Гала Рубинштейн "Забавные повадки людей"

...Да что ж это такое, Нелечка, вот скажи мне, ну что за напасть? О чем ни начнешь писать, все одно выходит о любви, хоть ты тресни. Стоит только начать, только первые буковки сложить в слове "вечность" - и лед вроде бы качественный, и сердце переполнено отрешенностью и морозной свежестью, ан нет, отвлечешься на одну малюсенькую минуточку, и буковки тут же расползаются. Как бы случайно, как бы рассеяно, как бы ничего такого не замышляя, а глядишь - никакой вечности, одна сплошная любовь. Бренная и суетная. Или вот, скажем, рвется сердце от одиночества, трепыхается в открытом космосе, набухает от ужаса, ну, думаешь, наконец-то. Экзистенция чистая, дистилированная, лунным светом промытая, висит себе, звезды отражает. А тронешь пальцем, да что пальцем - взглядом неосторожным тронешь, и нет в помине никакой чистой экзистенции, а вместо хрустального звона - мерзкое хихиканье купидончиков. Срам, да и только. Люди добрые, просто боязно умирать: ну как начнешь, а там и смерти никакой нет, и вместо долгожданного реквиема - Мендельсон с Шопеном, попеременно. Ни сна, ни отдыха, ни света, ни покоя, только эти вот бесконечные бабочки в животе трепещут или гусеницы копошатся, это уж от сезона зависит. В окно глянешь, а там весна; техническое пособие откроешь - а там стихи. Что делать? Куда податься? Не знаю...

…Я тебя очень прошу, не говори мне про любовь. Я слышать про твою любовь не могу. Пойми уже наконец, когда ты говоришь: «Я тебя люблю», так ты в эти слова один смысл вкладываешь, а я совсем другой смысл из них извлекаю. Как будто ты кладешь в шляпу апельсин, а я из нее достаю кролика. А ты меня потом спрашиваешь: ну как, вкусно? И я сразу в ужасе: мне что, его убить нужно? И съесть? А я его, наоборот, морковкой кормлю, и у него нос шевелится, и уши розовые просвечивают на солнце. А ты, ну так, между прочим, предлагаешь: давай я тебе его почищу. Я это себе представляю, и мне сразу дурно делается. Тошнит, голова кружится… Ну ладно, говорю, почисть… И ухожу из дома, чтобы этого не видеть. Возвращаюсь через час, а ты сидишь в кресле, весь пол в апельсиновых шкурках, а кролика нет нигде. Ты мне вкладываешь в рот дольку апельсина, и меня немедленно рвет от вкуса свежей крови.
Я думаю: убийца.
Ты думаешь: истеричка…

Я иногда очень хорошо понимаю Ван Гога. Бывают, знаете, в жизни такие ситуации, когда уши явно излишни. Вот сидит, например, в кресле бывший любимый и говорит человеческим голосом: "Знаешь дорогая, all you need is love. Тебе срочно надо влюбиться". Сначала он мне прицельно лупит из фаустпатрона и то, чем влюбляются, выжигает намертво, а потом начинает вести светскую беседу. О погоде и моей будущей личной жизни.

Так и мы с тобой. Для тебя любовь - полное растворение друг в друге, перемешивание идей, взглядов, привычек, чтобы уже не разобраться, где чье. А для меня - возможность спокойно жить, зная, что ты рядом. И не бояться, что ты либо начнешь лезть ко мне под кожу, либо удерешь куда-нибудь за тридевять земель, потому что промежуточные варианты тебе неведомы.
Поэтому имей ввиду: когда ты говоришь мне о любви, а я тебе отвечаю "я тоже", ни о каком "тоже" речь не идет. Мы говорим о совершенно разных вещах. И каким образом мы эти самые разные вещи умудряемся назвать одним словом - вот это действительно загадка. Вот этого я действительно не понимаю...

Я догадываюсь, что тебя мучает. Тебе кажется, что невозможно полное слияние, и понимание невозможно, и всегда в какой-то момент мы натыкаемся на глухую стену, а раз так, то зачем всё это? Конечно, невозможно, ну и что с того? Представь себе Нель, которая говорит: "Я поняла, что все тайны мироздания мне не открыть, поэтому я вообще не буду больше работать". Что бы ты ей сказала? Между нами стена, она всегда была и всегда будет, и чем ближе мы друг к другу подходим, тем больше она нам кажется — таковы законы перспективы. Но в ней есть дырочки, в этой стене, так что можно в такую дырочку посмотреть, а со временем и руку просунуть, и дотронуться, может быть. Но умирать, конечно, каждый из нас будет в одиночестве, тут я с тобой спорить не стану. И даже зуб удалять каждому из нас будут по отдельности. Ну и что? Даже сто лет одиночества не отменяют пяти минут, проведенных вместе.