1.

На ночь бабушка всегда рассказывала мне сказки. Множество дней, раз за разом она оправляла юбку у себя на коленях, садясь на прямой стул возле моей кровати, и начинала говорить. Ее голос набирал силу постепенно; первую фразу она произносила, беззвучно шевеля губами, потом появлялся едва слышный шепот, становился отчетливее, и, наконец, превращался в тихий голос. Она говорила:

- Много дней братья шли по равнине туда, откуда доносилось пение, и ни один зверь не встретился им, ни одна птица не пролетела над головами, и даже жуки, которые во множестве водились в их родной стране, затихали в травах. И вот, наконец, пришли к дому, прозрачному, как воздух. Понять, что это дом, можно было только потому, что ветер пел в прозрачных рамах и стропилах, шуршал занавесками, звенел колокольчиками на крыльце. В доме этом жила царевна, которая вниз головой парила в главной зале. В животе у царевны была птица.

- Бабушка, почему она висела головой вниз?

- Потому что она была царевна. Простолюдины стоят на ногах, и поэтому у них в животах не птицы, а летучие мыши; только мыши могут висеть кверху тормашками на жерди, которая под ребрами, пониже сердца.

- Значит, у меня тоже летучая мышь? А если бы у меня была птица? А я все время ходил и стоял головой вверх, птице негде было сидеть, и она умерла?

- Брось, это же сказка.

Так она говорила, но все равно я потом полночи прислушивался, нет ли у меня в животе летучей мыши или мертвой птицы, или, может быть, она еще живая. Наконец, не выдержав, я откидывал в сторону одеяло и делал «свечку», подпирая руками спину, чтобы моей птице было полегче. Но несколько минут спустя у меня затекали локти и плечи, и лопатки, и я падал на матрас с громким «бу-бух!», так что моя бедная птица, будь она у меня, немедленно бы издохла, ударившись о позвоночник.

2.

По утрам было немного непривычно не бежать за молоком – раньше это входило в мои обязанности. Я вскакивал с кровати без шести минут семь, распахивал дверь, сбегал по лестнице, выскакивал на крыльцо, на ходу хватая монету и крынку, которые мама оставила на столе в прихожей с вечера, и видел нашу улицу. По правде говоря, мне было некогда ее разглядывать, я опаздывал, но она была красивая, мощеная белым камнем, со стройными домами, крыши которых сверкали на солнце, с огромными дубами, стволы которых были шириной с целый тротуар. Прохожим приходилось прижиматься к стенам зданий, чтобы обойти эти деревья. Я бежал по улице вверх, в лавку, чтобы мою крынку наполнили свежим молоком. Все это занимало три минуты. Обратно уже нельзя было бежать так быстро. Я однажды попробовал, но у самого дома запнулся и вдребезги разбил свою ношу, белое молоко растеклось по белой мостовой и притворилось, будто бы его и не было. Мама тогда очень ворчала, поэтому с тех пор я всегда шагал обратно медленно и важно, как полководец, и представлял себе, что я несу не крынку, а бархатную подушку, и на ней лежат ключи от города, который я завоевал своими умом и смелостью. Подушку мне только что передали побежденные. Я шел, преисполнен гордости и достоинства, получать нагоняй за то, что опять выскочил из дома, не умыв лицо и не убрав кровать.

А потом выбегать стало некуда.

Я хорошо запомнил – я думаю, все хорошо запомнили, даже наш сосед с четвертого этажа, Алман, про которого говорили, что он иногда забывает, как его зовут, запомнил тот день, когда все заволокло туманом. Я тогда лежал с простудой, и мне не нужно было бежать за молоком, поэтому я просто проснулся и посмотрел в окно. За окном все было белое, будто какое-нибудь облако, как корабль, потерпело крушение в небе и упало на наш дом. Я не стал смотреть слишком долго, а сразу перевернулся на живот, свесился с кровати и стал вспоминать сказку, которую бабушка рассказывала мне накануне вечером.

