у Ивана Петровича банька. Стены сложены из нарвских сланцезольных камней, внутри обшита осиной. Печь с закрытой каменкой периодического действия. Камни раскаляются до восьмисот градусов. На трубе замечательный дефлектор, чтобы усилить тягу. Не дефлектор, а произведение искусств, с флюгером. Топить баню надо часа четыре, не меньше. Зато жар держится долго. Тепло же в бане сохраняется два дня, да и на третий вода в котле не студеная, и можно обмыться без леденящих душу воплей. В каменке привезенный из Финляндии перидотит. Петрович заверяет, что есть в каменке и жадеит – полудрагоценный камень, исключительно благотворно действующий на организм. Но где он затерялся среди других каменьев, одному Богу известно. Чтобы камни отдавали тепло равномерно, уложены они вперемешку с чугунными чурками. Просторный предбанник, в котором можно и посидеть и полежать на лежанке, располагает к вдумчивому процессу паренья. Легкая веранда, пристроенная к бане, в летнее время позволяет проводить в банном блаженстве весь вечер и добрую половину ночи, расслабляясь после легкого пара чайком, да и водочкой в любую погоду, что, само по себе, не мало важно. Не баня – сказка.

Только паримся мы у Марии. Небольшой бревенчатый сруб. Коллективом сварганили печурку, чтобы можно было топить по-белому. Пожалуй, последняя была баня в поселке, которую топили еще по-черному. Дымный дух глубоко въелся в стены, зато бревна никакая гадость не берет. Камни неизвестного происхождения. Крохотный предбанник. Вместо веранды, растянутый над вкопанным в землю столом тент. Простор и слияние с природой.

Хорошая у Ивана Петровича банька. Только Клавка не очень любит нашу компанию «алкашей и проституток». Ну и мы, отвечая взаимностью, не очень-то любим бывать в ее владениях, особенно когда хозяйка не в городе. Клавку понять можно. Мужняя жена, себя блюсти надо. В компании, вроде, и неуместна. А мы, что? Мы ничего. Всем рады. Моемся пораздельно, отдыхаем в простынках. Веником отходить, так это святое. А так, все целомудренно. Спадет иногда простынка, так на что смотреть там? Чего не видали? Да, лучше б она и не падала, оставляя хоть слабую надежду на то, что тело хоть как-то соответствует вечно юной душе, ищущей знаний и уверенности до преклонных лет. Тело подло подводит. А жаль.

- Борька, сволочь, опять кобелирует. Пошел Верку парить. Может морду набить, а Анатольич? – Сергей Семенович заерзал на пластмассовом стуле. – Ну не набить, так шугануть, стервеца. - Сергей Семенович встал и нервным шагом пошел к бане. Рванул дверь на себя, засунул внутрь голову и гаркнул. - Очередь, мать вашу, кончай нежиться! – Заскочил в баню, слышно было, как взвизгнула на немазаных петлях дверь в мойку, через секунду выскочил обратно и раздраженно зашагал к столу. – Разлеглась, зараза, а этот хмырь вокруг с полотенчиком прыгает.

- Что это ты, Сергей, разнервничался? Первый раз что ли? – Иван Петрович плеснул в стакан пива и протянул его Сергею Семеновичу.

- Не первый. Но раз разу рознь. Я ж говорю: Борька кобелирует. Слюна у него капает, так нечего поощрять.

- Угу, - встрял в разговор я. – Заметно. Видно у Бореньки творческий кризис, с сублимацией проблемы.

- Что-то я вас, мужики, не пойму. Чего Вы на Бориса взъелись? Он, вроде, всегда у нас мастер теток парить. Никаких проблем. – Иван Петрович пожал плечами.

- Нет, Петрович, ты пойди, посмотри: одно дело парить, да разглагольствовать. Другое, парить и слюной капать. Одно дело по человечески, другое по кобелиному.

- Точно, - поддакнул я, - две большие разницы. Здесь, что превалирует: разум или инстинкт.

- Интересная у вас теория получается. Значит за бабой можно по разному ухлестывать? – Иван Петрович уселся поосновательней. Пододвинул к себе тарелку с зеленью, потянулся за бутылкой «Синопской». – Лучшая рыба – это «ерш», - Иван Петрович нацелился горлышком в мой стакан.

