Удушье комьями подкатывало к горлу, будто что-то сдавливало грудь. Шум битвы давно стих: не раздавалось больше звона клинков и треска сопротивлявшихся из последних сил щитов, не слышалось криков... Временами яростных, вобравших в себя всю злобу человека, временами переходящих в вопли отчаяния, наполненные страхом и безумием. Я видел небо, мрачновато-серое, почти безоблачное, неподвижно упивавшееся собственной бесконечностью. Какое-то неизвестное доселе чувство покоя обволакивало душу, когда взгляд, затуманенный слабостью и физической болью, будто пытался проникнуть за завесу атмосферы дальше, к неведомым мирам. Что там, за ними? Рай, сонмы ангелов, поющие песнь добра, которой не смолкнуть вовеки? Как глупо надеяться, как глупо уповать на эфемерные мечты, на счастье для призраков! Всего несколько часов назад здесь, на Земле, люди жестоко убивали друг друга, забыв о жалости, милосердии, не глядя на это безграничное небо, как провинившийся ребёнок не смотрит в глаза отцу. Всего несколько часов… или дней? или столетий? Самое ужасное, что любой из ответов был правилен – ведь кровопролитие было и тогда, и тогда не смолкали звуки сражения, не имеющая себе равных симфония опустошения и смерти...

Мне хотелось забыться, оставить своё никчёмное, умирающее тело, улететь к звёздам. Но лишь только я закрывал глаза, чтобы уснуть здесь навеки, как проявления земных чувств заставляли меня вновь вернуться к действительности. В воздухе висел страшный запах гибели и разложения, отвратительное карканье воронья леденило сознание. Я не знал, кто победил в этой битве... Повсюду лежали растерзанные, бесформенные тела людей, в агонии принявшие совершенно жуткие позы. Недалеко от себя я разглядел наше знамя, воткнутое в землю, которое сжимал мой товарищ Руфиус, бледный, бескровный, мёртвыми глазами тоже смотревший на небо. Знамя было всё пропорото десятками стрел и измазано мокрой землёй, но теперь стояло неколебимо на фоне безветрия, среди отдавших за него свои жизни воинов. В окружающей картине печали и страдания чувствовалось присутствие чего-то неведомого, какого-то бестелесного существа, вобравшего в себя все стоны, разносившиеся над равниной, всю боль, последние молитвы и хриплые слова, произносимые умирающими.

Только вороны, эти чёрные демоны, находили тут для себя раздолье и, заливаясь опьяневшим карканьем, кружились над телами, радуясь обильной поживе. Один из них сел на землю совсем близко от меня. Дьявольская птица лукаво глядела на меня одним чёрным глазом, в котором отражались огненные искорки предвкушения свежей добычи. Когда я заглянул в этот глаз, мною овладело непередаваемое отвращение. Жажда жизни мгновенно возобладала, только я представил себе, как безобразные создания будут разрывать на части моё лежащее без движения тело. Я слабо махнул рукой, всё ещё сжимавшей меч, чтобы прогнать ворона. Тот резко отскочил в сторону, и в его карканье мне послышался испуг. Да, эта птица, воплощение зла и погибели, боялась меня! Было странно комично ощущать себя хозяином положения – себя, едва способного пошевелиться, перед полным сил вестником смерти. Ворон больше не решался подойти, а лишь продолжал коситься на меня одним оком, держась на порядочном расстоянии и выжидая своего часа. Я мысленно посылал ему проклятия.