Дело там обстояло так.

3.

«Собан украл у Ларки часы, которые считали, сколько князю осталось жить. Темной-темной ночью пробрался Собан в ее чертоги, где полы были все из чистого хрусталя, поступив хитро – он привязал к своим лапам толстые клоки нечесаной шерсти, и поэтому было не слышно, как крадется Собан по темным галереям, умыслив злое.

- А кто такой Собан?

- Собан – это демон, страшный пес с кабаньими клыками, торчащими из пасти.

Так вот, страшный собан пробрался в спальню Ларки, где четыре веревки растягивали за углы широкий гамак, а с потолка свешивался тяжелый балдахин, укрывавший его. Ларка спала в середине гамака, и часы были привязаны к ее запястью. Собан не мог подобраться к ней, не разбудив, но он, как ты помнишь, был хитер, и стал выть и свистеть, как ветер, и Ларке приснилось, что она летит, и она раскинула руки, будто крылья; и тогда собан перерезал цепочки часов и унес часы с собою.

Утром Ларка обнаружила пропажу и пришла в ужас. Она обыскала все чертоги, но не нашла своих волшебных часов, которые считали, сколько князю осталось жить. Сейчас же Ларка послала за князем».

На этом месте бабушка вчера перестала рассказывать, хоть мне и не терпелось узнать, что было дальше; и вот я лежал и думал, что же будет, и чем мне занять себя до вечера, до того момента, как снова придет бабушка, сядет на прямой стул, расправит юбку на коленях и начнет шевелить губами – сначала беззвучно. Я ведь болел, мне нельзя было на улицу. Тогда я еще не знал, что и по выздоровлении мне будет туда нельзя.

4.

Скучая, я снова взглянул в окно. Там все еще было бело и немного клубилось. Мама почему-то задерживалась, не несла мне кашу, чтоб я скорее выздоровел. Я прислушался. Где-то хлопнули форточкой, кто-то быстро прошел по коридору за стеной. Ничего похожего на мамины шаги. Потом где-то стукнула дверь. Затопали вверх по лестнице. Я лежал под одеялом и слушал, как дом наполнялся хлопаньем, топаньем, голосами, и все это вдруг показалось мне непривычным, чрезмерным. Пожар? Но почему тогда никто не бежит меня спасать, ослабевшего от простуды? Или они сами в беде, и это мне нужно спасать всех? Собан и его клыки разом вылетели у меня из головы, вытесненные мыслью, что я сейчас же должен выбраться из-под одеяла и стать героем.

Я вышел из своей комнаты и принюхался. Дымом нигде не пахло. Я пошел по коридору, раскрывая по дороге каждую дверь, но везде было пусто.

Я нашел их на кухне – маму, папу, соседа Бринну, и его дочку Марину. Марине было столько же, сколько мне, мы часто вместе играли. Сейчас мне даже стало немного обидно – что-то явно случилось, и пока я там, в горячке, изнывал он безвестности, она здесь слушала, что же произошло, и может быть даже была в центре событий.

- Что-нибудь случилось? – громко, но нарочно небрежно спросил я.

- Туман, - сказал папа.

- Кто-то на улице столкнулся из-за тумана? Повозка перевернулась? – я все еще не очень понимал, в чем дело.

- Да вроде как… - неуверенно начал отец Марины, - вроде как нет никакой улицы.

- Как это?

- Не знаю.

Оказалось, что кто-то из соседей утром, собравшись на службу, вышел из квартиры, спустился по лестнице и обнаружил, что снаружи такой туман, что дальше своего носа ничего не видно. Соседу, однако, нужно было на службу, и он попытался двигаться на ощупь, но, пройдя несколько шагов, он обратил внимание, что под ногами нет привычной мостовой. Побродив вправо и влево он обнаружил, что нет не только мостовой, но и домов, дубов, тротуаров – есть только туман, и в этом тумане стоит наш дом. Сосед вернулся и рассказал об увиденном остальным обитателям. Тогда и началась вся эта беготня. Бегали весь день – перепроверяли, звали на помощь, углублялись в туман, обвязавшись веревкой, строили догадки, одна другой нелепее. А вечером ко мне пришла бабушка и продолжила свой рассказ. Бабушка была словно большой неподвижный камень в бурлящей воде – на происходившее она не обращала никакого внимания.