- Петрович, ты что это, мешать вздумал?

- Анатольич, не кокетничай. Сам знаешь, что «ершик» к такому разговору лучшая приправка. А, что плохо будет, так не набирайся до свинячьего состояния. «Ерш» чем коварен? Тем, что выпить его много можно, гораздо больше, чем одной водки. Так дело-то разумей, маленький что ли. В меру если, и похмелье легче.

- Давай, плещи, – сказал я, сдаваясь.

- И ты, Семеныч, стакан давай. Нервишки подлечи.

- Лей, лей. Веселей Борьке бока мять будет. – Сергей Семенович с готовностью протянул стакан.- А с бабами-то, Петрович, как в том анекдоте, в зависимости от результатов: отдалась, значит блядь; нет, тогда сука выходит.

- Ты Сергей с Бориской-то поосторожней. Он с виду тихий. А как примет, да на кобелиную сущность его наступишь, драчлив становится.

- А ты откуда, Анатольич знаешь?

- Имел удовольствие беседовать с нашим Борисом как-то вечером над рекой о достоинствах, проживающей по соседству дамы. Лягается, сволочь. Я за ногу-то его поймал, подмял под себя. Благо потяжелее. Так этот, возвышенный наш, вспомнил «Гаврилиаду» видно. Слава Богу, не кусался, а пятерней ухватил. Пришлось в лоб посильнее просветление ниспослать.

- Крепко видно вдарены были? – подмигнул Иван Петрович.

- Достаточно. Я дня через два в душ пошел, штаны снял, а там синячище огромный на ляхе, откуда, убей, не помню. Дня три мучился, пока сознание не восстановило, что это итог нашей прогулки.

- Бывает хуже. – Проворчал Сергей Семенович.

- Мы ж интеллигентные люди. Зачем нам хуже?

- Вон, буденовец наш выползает, - Сергей Семенович зло кивнул в сторону бани, из дверей которой вывалился Борис в войлочном банном шлеме a’la буденовка с красной линялой звездой. – Настали времена и поерничать можно.

Борис разморено присел на скамейку у бани, откинулся к бревенчатой стене. Из-под шлема обильно катил пот, тело покрылось малиновыми пятнами, кое-где сливающимися в сплошные разводы.

- Прогрелся кобелище, – Сергей Семенович залпом выпил стакан пива и тут же протянул его Ивану Петровичу. - Давай, плещи сюда свою рыбину.

- Остынь, Семеныч. Выпей легонького, закривеешь.

- Лей, лей, Петрович, в самый раз после баньки-то. Эй, шелудивый, иди, и тебе нальем! – Крикнул Сергей Семеныч, не глядя на Бориса. – Борьке без водки, а то, не ровен час, зубы прорежутся, а у меня к нему разговор есть.

Борис медленно подошел к столу, сел на свободное пластиковое кресло, не глядя ни на кого, взял стакан. Во всем его облике была какая-то виноватость, неловкость.

- Ну, давай, блядун, выпьем, - процедил сквозь зубы Сергей Семенович, ткнув краем своего стакана в стакан Бориса, - давайте мужики. Мы молча выпили. Над столом повисла непривычная в нашей компании неловкость.

- Хм, - нарушил тишину Иван Петрович, - вот, Семеныч, скажи: чем отличается на твой взгляд влюбленность, увлечение от …

- Тем и отличается, - перебил Ивана Петровича Сергей Семенович, - влюбленность, увлечение – это когда от сердца с умом, а вот это, - он ткнул пальцем в Бориса, - оттого, что у него под материей болтается.

Борис, не реагируя на реплику, водил пальцем по столу, соединяя протокой две лужицы пива. Скрипнула дверь бани. Вера с полотенцем на голове, в халате и ворохом каких-то тряпок пробежала к дому.

- Эй! – грубо крикнул ей в след Сергей Семенович, - зови Марию, пока Борька не остыл, а то мы пойдем, подтопим, да похлещемся.

- Семеныч, хамишь, однако, - Иван Петрович удивленно взглянул на приятеля.

- С чего это? Кесарю – кесарево, - отозвался тот.

- Да, как-то не уютно у нас сегодня.

- Не нравится – не ешь, - огрызнулся Сергей Семенович. – Пойду-ка я пройдусь, подышу свежим воздухом.