Неожиданно все птицы взлетели в воздух и тревожно загалдели. Я повернулся на бок и обратил взор в ту сторону. Заходящее на фоне алеющего небосвода солнце, висевшее над горизонтом, болезненно ударило по глазам, но, прищурившись, я смог рассмотреть то, что так взбудоражило птиц. Среди опустошения и гибели, величественно оглядываясь по сторонам, бродила какая-то тёмная фигура. Её очертания скрывал длинный чёрный балахон, складки которого колебались и шевелились, несмотря на полное отсутствие ветра. Казалось, это был человек, но в то же время загадочный древний страх, вероятно, оставшийся нашей душе в наследство от далёких предков, страх перед неизвестным и необъяснимым, подсказывал, что это не так. Фигура плавно перемещалась, не касаясь земли, не отбрасывая тени, постоянная в своей непроглядной черноте, будто поглощая все солнечные лучи, обильно струившиеся на неё. Она двигалась в мою сторону, и сомнение вместе с медленно нараставшим ужасом всё более овладевало мной. Я хотел закрыть глаза, не смотреть на странную высокую фигуру в балахоне, потому что уже начал смутно догадываться о её природе. Но весь словно онемел, а сознание сосредоточилось в выражающем отчаяние взгляде, продолжавшем следить за движениями фантома. Даже вороны словно затихли, и в безмолвии минуты, продолжавшейся вечность, я впервые в жизни отчетливо различил участившийся стук своего сердца.

Противоестественное существо плыло по воздуху ко мне, сковывая всё живое вокруг, распространяя за собой пустоту безмолвия и подавляющую волю темноту. Вдруг я расслышал слабый стон где-то неподалёку, несомненно принадлежавший человеку. Очевидно, это был один из умирающих, такой же, как и я, беспомощный среди гибельной равнины. Создание в балахоне тоже различило его голос и молниеносно развернулось в ту сторону, откуда он донёсся, как охотник реагирует на присутствие поблизости дичи. Фигура свернула в сторону и остановилась, и только теперь я заметил, что один из лежавших на земле воинов зашевелился. Возможно, он тоже панически боялся чёрного призрака, тоже хотел жить, но... Жалость и отчаяние вдруг пробрали меня. Я осознал, что, может, способен прогнать на некоторое время от себя жадных, бездушных воронов, но против ужасного фантома, так неторопливо и уверенно плывшего над землёй, так парализующего страхом неизбежности, я бессилен. Ибо то была сама Смерть!

Фигура наклонилась над умирающим, и снова отвращение и ненависть пронизали моё существо. Стоны безымянного солдата сразу стихли, и остекленевшие глаза устремились ввысь, как и у несчастного Руфиуса. Чёрный призрак медленно выпрямился, словно все его действия, повторяемые бесчисленное множество раз, не имеющие конца, пока живёт человечество, успели невероятно наскучить ему. Мне почудилось, что на мгновение странное синеватое свечение появилось рядом с ним и скрылось в складках его балахона. Я замер в ожидании, готовясь отправиться в пустоту, в безвременье, последовать через долину вечной тени навстречу забытью... Фантом уже стоял рядом со мной, и я смог разглядеть вблизи его черты. На месте, где должно было находиться лицо, проступали из темноты под капюшоном лишь отдельные смутные черты чего-то жуткого и незнакомого, дополняемого воображением до цельного образа. Два пустых глаза, как два колодца, на дне которых теплился свет неугасимого огня, белые, как выцветшее надгробие, кости.

Складки балахона стали трепетать, будто крылья пойманной в силок голубки. Чудовищу явно стоило некоторого усилия склониться надо мной и взглянуть мне в лицо. Скованный ужасом, не в силах даже отвернуться от существа, чуждого и ненавистного всему вокруг, я ощутил на себе его дыхание. Ничто не передаст моих ощущений, нет таких слов, которые бы смогли выразить всю полноту чувства одиночества, неземного покоя и пустоты, от которого останавливается сердце и гибнет всё живое, от которого мертвенный холод проникает в вас, вызывая из глубин подсознания забытые образы из мрачных аморфных сновидений, посещавших когда-то беспокойный разум... Меня окутала тишина, лежащая где-то за пределами нашего понимания, тишина вечного мира звёзд, несущихся во мраке небесной дали...

Жуткого монстра уже не было рядом, он исчез, но я не сразу это заметил. Внезапно прилив сил, пробуждение духа, будто поцелуй ангела, привели меня в чувство. Я поднялся на колени, вонзил меч в горку земли, возвышавшуюся Голгофой на фоне уходящего солнца, и перед рукотворным распятием горячо помолился Господу, благодаря за спасение.