Тишина ночи успокаивала и клонила в сон. Младший магик Пигмалиус сидел за ветхим, местами потрескавшимся столом, и безуспешно пытался занять себя каким-нибудь делом. Он пробовал читать книгу, но тонкие высокие буквы с каллиграфическими завитушками сливались перед глазами; веки тяжело опускались, словно железные створки дверей в погреб, вслед за ними безвольно ложилась на стол голова, и лишь в последний момент Пигмалиус резко стряхивал дремоту, крайне недовольный самим собой. Он грыз хлебную корку, настолько твёрдую, что даже крысы, всегда голодные и ненасытные, брезговали ей. Но и это подобие занятия надолго не отвлекало от сна: поминутно магик снова закрывал глаза, а неподатливый сухарь так и оставался во рту, не уступив ни крошки. Будто нарочно, слух не беспокоил ни единый, даже самый слабый звук. Летучие мыши, обыкновенно суетливо копошившиеся на чердаке, теперь, по-видимому, все разлетелись охотиться. Стрекотание сверчков не доносилось до верхнего этажа башни. А крысы лишь тихо прятались по углам, и их маленькие горевшие недобрыми огоньками глаза были направлены на человека, сидевшего за столом. Перед Пигмалиусом горела толстая, кривая свеча, слепленная из множества разноцветных огарков, с самодельным промасленным фитилём. Это был единственный источник освещения в комнатке, и то весьма скверный. Временами свеча почти гасла, крохотный лепесток огня ещё более съёживался, захлёбываясь в расплавленном воске. А иногда он резко вздымался кверху, словно почувствовав живой поток свежего воздуха, хотя в затхлой плохо проветриваемой каморке такому дуновению просто неоткуда было взяться. Комнатка, представлявшая собой несколько неровную окружность, казалась такой неуютной и неприветливой, что при одном взгляде на её обстановку сердце начинало биться медленнее, будто запуганное и подавленное. Но магик за десять лет, проведённых в ней, успел даже полюбить её детали: тусклые, наполовину выцветшие гобелены, лениво раскинувшиеся по стенам; готическую арку двери с рельефным изображением химеры; книжные полки с необъятными фолиантами, словно пропитавшимися пылью; блёклые подёрнутые паутиной статуэтки и алхимические пробирки. Пигмалиус знал эту комнатку до мельчайших подробностей, не было в ней вещей, не прошедших через его руки. Знал он и любой оттенок голоса учителя – старого мага Гальпиона – седого, сгорбившегося под тяжестью знаний человека, у которого лишь изредка добрая, исполненная отеческой любви улыбка проскальзывала на лице, выпуская наружу благородные порывы души, загнанной куда-то глубоко холодным дыханием вечности. Сейчас старик, наверное, мирно спал или заканчивал ежедневные записи, согнувшись над таким же свечным огрызком. Пигмалиус подумал о своём учителе, и многочисленные воспоминания, переплетённые между собой, приятно согрели его. Огонёк свечи озарял большую пузатую колбу, стоявшую на столе. Именно она была причиной, не позволявшей магику заснуть, частью эксперимента, который Пигмалиус лелеял в сердце всё время обучения и который ему теперь разрешили провести. Эксперимента, необычайно смелого по задумке и исполнению, непредсказуемого, пугающего своей неизвестностью: заглянуть в незримые миры, миры, каждодневно следующие за нашим, но не вмешивающиеся в ход событий, миры, безмолвно наблюдающие за нами. Магик терялся среди невероятных образов, вызываемых его воображением. Как может выглядеть то, чего никогда в жизни не мог видеть никто из простых людей? Учитель скупо отмолчался на вопросы, рождённые в голове Пигмалиуса. Но старый Гальпион не стал отговаривать любимого ученика. Разве только во взгляде его улавливались какие-то мрачные мысли, не доступные пока магику по его молодости. Проблески озарения, отражения внутреннего мира человека, не менее многообразного, загадочного и непостижимого, чем те миры, которые так желал увидеть и ощутить Пигмалиус. Магик подождал, пока свеча снова хорошо разгорится, и поднёс пальцы к самому огоньку, чуть касаясь его. Импульс боли