- Давай, Сергей, а то и впрямь моча в голову шибает. И не в горшке, вроде.

Сергей Семенович понуро поднялся и побрел к калитке, сбивая по пути головки поповника. Вот, уж правда повезло, что Мария не видит, досталось бы по первое число и не одному Сергею. Борис все так же молча потянулся, почесал в загривке, поправил полотенце на худых бедрах и пошел в баньку.

- Борь, подкинь дровишек, как погреешься! – Крикнул ему вслед Иван Петрович.

- Да, видишь, Иван, какие страсти бушуют в нашем королевстве? Не сотвори себе привязанности. Жили мирно, не тужили. Сереге, вон, показалось, что Вера на него как-то по особенному поглядывать стала, а тут Борька весь в заботах. Вот, он наглядный вред воздержания.

- А тебе, Анатольич, на подкорку не давит?

- Сублимирую, Иван, в чистую творческую энергию. Дурь всякую на-гора выдаю.

- Конечно, Анатольич, это можно, только есть еще средство, каждому пацану известное, - хмыкнул Иван Петрович. – Закон природы, по которому все отвалиться должно, отменили. Сейчас врачи просто настоятельно рекомендуют лицам обоего полу. Я как-то наблюдал по весне в зоопарке тюленя за подобным занятием. Разлегся на островке на всеобщем обозрении и наяривает. Толпа большая собралась, полюбопытствовать. До этого думал, что это чисто человеческая забава, и все поголовно были уверены, что она начисто подрывает основы коммунистической морали. Пролетарский писатель, помнится, на меня неизгладимое впечатление произвел. Можно сказать, целый комплекс повесил.

- Сколько комплексов на нас навешано, одному Богу известно.

- Марксу или Энгельсу?

- Они-то причем? По-моему вся это шатия особыми моральными комплексами не страдала.

- И то, правда. – Иван Петрович подцепил кончиком ножа шпротину, пристроил ее на кусок хлеба, сверху примостил пару перышек лука, прижал пальцем, сосредоточился и запустил это кулинарное сооружение в рот. – Ностальгия. Так и веет развитым социализмом, - изрек он, прожевав бутерброд.

- Светлое воспоминание о рюмочных.

- Пятьдесят грамм водочки и бутерброд, в обязательном порядке. С колбаской, с яичком, с килечкой.

- Со шпротинкой.

- Правильно, Анатольич, четыре раза по пятьдесят, да четыре бутербродика. «Сыт, пьян и нос в табаке». Прекрасно. Где предпочитали?

- В «Театральной». Сергей с Борисом приобщили.

- Надо же, Анатольич, должно быть мы с тобой гораздо дольше знакомы. То-то меня к вашей компашке потянуло. Должно быть, ауры успели пообтереться еще в те времена и встретились как давние приятели.

- Ауры, говоришь? Забавная теория.

- Вполне научная, между прочим, теория. По одной? За ностальгические воспоминания. – Иван Петрович плеснул в стаканы на два пальца водки. Выпили. Закусили. – Пиз… Или Пизы?

- Пиз, что?

- «Тьфу, на Вас». Аллан, может быть с Барбарой, Пиз. Пиз, Анатольич.

- А Барбара не Пиза?

- Анатольич, больше не налью.

- Молчу.

- Так, вот, Пиз говорит о пространственных зонах, которые окружают животных и человека. Зоны эти и определяются структурой ауры. Это уже я пиз… Спокойно. Человек носит ауру, как кокон, никого в него старается не пускать. Любое проникновение воспринимает как покушение на свои права, и на дыбы. Когда же люди попривыкнут друг к другу, начинается взаимопроникновение аур. А вот, у совсем близких людей ауры могут слиться в одну.

- В одном, значит пакете, как под одним одеялом?

- Ход мысли правильный. Вы с Семенычем друзья? Друзья. Но этот факт совсем не значит, что вас на одной койке спать можно уложить.

- Иван, не раздражай. От одной мысли дурно становится.

- А с Веркой?

- С Веркой, валяй, укладывай.

- Так, Анатольич, что-то я не въезжаю: а чего это Серега на Борьку взъелся, а не ты?

- Я тоже, Петрович. Не бери в голову. Трави дальше.