5.

«Пять ночей ехал князь из далекой страны, куда завели его важные государственные дела, а Ларка послала за придворным колдуном. Колдун явился, и темно-синие его одежды развевались при ходьбе. От этого у него был чрезвычайно волшебный вид.

- Сказали, что тебе нужно найти часы? – спросил он.

- Да, кто-то украл у меня часы с серебряным циферблатом и острыми стрелками.

- Они были из редкого металла?

- Нет.

- Они были инкрустированы дорогими камнями?

- Нет.

- Но так я не смогу найти часы, - сказал колдун. - Мне нужно знать, чем отличались они от прочих.

- Ну хорошо, - ответила Ларка. – Тебя я давно знаю, и я расскажу тебе. Это были часы как часы, но в день, когда князю предрешено будет умереть, с циферблата исчезнут все цифры, обозначающие время, когда князя уже не будет. Каждое утро я взглядывала на циферблат и знала, что в этот день князя не ранит сабля, не пронзит стрела, и конь не занесет его в глухое болото. Я смотрела на них и была спокойна.

- Прости, - сказал колдун. – Но эти часы только показывают время? Ими нельзя было бы вылечить князя? Или убить князя?

- Нет. Они только показывают время.

- Прости, - повторил колдун. – Но если ими нельзя вылечить князя или убить князя, почему тебя так беспокоит их пропажа?

- Найди их, - ответила Ларка.

И колдун поднялся на самую высокую башню, и посмотрел в свою волшебную подзорную трубу. Он оглядел земли запада и востока, юга и севера, но нигде не увидел часов. Тогда он повернул волшебную трубу к небу, и осмотрел все облака и все звезды, и на самой голубой звезде увидел серебряный циферблат и острые стрелки. Рядом с часами сидел собан и смотрел на землю. Тогда колдун пошел к Ларке и сказал:

- Твои часы украл Собан, они на самой голубой звезде, высоко-высоко в небе.

Тогда Ларка взяла плащ и длинными тонкими иглами стала пришивать к нему бумажных птиц и бумажных разноцветных бабочек. Полсотни птиц Ларка пришила к своему плащу, и две сотни бабочек по кайме, а потом надела плащ и птицы понесли ее высоко-высоко в небо, к самой голубой звезде».

Насколько я помню, бабушка никогда не повторялась. Она рассказывала все новые и новые сказки, и никогда не говорила, откуда они у нее берутся. Вечерами эти сказки безраздельно владели мной, я забывал обо всем – о маме и папе, о Марине Бринну, о тумане.

6.

Примерно через месяц жители нашего дома обнаружили еще одно свойство этого тумана. Если выйти на крыльцо и громко крикнуть туману какое-нибудь слово, название вещи, вещь эта появлялась перед тобой, целиком сшитая из белых клубов, но вполне настоящая. С одним только условием – этот предмет должен был быть тебе известен. Если же соседка Магда, противная, въедливая женщина с бородавкой на лбу, никогда не видела слона, она могла хоть голос сорвать, крича туману «слон!», туман продолжал бы клубиться медленно и спокойно.

Довольно часто мы с Мариной выходили на крыльцо и кто-нибудь из нас кричал: - Лес! И из тумана складывалась высокая дубрава с тонкой травой по колено, в которой тонешь, как в прохладном ковре. Мы играли в этом лесу, залезали на белые дубы, бросались белыми желудями, и все это, хоть и не было настоящим, было лучше, чем ничего; к тому же, это подчинялось слову. Когда мы бегали, бросаясь друг в друга всем, что попадется под руку, представляя себя разбойниками или лесными эльфами, я мог протянуть ладонь, крикнуть - Желудь! И он оказывался в моей руке, и я тут же швырял его, и это было похоже на волшебство.