разогнал дремоту. Воспалёнными, прищуренными глазами, испорченными долгими годами чтения в полутьме, Пигмалиус уставился на колбу. Он помнил, что нужно подсыпать ложку порошка в тот самый момент, когда вода начнёт слабо светиться. Если опоздать даже на полминуты – опыт придётся повторять в другой день, но выпросить у старого учителя ещё день значит серьёзно злоупотребить его доверием и лишний раз продемонстрировать свою несостоятельность как мага. Этого Пигмалиус не хотел допустить ни в коем случае. Чувство ответственности совершенно убило в нём сон. Магик напряжённо следил за сосудом, пальцы его начали слегка дрожать. - Вот она! Светится! Нет, это всего лишь отблески огонька свечи… Как же непереносимо ожидание… Нет, терпение для мага не просто добродетель, а необходимое условие существования. Если бы мне было дано его столько же, сколько и учителю! Неужели я сдамся, не выдержу, разобью злосчастную колбу о стену?! Нет, нет, нет… Пигмалиус разговаривал сам с собой – эта привычка помогала ему успокоиться и собраться с мыслями. Сколько раз он прибегал к ней, не имея возможности ни с кем пообщаться в одинокой пустой башне, когда старик уходил в город за алхимическими компонентами или книгами! В маленькой комнатке голос гулко отдавался от стен, слова казались громче и потому придавали уверенности в себе. Магик несколько раз произнёс собственное имя разными интонациями, прислушиваясь, не зашевелились ли наверху оставшиеся летучие мыши. Но кроме его слов, ничего более не нарушало тишины. Пигмалиус с грустью подумал, что, наверное, его никто не слышит, кроме крыс, всё так же сидевших по углам без звука. Но тут вода наконец ярко засветилась, как и обещал Гальпион. Синеватый фосфорический сгусток, мерно пульсирующий и колеблющийся, появился в сосуде. Он очаровывал игрой лучей и едва заметных различий яркости и оттенков. Пигмалиус быстро высыпал порошок в воду. Сгусток не растаял, но, словно медуза с лучиками - щупальцами, плавно оттолкнулся от стенок, когда магик попробовал взболтать смесь. Крупицы порошка оседали и, казалось, больно ранили комочек света. Он начал быстро меняться, становясь то ядовито-зелёным, то серебристо-синим. Порошок же совершенно не желал растворяться, всё больше раздражая странную лучистую медузу. Пигмалиус наблюдал за происходящим с любопытством и страхом: ничего похожего за эти годы учитель при нём не проводил, и именно неизвестность более всего пугала. В болезненно-напряжённом прищуренном взгляде магика отражалось малейшее шевеление внутри колбы. Комочек света начал вбирать в себя крупицы порошка, и с каждой новой крошкой он всё более разрастался, пульсируя, как полное сил молодое сердце. Пигмалиус не мог с уверенностью сказать, была ли у него какая-либо поверхность: временами то ли окружающая вода меняла оттенок, то ли загадочный шарик обесцвечивался настолько, что будто растворялся в ней. Всё же сгусток медленно рос, и магик забеспокоился, не расколется ли сосуд от внутреннего давления. Но ничего подобного не случилось: как только лучики маленькой медузы, словно ощупывавшие мир, прикоснулись к стеклу, - Пигмалиус скорее почувствовал это, чем увидел, - узкая ослепительно яркая полоса света прорезала пропитанный пылью воздух. Магик резко отпрянул, едва не упав, и отблески таинственного волшебства вырвали на мгновение из темноты его бледное, бескровное лицо. Тонкие, будто золотые нити, лучики один за другим истекали сквозь мутноватое стекло и останавливались на определённой высоте над полом перед невидимым препятствием. Со стороны представлялось, что они сталкиваются с какой-то незримой плоскостью; каждый из них на секунду вспыхивал, прекращая свой ход, и перед изумлённым магиком проступал фрагмент некой картины, пока расплывчатой. Всё больше лучей, проецируемых пульсирующей сущностью в колбе, собирались вместе в отдельные образы, и наконец стало возможным различить пейзаж, поразительный в своей красочности. Огромный напоённый свежей росой луг