Меня похоронили под елью… Меня похоронили под рябиной…

Моя могила была выкопана под старой елью…Древнее дерево, помнящее еще руки моего прадеда, лазившего на него в детстве…Лазил на него и отец…Лазил и я... Помню, когда был совсем малышом, я ночью боялся смотреть в окно детской…Воображение рисовало мне страшных чудовищ, а это была просто разлапистая елка. Небольшой холмик, весь покрытый лапником как покрывалом, грубый осиновый крест с надписью: “За Бога, Царя и Отечество…Раб Божий Симеон Астафьев похоронен здесь”… У могилы моей играют дети, играют в войну…Я тоже играл, и в детстве, и в юности… ай бог им не играть столько. В нашей семье древняя традиция, еще по-моему с Петровских времен – погибших на войне хоронить рядом с усадьбой – небольшим одноэтажным сосновым домом, вокруг которого в мае цветут яблони.…И аромат доходит до маленьких комнатушек, примешиваясь к запаху бабушкиных масел и лампады.

Уже двенадцать могил стоят рядком на расстоянии в десять саженей друг от друга. Шведы, турки, персы, французы, немцы убивали моих предков, но они род все равно выжил…Моя бабушка помню часто вечерами сидела у могилы деда, погибшего в далеком Коканде, непонятно за что и во имя кого…Она понимала, что скоро уйдет. Дедушка похоронен под рябиной, а мне досталась ель.

Сестренка стала совсем большая.…Хоть сейчас под венец. Из дома исчезли картины…Голод. Мать лежит на деревенском кладбище, под березой. Когда я уходил, она была такой кудрявой и цветущей, еще молодой.…А сейчас ее нет.

В столовой висит мой портрет, под ним лампада…Сестра помнит. Она одна. Отец не пришел…Она беременна. Неизвестный офицер из отступавших Белых подарил ей свое семя. Дядя, безногий старичок, все еще жив. И на нем Она оставила след… Он целыми днями сидит у озерка, совсем зацветшего и покрытого тиной, и смотрит своими пустыми глазами в Никуда. Никуда – это так близко…Никуда – это полыхание усадьб, треск срываемых погонов, крики о пощаде…Всего двое осталось. Остальные там, в Нигде.

Помню, уходил. Молодой, цветущий…Золотые погоны, голубая кровь и белая кость, но главное была вера.… Две звездочки на погонах задорно сверкали на августовском солнце, предвещая награды и чины… Кучер Анастас повез меня в город, на поезд, на нашей единственной кобыле Машке, умирающей от рака, обреченной на постепенное гниение.…Помню в десять лет я каждое утро скакал на ней по окрестностям, пугая гусей и коров… Мать, дядя, еще такой молодой и стройный капитан, сестра и братья, двое, которым еще только предстояло уйти, провожали меня. Я уезжал без грусти. Моей юношеской фантазии виделись триумфальные парады и награждения самим государем, или на худой конец Михаилом Александровичем…

…Я просто стоял в тамбуре, ибо еще не курил, и смотрел на убегающие к дому рельсы. Я был рад, что ушел из этой скуки.

Старый прожженный мундир без погон, австрийские брюки, простые солдатские сапоги, каши просящие. Лицо бородатое, с впалыми щеками и синими кругами под глазами, голый череп со страшными рубцами.…Вместо ноги – деревяшка. За спиной холщевый мешок с бельишком и ржавая винтовка. Блестящий русский офицер, бывший… Я подошел к околице…Деревня сгорела.…Наш дом все стоит. Похромал в дом, кинул винтовку у порога. Сыро, холодно, пахнет несчастьем…именно пахнет, оно витает в вохдухе...

Уже пятый вечер сижу у своей могилы…Смотрю. Хотя на что смотреть? Кто там похоронен? Кого прислали в цинковом гробу в таком далеком 1917 вместо меня? Рано же Вы меня похоронили…Или не меня?

“Раб Божий Симеон Астафьев похоронен здесь…” – вроде бы я. Парадоксальный вопрос – если ТАМ Я, то кто сейчас думает? Я схожу с ума…Мне страшно…

Под дубом прибавилась еще могилка… Дядя ушел, дверью не хлопнув, просто тихо прекрыв. Он умер без стонов, просто закрыл глаза… Холод и голод сделали свое дело.

Помню он рассказывал мне про Порт-Артур, а еще учил делать ружье из палки…

Под Сиренью лежит сестра…Два креста. Она и Он, мой племянник, так и не увидавший свет.

Теперь я один…Только старый Анастас еще жив. Вчера пришли из комбеда.…Перерыли весь дом…Вынесли посуду и часы. Теперь не знаю сколько осталось мне…

Анастас стоял и плакал у рябины, под которой похоронен его барин…Из его семьи, служившей Астафьевым с Петровских времен, не осталось никого кроме него…

Но и служить то некому.

Старичок дрожащими руками собрал пожитки и ушел в Никуда.