он смешал прохладный коктейль
из шафрана,
из жгучего перца,
из молока звездной кобылицы,
из пепла.

он в землю Испании лег, как в постель,
так рано, рано…
свинцовая спица в сердце.
он долго не мог уснуть:
скажите же, что ему снится?
сухие ветры?

кувшин с медяками? рваная рана
темного неба?
город цыган,
что мирно дремлет в зеленых
огнях?

он лег в постель слишком рано,
но помнил,
я знаю, помнил запах хлеба,
пропахший мускусом балаган,
что он нанизал с пеленок
на острие дня…

его звали… как его звали?
Федерико?
Гарсия?
Лорка? Поэт?

он упал на красное покрывало
без единого крика,
думал… нелепо, красиво…
небо, трава, свет…

он смешал горючий коктейль
из Мадрида,
из Кадакеса,
из родной Гренады,
соткал ковер.

четыре луны, соловей…
кто-то сказал: «он пидор!».
такая вот вышла пьеса:
расстрелян поэт, беснуется стадо,
цедит гомофобский вздор.

апельсиновой рощи тень,
солнце идет
усталым пилигримом,
шаркает подошвами,
мнет травяной покров.

подальше от городских стен,
от справедливых высот,
в тень апельсинов…
тяжкая ноша –
к целой стране любовь.

тяжкая ноша – боль за страну,
за эти цыганские песни
за оливы,
за бешеный
бег взмыленных коней.

кто-то другой подойдет к окну,
кто-то менее честный,
до слез правдивый –
утешит
братьев, сестер, матерей.

кто-то всхлипнет,
вскрикнет,
напишет тысячи строк и картин.
а сердце –
не покроется коркой…

голос хриплый,
терракотой светятся лики –
он такой один,
(с солью и перцем):
Федерико!
Гарсия!
Лорка!