- Это самое опасное время. Человек не защищен от другого, любой удар прямо в душу. К тому же все уязвимые места как на ладони. Знай, лупи. Да, хоть бы и не бил, повернулся неосторожно, зацепил. Опять боль. Хочешь – не хочешь: надо ставить защиту. Отделяться от партнера щитом. Вот ауры и начинают разъединяться, закрывая душу и сердце от близкого человека.

- Ну, правильно, Далай-лама тоже говорит, что отношения между любовниками, не люблю этого слова, между любящими друг друга людьми, складываются по схеме: обними, отпусти, не мешай жить. Полностью укладывается в твою теорию, - покропил я бальзамом на Ивана Петровича.

- Ему-то откуда знать?

- Просветление снизошло, должно быть.

- Ну, за просветление, - Иван Петрович поднял стакан.

- За просветление, - согласился я.

- Эй, мужчины, кончайте париться. Светитесь уже. Идите в дом. – Крикнула из окна Мария.

Иван Петрович многозначительно поднял палец:

- Слыхал, Анатольич? Светимся. Значит уж близко оно, просветление. Глядишь, и нас зацепит.

- Куда Сережа с Борей отправились? – спросила Мария, заметив явные бреши в наших рядах.

- А, Шайтан их знает, куда понесло. Серега побеседовать с Борюсиком хотел, но, по-моему, один уходил. А Борьки в бане-то нет? Не упарился там? – Иван Петрович поднялся, прошел к бане заглянул внутрь. - Пусто, видно тоже прогуляться пошел. Пошли, Анатольич, а то комары, не ровен час, нападут.

Мы сгребли со стола остатки еды, прихватили недопитую бутылку водки и пару бутылок пива. Солнышко спряталось за темную полосу леса. С реки пахнуло сырым холодком. Вечер, как водится, подкрался незаметно.

Уже с полчаса мы сидели на веранде и предавались беседе за чашкой чая. Иван Петрович еще раз, уже дамам, изложил свою теорию сливающихся аур. Пожаловался на Клавку, что та постоянно пытается ограничить его в правах на свободное времяпровождение. Попытался выведать у Веры, с чего это Сергей так завелся на Бориса. Вера отвечала, что, и сама не понимает, что не давала никакого повода. Да и, что это Сергей вообще себе возомнил?

- Нет, Вера, дыма без огня не бывает, - задумчиво произнес Иван Петрович. - Что-то, все-таки, ты Сергею обещала, пусть не словами, намеком. Он просто так не вскинется. Может, Борьке того же шепнула?

- Борьке и обещать ничего не надо. Сам все придумает. Но поощрение, оно ох как сильно подстегивает, Верочка, - вставил я. – А ты так неосмотрительно его подогрела.

- Да ничего я не делала, - слабо оборонялась Вера.

- То-то Сергей, как ошпаренный из бани вылетел. Может, вы его кипяточком окатили?

- И ты туда же, Саша? – Вера, похоже, готова была заплакать.

- Я ничего. Что вижу, о том пою. Кому, что пригрезилось, его дело, у меня у самого свои глюки. Я только молчу о них, пока. Всматриваюсь, пытаюсь отделить зерна от плевел. Определюсь – скажу. Не мне судить, я лицо почти не заинтересованное, – я сделал скорбно-отстраненное лицо. Мол, сами понимаете, каково мне терпеть ваши обиды.

- Да, дела. – Иван Петрович задумчиво почесал в затылке. Встал, подошел к двери. – Идет ваша пропажа.

Сергей с бледным лицом, с отрешенным взглядом, не глядя ни на кого, зашел на веранду, подошел к столу. Дрожащей рукой налил себе в стакан водки. Выпил залпом, как воду.

- Вот, – сказал он, протягивая, что-то длинное, лежащее на его окровавленной ладони.

- Что вот? – Испуганно спросил Иван Петрович.

- Вот… Борьки, - сквозь зубы произнес Сергей Семенович.

- Что Борьки? – сдавленно переспросил Иван Петрович.

- Что! Что! – Неожиданно заорал Сергей Семенович, - Хрен, вот что! – Он бросил предмет на стол. Тот покатился по белой скатерти, оставляя за собой красные полосы. – Говорил ему, не дергайся. Попугать хотел. Прихватил и ножичком своим, вы знаете, пригрозил. А он… - Сергей Семенович сглотнул слюну. - Дернулся дурак, да как завизжит и бежать. А у меня вот это в руке.

