Она была неповторимой, единственной в своем роду, потому что она была моей. Никто не мог видеть в ней того, чем я упивался. Даже самым изощренным ценителям не дано было в полной мере вкусить, хотя бы краем глаза, тех идеальных контуров, тех уникальных узоров, которыми она владела. Которыми владел я. Которые были моими.

А на смену смирению приходит отчаянье. Состояние обреченности. Словно зубная боль, оно сверлит желанием схватить вазу и забросить куда-то подальше, чтоб не видеть больше этих грубых швов, и не чувствовать запаха столярного клея, подойдя слишком близко… Прокляну сам себя, но вышвырну её так далеко!..

А я? А как же я останусь без неё? Захочу ли я ещё когда-нибудь заиметь дело с керамикой?..

На краю кровати, не то пропасти,