А Ларка в бабушникой сказке…

7.

«летела высоко-высоко в небо, на самую голубую звезду. Крылья птиц хлопали, крылья бабочек трепетали, и вот звезда с сидящим на ней демоном оказалась совсем близко. Часы лежали перед Собаном. Поверхность звезды была зеркальная, и демон отражался во множестве зеркал, и каждое новое его отражение было ужаснее предыдущего. Вид страшного пса с кабаньими клыками показался Ларке безобидным по сравнению со всеми этими обличьями. Демон оборачивался черным дымом, сжимался в жуткие провалы, извивался, и Ларка испугалась, и птицы на ее плаще испугались еще больше, но и Собан замешкался на минуту – ведь он не ожидал увидеть Ларку, думал, что он один может забраться так высоко в небо. Увидев его замешательство, Ларка схватила свои драгоценные часы, но тут же испугалась, подумала, что Собан бросится на нее и загрызет, и разорвет на маленькие кусочки, и закричала: - Будь проклят тот, кто захотел отнять у меня мои часы! И тут же крышка циферблата отскочила, и одна из острых стрелок вылетела из часов, выросла в стрелу и поразила Собана в горло. Тогда Ларка снова надела свой плащ, обшитый птицами, и полетела обратно на землю.

Когда она спустилась в свои покои с хрустальными полами, то увидела князя, который прибыл по ее зову из далекой страны, куда завели его важные государственные дела. Ларка бросилась к князю и рассказала все, что с ней произошло – как шила она плащ, как летела, как расправилась с Собаном. Она ожидала увидеть на лице князя радость, но тот оставался странно задумчив.

- Ты прокляла того, кто пожелал отнять часы?

Ларка кивнула.

- Тогда ты прокляла и меня тоже.

- Да нет же, - на лице Ларки отразилось нетерпение. – Часы ведь украл Собан, они его и убили.

- Верно. Но изо дня в день, из часа в час ты все чаще смотрела на циферблат, и все реже - на меня; ты боялась, потому что думала, что я умру, а думать нужно было о том, что я жив, и разве бы ты знала, что делать, когда с циферблата стали бы исчезать цифры?

- Я бы… переплыла море и небо, я бы…

- Я стою здесь, и плыть никуда не нужно. Это я попросил собана украсть часы. Ты прокляла и меня тоже, а если не веришь, взгляни на циферблат.

И Ларка взглянула и увидела, что на нем нет больше цифр; потом крышка его открылась и вторая острая стрелка вылетела оттуда, превратилась в стрелу и вонзилась князю в самое сердце».

8.

Один из наших соседей, Ефрон, музыкант, почти каждый день влезал на крышу со своей флейтой. Он делал так и до тумана, почти ежедневно, в дождь и в жару. Там, на крыше, Ефрон ложился на спину и часами играл на своей флейте. Он не произносил ни слова, но от звуков этой живой музыки туман приходил в движение. Он бурлил, плыл, тек; из него складывались разнообразные фигуры и узоры. Скакали лани и лошади, плыли рыбы, кружили птицы; все летело, летело, летело, а главное – все это было цветным.

Никому, кроме Ефрона, не удавалось добиться от тумана цвета. Леса, поля, городская библиотека, трамваи – все послушно появлялось, но было белым, белым; а музыка Ефрона вызывала над нашим домом настоящее северное сияние. Мы с Мариной садились в нашем лесу под каким-нибудь деревом и долго-долго смотрели вверх, на эти меняющиеся картины.

- Барабан! – кричал я. Он появлялся, и я стучал в него – «тум-тум». Два больших белых пузыря отделялись от поверхности барабана и плыли вверх, будто бы к поверхности воды. «Тум-тум».