Вера, побледнев, осела на диванчик.

- Что стоите? – Закричал я, - Маша, быстро лед из холодильника. В пакет. Петрович, вызывай скорую. Семеныч, бегом лови Борьку. В охапку и сюда.

- Лед-то зачем? – в тон закричала Мария.

- Хрен Борискин туда, в лед. Повезем, может, пришить успеют.

- Черта лысого успеют, - чертыхнулся Иван Петрович, - где эту скорую сейчас найдешь? До утра не приедут.

- И то верно. Петрович, гони сюда свою Ниву с Шеврале!

- Так я же пьяный, меня первый мент повяжет, права отберут.

- Петрович, что твои права по сравнению с Борькиным хреном. Мы его менту покажем, что, неужели он не мужик? Сам до больницы сопровождать будет. С эскортом доедем. Серега, ты еще здесь, мать твою. – Выругался я.

Мария с ножом в руках метнулась к холодильнику, стала скалывать лед со стенок морозилки. Тот поддавался неохотно, осыпаясь мелкой стружкой. Сергей Семенович с Иваном Петровичем бросились с веранды, столкнулись в дверях и, не сговариваясь, отступили обратно. В черном проеме двери было видно, как по дощатой дорожке к дому двигалась белая фигура. В свете лампы Борис выглядел классическим призраком. Сходство дополняло то, что он непрерывно жалобно подвывал. Через пару секунд Борис стоял в дверном проеме. Он был закутан в банную простыню. Ниже живота расплывалось кровавое пятно. Взглядом, полным боли и удивления Борис обвел нас, сгрудившихся у стола. Взгляд остановился на Сергее Семеновиче.

- Отдай, гад! – закричал Борис, бросаясь к нему.

Сергей Семенович отскочил в сторону и вдруг заорал:

- Кто? Я гад? Ах ты, падло. Мало тебе?

- Отдай! – продолжал наступать Борис.

- Фиг тебе! Не хрен на баб кидаться!

- Отдай! – Взывал Борис, двигаясь за уворачивающимся Сергеем Семеновичем.

- Говорил, что сожру тебя? Говорил? Шучу, думал? – В голосе Сергея Семеновича появилось торжествующее злорадство. – Что теперь скажешь?

- Жри! – неожиданно согласился Борис.

- Ах ты, зараза, костлявая, - взвился Сергей Семенович. – Ты сказал... – С этими словами Сергей Семенович схватил обрубок со стола и с остервенением откусил от него добрый кусок. Вера со стуком упала на пол. Иван Петрович бросился к открытому окну, свесился на улицу и выбросил из себя все съеденное и выпитое за день. Мария, оторвавшись от холодильника, грозной фурией двинулась к Сергею Семеновичу. По пути, отвесив увесистую затрещину Борису, она подошла к Сергею Семеновичу и коротко врезала кулаком ему в лоб.

- Вот, кто все сосиски перетаскал, а я на Барсика грешила. Неужели, думаю, кот сосиски есть стал?

Через минуту Мария хлопотала над Верой. Сергей Семенович с Борисом понуро сидели рядышком на маленьком диванчике, как нашкодившие школьники, ожидающие приговора педсовета. Иван Петрович с лопатой и метлой устранял следы своей трапезы под окном. Я молча, слонялся по веранде, не зная, как разрядить обстановку. Шутка вышла не смешной. Ничего, потом посмеемся. Это уж непременно. А Верке не повадно будет: «давайте кого-нибудь разыграем, а то скучно живем».

- «Шутка», - начал я, - по определению Ожегова, «то, что говорится или делается не всерьез, ради развлечения, веселья». Шутки бывают разные: добрые и злые. Шутка строится как раз на том, что в нее можно поверить. Шутка всегда балансирует на грани реальности и вымысла Развитие шутки: интрига, напряжение, разрядка. Суть: не соответствие реальности декларируемому действу. Так что, господа, вся атрибутика соблюдена. Трагических исходов нет. Будем считать шутку доброй. Петрович, ты у нас самый свежий, наливай.

Мелочи --->