простирался почти до самого горизонта, очерченный вдали редкими вершинами причудливых деревьев. Длинная трава клонилась к земле под тяжестью водных капель, и всем своим видом походила на волосы на непричёсанной голове. Странные, неестественно большие цветы пылали величием и красками чуждых миров. Они слегка колыхались от слабого ветра, дыхание которого, бодрящее, приносящее головокружительное ощущение лёгкости и отстранённости, Пигмалиус почувствовал даже здесь, в жалкой каморке на вершине старой башни. В голове магика проносились давно забытые впечатления из далёкого детства или юности, ласкавшие душу фрагменты воспоминаний, блуждавшие коридорами мыслей. Словно всё положительное, что только могла подарить человеку жизнь, вдруг соединилось для него в очаровании призрачного видения. И самым прекрасным был мерно разливавшийся по зелёному массиву луга небесный свет, наделявший каждую капельку росы крохотным искрящимся бликом, излучаемый будто не отдельной звездой, а всей бесконечной синевой бездны. Пигмалиус не слышал звуков за поверхностью, разделявшей мир его комнатки и чудесный пейзаж, открывшийся перед ним, но воображение само заполняло пустоты восприятия. Наверное, над этим лугом, наполняя радостью жизни тянувшиеся к небу лепестки цветов, мягко струилась какая-нибудь тихая мелодия, песнь гармонии и вечного счастья, заставляющая забыть о собственном существовании и раствориться в окружавшем прекрасном мире, воплощении мечтаний. Магику даже почудилось, что он начинает различать волшебную музыку. Когда он глядел на влажную траву, мысленно дотрагивался до пёстрых неземных цветов, до него будто доносились идущие откуда-то от вершин обрисовывающих горизонт деревьев отдельные ноты, временами короткие, как холодное прикосновение капризного ветерка, временами протяжные, непривычно щемящие сердце чужим здесь чувством лёгкой тоски. Пигмалиус зажмурил глаза и представил, что идёт по сказочному лугу навстречу притягательному горизонту, вдыхая сладостный аромат цветов, небрежно теребя их бутоны разведёнными в стороны руками и утопая с каждым шагом в льнущей к ногам росе. Но тут или порыв ветра, пробившийся из неведомого мира, или неожиданный всплеск повисшей посреди каморки светящейся материи, легонько толкнул его назад. Земная мысль о научном наблюдении за ходом эксперимента промелькнула в сознании. Пигмалиус попытался вернуться к реальности происходящего, но увиденное будто явилось продолжением его грёз. Перед ним стояла девушка, казавшаяся словно поэтическим воплощением волшебного луга. Черты её облика и сущность самого маленького лепестка воспринимались как единое целое, как разные грани одного и того же образа, удивительно близкого и находившего отклик в дальних потаённых уголках души. Пигмалиус не мог объяснить, что именно в представшем видении так околдовало его разум, так тронуло все его чувства, молчавшие в эти годы в подчинении науке и рационализму. Он находился всё ещё в своей каморке, столь же мёртвой, что и раньше, не погибшей окончательно лишь благодаря его присутствию; но ему казалось, что благодатный воздух, озарённый сполохами света иных миров, уносит его в сторону чудесного фантомного пейзажа, ввысь, в синеющее небо, никогда не меркнущее холодной тьмой ночи. Девушка смотрела на Пигмалиуса, и изумление на её глазах, больших, блестящих, словно покрытых влагой прозрачной росы, отражало, возможно, изумление самого магика. Пушистые светло-каштановые волосы немного не доходили до плеч. Маленькие выразительные губы складывались в мечтательно-восхищённое выражение, словно вложенное дыханием чарующего зелёного луга. Голова склонилась слегка набок, как бы со смущением и сомнениями. Её одеждой была очень широкая лента белой ткани, несколько раз обмотанная вокруг тела, украшенная диковинным орнаментом. Но самым странным в её облике, - Пигмалиус наконец осознал это, - был исходивший от девушки слабый, синеватый свет. Подобный тому, что питал своими лучами зелёный луг – отливающий