- Сачок! – кричала Марина, и ловила эти пузыри сачком, и когда набиралось достаточно много, сачок тянул Марину вверх, и она парила невысоко над землей.

9.

Ото всех этих впечатлений я не желал засыпать по вечерам, и однажды даже заявил бабушке, что хотел бы вовсе никогда не спать. Бабушка тогда рассказала мне такую сказку.

«В одной далекой горной стране жил-был Колдун-море. Колдун-море жил спокойно и счастливо, и не было у него никаких бед, кроме одной – Колдуна мучила бессонница. Чего только он не перепробовал, каких только снадобий не пил; но море никогда не спит, и Колдун тоже никак не мог уснуть, все вертелся с боку на бок, волновался, морщился от досады.

Однажды Колдун подумал, что ему удастся уснуть, если кто-нибудь будет рассказывать ему на ночь сказки. Но Колдун жил в пустынных горах, и вокруг не было никого, кто мог бы рассказывать ему сказки. Тогда Колдун пошел в рощу и набрал там грибов на толстых, коренастых ножках. Он сварил эти грибы с пряными травами и перцем, и солью, и чудесный аромат тонкими струйками потек по горам, и оказалось, что все-таки еще кое-кто живет среди мхов и вереска: маленькие, в палец высотой, в ладонь шириной, усатые гномы в зеленых пальто пришли в домик Колдуна в надежде на вкусное.

- Бабушка, а как выглядит море? – спросил я. На море я никогда не был, знал только, что море – это когда очень-очень много воды.

- Море, - ответила бабушка, - это когда очень-очень много воды, она пахнет солью и водорослями, и йодом, и она никогда не спит, а сверху летают чайки и кричат, вот так, - бабушка тихонько издала протяжный клич.

- Колдун тоже кричал?

- Нет. Слушай.

Я замолк и подмял под спину третью подушку. Бабушка продолжала:

Увидев гномов, Колдун обрадовался и закричал:

- Вот кто будет рассказывать мне сказки! А в награду я дам вам грибов с пряными травами…»

Кстати, мама Марины Бринну, Инга Бринну, уехала за два дня до того, как все заволокло туманом. Марина с отцом не знали, где она теперь, потому что она исчезла вместе с нашей улицей, домами и мостовой. Иногда, когда мы не играли с Мариной в тумане, я слышал, как она выходит на крыльцо и кричит туману:

- Мама!

Но из тумана никогда не появлялись люди.

10.

Так вот, «Колдун улегся поудобнее и приготовился слушать первую сказку от первого гнома. «Сейчас я усну, - думал он, предвкушая это ни с чем не сравнимое удовольствие. – Сейчас я наконец-то усну»

- Я мастер рассказывать сказки, - тем временем бахвалился гном, поглаживая себя по толстому пузу. – Ма-астер.

- Тогда рассказывай, если хочешь грибов, - Колдуну не терпелось поскорее уснуть. – А не то я и тебя превращу в гриб.

- Ну, слушай. Я расскажу тебе, отчего небо имеет голубой цвет. Далеко в степи, которая начинается сразу за последней горой, живут маленькие травяные эльфы. Они размером с мизинец обыкновенного гнома, и умеют делать только одну вещь, а именно - поджигать траву, в которой они живут. Трава загорается маленькими синими огоньками, такими легкими, что они не остаются у земли, а летят вверх и прилепляются к небу, а к вечеру гаснут, и эльфам приходится жечь траву, в которой они живут, снова.

И гном умолк, довольно поглаживая живот. Колдун-море, который только-только задремал, раскрыл глаза и спросил:

- Ну, и что ты замолчал?

- В конце всегда молчат.

- Это что, все?

- Все.

- Вся сказка?

- Конечно, вся, - гном очень удивился таким вопросам, а глаза у Колдуна недобро засверкали. Он ведь не знал, что раз сами гномы высотой с палец и шириной в ладонь, то и сказки у них такие же маленькие. Хорошо еще, что Колдун не слышал сказок травяных эльфов.

