Она – танцевала перед ним голой, вульгарно и бесстыдно выгибаясь, уродливо задирала полу-согнутые стройные ноги и дрыгала ими в воздухе. Неопрятно, хотя и беззвучно, ела. Ковыряла в носу вилкой. Он – был слепым. Она смотрела на его рыхлое, как хлеб, лицо пресыщенно. Он никогда не видел её прекрасного и тонкого лица. Он ощущал такое, о чём я рассказать не сумею. И, в частности, главное – что зрение – это всего лишь зрение, а свет – это всегда свет! Она же ощущала из-за своего зрения, что жизнь и бесконечность есть как бы только снаружи ее, и видимость была для нее всем. Слепой был избавлен от мрака – ночь не была для него тем, чем она является для вас, зрячих. Тьма, населённая фантомами тьма – это подобие слепоты, давлеющее над вами как напоминание о небытии и смерти, была его любимой средой обитания, его вечным "золотистым светом". Слепой был музыкантом и композитором, большой знаменитостью. Он любил звук. И понимал в нем толк. Из=ображение же от слепоты в его голову не проникало, а только одно во=ображение. Оно было безгранично, ибо никакая скудная видимость не связывала его, не ставила ему предела. Оно было безгранично и свободно, но слишком эфемерно и абстрактно, так что иногда он терялся в нем. Осязание же было как бы цементом в тяжелом построении его восприятия. Был ли он счастлив? Любил ли пространство, которое ощущал вокруг себя кожей и слухом? О, он ощущал его! Он вслушивался в него ревниво и страстно (ревниво до страсти и страстно до злобы!) Он впитывал из него такое… (о чем, впрочем, я тоже не сумею да и не посмею рассказывать) Что знал он, слепорожденный, о зрении? (Здесь, впрочем, важно заметить, что он не был слепорожденным в полном смысле этого слова. Он ослеп, когда был младенцем – вот почему существо его хранило в себе, на огромной глубине, какие-то зрительные образы. Он даже был способен видеть невероятные младенческие сны, и в то же время он не мучился, не терзался ностальгией по давно утраченному видимому миру.) Вопрос лишь в том, ревновал ли он к зрению ее? "Он ненавидит зрение, – считала она, – как ненавидят то, чему завидуют, скрывая это даже от самих себя. И если бы случилось чудо, и он смог вылечиться и прозреть, вряд ли бы он захотел этого. Он предпочел бы остаться слепым навсегда." Об окружающих она могла судить только по себе, меря на свой недлинный аршин. Слепой же не мог позволить себе подобной роскоши. Они поженились лет восемь назад. Она была тогда еще совсем молодой. Он был старше ее лет на двадцать. Им восхищались, о нем писали в газетах и модных журналах. Его показывали по телевидению в разных странах. По радио передавали его музыку. Перед ним заискивали и даже пресмыкались, но он умел поставить себя так, что все это оставалось за воротами его дома, из которого он выходить не любил. Ее мало кто замечал в жизни. Она выросла без родителей, без близких в приютах и сиротских домах. Она была замечательно хороша собой, но одиночество и нужда как-то заслонили ее красоту и врожденное умение держать себя. Но слепой ее все-таки выделил, каким-то образом "заметил" ее. Можно сказать, что он взял ее за себя прямо из окружающего мрака. Она недолго сомневалась, прежде, чем согласиться на этот брак. (Предложение последовало столь стремительно и неожиданно, что в начале она даже немного растерялась.) И долго потом не могла ответить себе на вопрос, был ли то с ее стороны брак по рассчету или иное. Впрочем, как и большинство людей, она была неспособна к строгой, нелицеприятной оценке своих действий и качеств, хотя умом природа отнюдь не обидела ее. Она так и пошла за него в недоумении. Возможно она думала, что в ее состоянии блеск положения заменяет блеск глаз возлюбленного. Сравнение с Дюймовочкой злило ее, хотя в нем и было что-то от крота. Тогда, раньше, в первые месяцы их брака, когда они восходили на супружеское ложе, он требовал, чтобы она не тушила огня. Это раздражало ее, но она не смела ослушаться. "Ну и организм у тебя," – жарко дыша ей в ухо, похабно шептал он. Он был тяжел и неповоротлив, да, но, как крот в земле, – ловок и вынослив в ночной любви. И тогда она, заметьте, закрывала глаза, с судорожной нежностью руками и ногами изо всех сил прижимала его к себе и…
По ночам ей иногда казалось, что кто-то пристально рассматривает ее – это он "видел" ее в своих снах. Он "видел" ее в своих снах, но всегда натыкался на какое-то пустое, "туманное" место и тогда просыпался в слезах от разочарования и безнадежности и, как бы нечаянно, резко пихал ее в бок зрячим локтем. Просто ему было мало ее, но он не осознавал этого до конца. Видимо в слепом человеке жила любовь зрячего. В такие моменты он весь – всем организмом, всем существом был готов к вИдению, как готов к горению сухой порох. (Но также, как горение уничтожает самое порох, не уничтожило ли бы и его внезапное вИдение ?) Но она любила играть с огнем. И под конец перестала бояться его. Ей казалось, что она возненавидела его за слепоту. Его слепота была для нее как бы продолжением ее одиночества, ибо, мнилось ей, слепота эта переходила на его душу и на саму любовь. Она любила по-детски играть с огнем – она любила бесшумно (как ей казалось) извлечь из камина горящую лучину и, приблизив, осветить его лицо. Он тогда ощущал на себе что-то, лицо его выражало туповатое недоумение, и еще нечто похожее на грустную укоризну. Она бесшумно смеялась невеселым смехом, зная, что из гордости он никогда не спросит, что это было, и на совести у нее было нехорошо. Иногда ему начинало казаться, что он ошибся в ней, что она неумна, зла и безобразна, как смерть. Был период, когда музыка, которую он писал, стала банальной и самодовольной, как и его отношение к ней – вот как много стало зависеть от нее, хотя он и не отдавал себе в этом отчета. Впрочем она к музыке его была равнодушна, как и к любой серьезной музыке вообще. Он пытал счастья с другими женщинами, но они либо ускользали от него туда, откуда являлись, как тени; либо, как забытые предметы обихода, все время оказывались под ногами, так что он, чертыхаясь, поминутно натыкался на них. И тогда он понял, что только с ней он не будет чувствовать себя одиноким и что… (Он привык к ней и, возможно, эту привычку путал с любовью и счастьем.)
Как закончить это повествование? Что добавить к уже сказанному? Да и надо ли что-либо добавлять? Ситуация эта так проста, так величественно безнадежна. В былые лучшие времена из таких ситуаций рождались сюжеты трагедий и поэм, которые потом навечно оставались в памяти людей, и которые нашему времени затмить почему-то никак не удается. Впрочем, автор не намерен, рассуждая таким образом о былых и нынешних, якобы совсем уж ни на что не годных и бесплодных временах, скрывать тот факт, что не чувствует в себе достаточно внутренних сил и таланта, чтобы привести здесь рассказ, способный проиллюстрировать с разительной силой все сказанное выше и заканчивает там, где полагалось бы повествованию только начинаться, оставляя воображению читателя доделывать работу за себя. |
Библиотека // Объявления