неземной гармонией и играющий чудесной музыкой - небесный свет. Его испускало всё её тело, и он, ровно пульсируя, как и шарик в магическом сосуде, несколькими лучами струился от ног девушки к плоскости живого пейзажа, скрываясь в ней. Свет был очень ярким, но в то же время не резал глаза магика, привыкшего к полумраку старого свечного огарка и прячущегося от солнца, а напротив, словно лечебным бальзамом ложился на болезненный усталый взор. И он нёс теплоту, удивительную, необъяснимую; теплоту материнского объятия, теплоту покоя и умиротворения. Магик вбирал её всем своим существом, он чувствовал, как синеватый свет пронизывает его, и невольно протянул руку навстречу девушке – источнику этой волшебной энергии. Но та вдруг испуганно отшатнулась в сторону, её большие глаза наполнились слезами. Очевидно, она не понимала, что происходит, как вдруг попала из чудесного мира вечного света в эту пыльную тёмную комнатку. Девушка лихорадочно огляделась, ища путь к спасению, и заметила родной пейзаж в неестественном ракурсе, висящий над полом. Это повергло её в настоящий ужас, она вскрикнула и заметалась по комнате; вдобавок безобразные крысы, почувствовав человеческий страх, предательски забегали, путаясь у неё под ногами. Пигмалиусу было больно видеть столкновение двух чужих миров в такой грубой и неожиданной форме, он стоял в растерянности, отойдя в угол комнаты. Но вот девушка случайно догадалась, как вернуться назад, в теплоту зелёного луга. Дёрнувшись в сторону, она оступилась, и её рука, пройдя сквозь невидимую преграду, разделявшую миры, оказалась уже на той стороне, снова освещаемая струившимися с неба лучами. Пигмалиус вздрогнул, осознав, что сейчас прекрасное видение покинет его, что скоро, быть может, закончится действие волшебного порошка, и он снова останется один, в полумраке, среди забытых пыльных книг, окружённый крысами. От этой мысли у него захватило дух, мёртвенный холод сердечной боли тронул его жестокой судорогой. Голосом, в котором были и мольба, и вся горечь его одиночества, и порывы души, он прошептал: - Не уходи, останься… Девушка услышала эти слова и повернулась к Пигмалиусу. Она не знала значения произнесённого, но и вид, и интонация говорившего делали всё понятным любому. Трогательная улыбка показалась на её лице; даже свет вокруг неё будто стал ярче и теперь сиял ярко-синей аурой. Девушка отвела в сторону руку, и блистающая поверхность внеземного пейзажа снова сомкнулась, пропустив её. Пигмалиус восхищённо смотрел на неё, испускавшую свет доброты, надежды и счастья. Он хотел ещё что-то сказать, попросить её взять его с собой, но внезапно увидел, что сосуд на столе закачался, случайно выведенный из равновесия пугливой девушкой. Поражённый искрой отчаяния, магик бросился к колбе, но было слишком поздно. Стекло со звоном разлетелось на куски, рассеивая в пространстве брызги воды и частички гибнущей сущности живого света. Мгновенно погас вид зелёного луга, моргнув в последний раз каким-то злым красноватым сполохом. Магик успел только повернуться в сторону девушки, беспомощно шевеля губами и внимая веренице новых образов... Как только скрылся из вида загадочный мир, исчез и сияющий ореол вокруг неё. Девушка замерла, конвульсивно глотая чужеродный ей воздух, как вынутая из воды рыба, и вся осела на пол. Она была мертва. В ту же минуту отворились со скрипом двери каморки. На пороге, наблюдая парализованного горем Пигмалиуса, стоял учитель Гальпион. - Она умерла… - промолвил старик. – Небесный свет, который ты видел… питающий весь её мир… он давал жизнь и ей, а без него существовать она не могла. Прости меня, я не ожидал, что ты решишься провести этот эксперимент сам до конца, и не предупредил тебя… По крайней мере, я могу гордиться твоими способностями, вскоре ты станешь настоящим магом. Огонёк свечи утонул в расплавленном воске, и старый Гальпион не смог увидеть выражения дикой ненависти, сверкнувшей в глазах его ученика. |
Библиотека // Объявления