Второй, третий, четвертый гном рассердили Колдуна-море пуще прежнего. Все они с необычайно довольным видом поглаживали животы и исправно умолками через пару минут, а иногда и быстрее. Колдун только начинал сопеть, как сказка заканчивалась, и обычная отвратительная бодрость прорывалась в домик через все щели. Восемь гномов спустя Колдун-море так разозлился, что всех их превратил в грибы. В тех горах до сих пор без труда можно отыскать толстые зеленые грибы с усами. А расправившись с гномами, Колдун страшно топнул ногой и неожиданно уснул от злости.

Колдун-море проспал несколько суток кряду, и ему приснилось все. Его сон, огромный, как море, метался вдоль берегов и небес, и видел разных людей, все замечательное: много-много счастий, любовей, смеха и всяких добрых поступков; а еще – много-много болезней, жестокости, смертей и другого горя. Проснувшись, Колдун-море съежился и закрыл голову руками, и руки его превратились в волны, и волны эти захлестнули Колдуна с головой и проглотили его, и больше никто никогда его не видел».

11.

Когда бабушка умерла, наши соседи из левого крыла закопали ее комнату туманом. Они зачерпывали туман лопатами, словно ложками, и бросали его в окно, пока комната бабушки доверху ни наполнилась белым. С тех пор третья дверь по коридору в нашей квартире никуда не вела.

Прошла неделя после этого, все ходили притихшие, а мама часто плакала, закрывшись в гостиной. Тогда-то я и спустился на крыльцо, тихо сказал туману:

- Море. Чайки.

Я сказал это просто так, не ожидая результата; ведь о море я знал только что в нем очень-очень много воды, пахнущей солью, водорослями и йодом, а о чайках – что они протяжно кричат. В общем, то, что рассказывала мне бабушка. Но туман внезапно пришел в движение, раздался, раздвинулся; в нем стало видно далеко-далеко, и часть его, что была внизу, заходила, вздыбилась тысячей волн, и все это зашумело густо и живо. Потом почувствовал запах йода и соли, и, наверное, водорослей; а сверху стали носиться птицы, большие и белые, с желтыми клювами; они протяжно и резко кричали, падали вниз, взмывали, и туман наливался цветом – лазоревым, изумрудным, жгуче-синим. Я стоял неподвижно. По правде говоря, ни о чем не думал. Потом повернулся к морю спиной и вошел в дом. Я чувствовал радость и удивление, и еще что-то, что я не мог определить.

12.

По вечерам бабушкины сказки теперь сами приходили ко мне, полусном-полуявью. Я привык к ним, настолько, что они поселились у меня внутри, как птица внутри царевны. Одну из таких сказок, сказку про волшебный город Ильке, я почему-то помню отчетливее остальных.

«Город Ильке был полон вещей, которые были одна другой чудеснее.

- Мне кажется, тут проход, - говорил Карл, провожатый Мийе. – А ну, перестань дышать!

Мийе задерживал дыхание, и тогда Карл хватал его за руку и вел прямо сквозь стену дома, и они оказывались во дворе. Дворы были самые разные – в одних во всю цвела вишня до того пьяная, что трех глотков ее аромата хватало, чтобы стать веселым-веселым, как воздушный шар. Другие вели на улицы, которых и на карте-то нет; а в одном жил настоящий дракон, Карл и сам не ожидал его увидеть, и они с Мийе еле унесли ноги.

- Пойдем в бар на Длинную улицу?

В баре на Длинной улице разливали особый напиток, после третьего глотка которого посетитель превращался в какого-нибудь зверя, при этом не теряя способности сидеть и говорить. Так что бар был полон жирафов, собак, обезьян, медведей и цапель, которые наперебой беседовали о литературе, политике и бананах. Карл и Мийе едва нашли себе столик, и Карл превратился в какаду, а Мийе в лемминга, так что четвертый глоток ему пришлось делать, сидя на краю кружки. Действие напитка заканчивалось, когда за посетителем захлопывалась дверь».

13.

Я думал, что дверь в этом баре наверняка не может хлопать громче, чем дверь на крыльце нашего дома. Однажды мы с Мариной стояли на крыльце, и я сказал:

- Хочешь, я покажу тебе фокус? – я говорил как бы между прочим; а на деле просто лопался от нетерпения. Сейчас она ахнет! Да по сравнению с тем, что я теперь умею, светопреставления Ефрона – просто ерунда!

- Валяй, - кивнула Марина.

Я как можно небрежнее повернулся лицом к туману и нарочно негромко, но достаточно драматично произнес:

- Море. Чайки.

И все пришло в движение.

Марина стала такой же неподвижной, как я в первый раз. Я ждал восторга, но она спросила только:

- Почему ты не сказал мне раньше, что можешь делать его цветным?

- Я раньше не мог.

- А когда ты был на море?

- Я не был.

- Как это?

- Просто представил. Мне бабушка рассказывала.

Мы помолчали. Потом Марина продолжила:

- Позови мою маму.

- Марина, это не получится.

- Позови.

Я повернулся к туману – он снова стал бесформенным и белым. Я сказал:

- Инга. Инга Бринну.

Но из тумана никто не вышел.

14.

Марина молчала, а я, чтобы как-нибудь ее отвлечь, стал рассказывать про Мийе и Карла, я иногда рассказывал ей разные сказки, когда не во что было играть.

«- Но это только по большому секрету! – Карл придвинулся поближе, и с серьезным лицом произнес вполголоса: - Я нашел скомороший двор.

- Что нашел? – не понял Мийе.

- Ну как же! Это старая легенда, что где-то, в одном из дворов города Ильке есть железный скоморох, он сидит и читает волшебную книгу, в которой написано все, что хочешь узнать!

- Ого…

- Вот и я говорю.

- А ты уже спрашивал что-нибудь у скомороха?

- Не успел. За мной гнались.

- Кто? – улыбнулся Мийе.

- Не смейся! Ни капли не смешно. Будешь смеяться – никуда тебя не поведу.

- Ладно-ладно, не буду смеяться. Отведи меня, может, скоморох знает, стану ли я королем».

15.

- Ох батюшки, что же это! – воскликнула вредная соседка Магда с бородавкой на лбу. Я выглянул в окно, там было море. Цветное. Значит, у Марины получилось уже по второй раз. Мы кучу времени потратили после того моего «фокуса», чтобы у Марины тоже стало получаться; она изо всех сил напрягала фантазию, сначала совсем ничего не выходило, потом начали появляться неотчетливые образы – вода, птицы, а на прошлой неделе наконец море у Марины вышло что надо, только изумруднее и спокойнее, чем у меня. И вот тогда, в тот день, когда я услышал крик, ей тоже удалось.

Я распахнул окно и высунулся по пояс – поглядеть на крыльцо. Там действительно стояла Марина, смотрела, как волны бьются о ступеньки. Потом начала спускаться к воде, и мне вдруг стало интересно – а может, наше море и на ощупь как море? Наверняка Марине это тоже стало интересно! Я хотел крикнуть, спросить, когда она оказалось по щиколотку в воде, но она продолжала идти, и я вдруг испугался и заорал:

- Стой!

Чуть не выпав из окна, я слез с подоконника и бросился вон из комнаты, по коридору, к двери, по лестнице вниз, прыгая через три ступеньки, быстрее, чем за всем молоком в мире; я вывалился на крыльцо и меня обдало запахом йода, птичьим кличем, брызгами, но Марины уже нигде не было.

Так Марина Бринну утонула в море, которое я придумал; в море, которого на самом деле никто из нас ни разу не видел.

16.

Сказка, которую я тогда ей рассказывал, заканчивалась так.

«Посреди двора на стопке толстых железных книг сидел железный скоморох в колпаке с бубенчиками и читал. Ростом скоморох был чуть больше полуметра, а лицо у него было прекрасно и задумчиво. Вокруг скакали дети в пестрых штанах и пели:

Скоморох в колпаке, металлическом колпаке!

Держит железную книгу в твердой своей руке!

Колпак скомороший в снегу!

Страницы книги в снегу!

То, что в книге написано, я прочесть не могу!

Снега никакого не было, но прочесть Мийе и вправду ничего не мог, как ни старался заглянуть скомороху через плечо – ни одной буквы не понятно.

- Смотри внимательно! – хмурил лоб Карл. – Там написано все про твою жизнь! Это ведь волшебная книга!

Но как Мийе ни бился, с какой стороны ни смотрел, ни одной буквы не смог разобрать. Дети все прыгали и пели:

Колпак скомороший в снегу!

Страницы книги в снегу!

- Ну хоть словечко, - взмолился Мийе. – Неужели вам жалко, господин… - тут Мийе задумался, не обидится ли скоморох, если его назвать скоморохом.

- Около.

Мийе изумленно застыл. Видя его замешательство, скоморох пояснил:

- Ты просил одно слово, я выбрал тебе самое красивое, послушай, как звучит – около.

И улыбнулся. Улыбка очень шла его прекрасному лицу, хоть оно и было из металла – радостная, счастливая; и Мийе увидел, что все смеются – Карл, дети в пестрых штанах, и сам засмеялся звонче прочих. Скоморох протянул Мийе книгу, и каждая буква в ней стала ему понятна, и Мийе увидел сказки, которые кто-то, чьего лица и голоса он не помнил, рассказывал ему давным-давно, когда еще ничего не было на свете, только дом, в котором для того, чтобы залезть на кровать, нужно пододвинуть табуретку».

17.

Я завидовал Мийе. Думал, что найди я такого скомороха, спросил бы, когда наконец на свете появится еще что-нибудь кроме нашего дома. Еще думал о бабушке и о том, что тумана она как будто и не замечала. Как будто вокруг нее всегда был такой туман, а в нем – сказки. Думал, как же так получилось с этим морем. Мне исполнилось шестнадцать лет, потом еще и еще. Не знаю, чем занимались другие жители нашего дома – скучали они, или грустили, или занимались своими обычными делами. Я беспрерывно фантазировал. Представлял себе разные вещи, рисовал их в своем воображении живо и ярко. И вот уже пять лет, как у нас снова есть трамваи и городская библиотека. Вредная соседка Магда даже смогла съездить в столицу, в зоопарк – поглядеть на слона.

Мне даже не нужно было ничего говорить. Я фантазировал так много, что получился целый мир, цветной, обитаемый; туман понял меня без слов, и появилась наша улица, наш город, наша страна – все появилось.

По нашей улице очень приятно гулять, особенно вечером, когда белая мостовая нагрета, а тени дубов шевелятся. Ефрон ежедневно упражняется с флейтой на крыше, хоть над ним и не скачут лани и лошади. Отец Марины переехал в другой город, и их квартира стоит пустая. Барабан просто так не появляется, мне пришлось купить его в магазине, в переулке Лойе, пятый дом. Всем рекомендую, барабан просто отличный. Недавно приходили люди, замерять наш фасад – дом нужно выкрасить заново. Долго спорили, в какой цвет красить – в бежевый или в зеленый. Вокруг множество людей, они спорят и красят, приходят в гости к моим соседям, водят трамваи, играют спектакли в городском театре и продают молоко. Их полные улицы, и только я один на всем белом свете, в нашем доме, знаю, что эти люди – ненастоящие, я придумал их также, как в детстве – море, в котором по-настоящему утонула Марина.

Еще я знаю, что наш дом все еще стоит посреди белого тумана, и мне никуда не деться от его мерного движения.