Этюд №9. «Оберег»
С благодарностью и любовью,
моим друзьям.
|
Сонно хрюкнув, тучная Людмила повернулась на другой бок, наматывая на своё тело одеяло. В результате неловкого движения монументального крупа Людмилы, её муж Ваня, чертыхнувшись шёпотом, слетел с грохотом на дощатый пол и мгновенно покрылся мурашками. Сидя на полу и зябко обнимая колени, ладонью Ваня шлёпнул себя по шершавой щеке, чтобы проснуться, затем ещё раз, чуть крепче, и прояснившийся взгляд обратил в окно, так как на жену ему смотреть совсем не хотелось, а больше ничего интересного в комнате не было. За окном, видны меж скудных занавесок, были звёзды. Звёзды мерцали, как они обычно это делают, на чёрном небе. Вглядевшись пристально, застыв на минуты в созерцании, Ваня думал о звёздах молча, пока вдруг не сообщил им: – Пора! – и не прервал созерцание. Вскочил, натянул драные штаны цвета хаки, укрыл тело душегрейкой, ноги обул в пляжные резиновые тапочки и вышел из комнаты. По тёмному, затхлому коридору, по скрипучим доскам, пахнущим гнилью и деревом, споткнувшись невзначай о трёхлитровую банку маринованных помидоров, он добрался до ветхой входной двери и вышел во двор. Ваня сделал глазами круг, осмотревшись на все стороны. Деревенские дома, плетни, грязная колея, дым из соседской трубы. Но вот взгляд его остановился: – Кустарник – гибкий, упругий, твёрдый – пусть будет каркасом! Ваня взял из сарая большой хозяйственный нож без ручки и отправился к кустарнику, что чернел в некотором отдалении. Чем ближе был Ваня к кустарнику, тем больше шумел кустарник. Шумел ритмично, словно пение тысячи сушёных цикад под руководством сушёного дирижёра. Луна высветила контуры борозды окопа по ту сторону кустарника, блиндаж – боевое укрепление, и пулемётчика – деревенского ребёнка лет семи с деревянным игрушечным пулемётом. Пулемёт был не меньше мальчика в размерах. Его шесть стволов вращались при стрельбе и громко, сухо щёлкали. Пулемёт нужно было смазать. Пробравшись меж кустов в тыл к мальчику, Ваня увидел, что мальчик не может думать о смазке вооружения: он играет в войну. Лицо мальчика было перепачкано землёй и глиной и сливалось с темнотой, словно покрытое боевой раскраской. В свете луны глаза мальчика блестели. Он молча плакал. Уже была ночь, мальчик очень хотел пойти к маме, лечь в кровать и уснуть. Но он был на фронте, он защищал кустарник, бил по врагам из пулемёта, и у него не было друга, который мог бы его заменить. – Мальчик! – окликнул его Ваня. – Мальчик, я свой, мне нужен кустарник. Посмотри из окопа, в свете луны видно, что на нас не идут враги. Ты можешь отдохнуть. Мальчик не ответил ничего, но стрелять перестал. Он откинулся на груду свежей земли, – он днём выкопал окопы сам, начитавшись книжек про войну. Откинулся и тяжело, устало задышал, грудь его медленно вздымалась и падала. А Ваня в тишине нарезал ножом прутьев, связал их в тугую вязанку и закинул за спину. – Я пойду. А ты молодец, что охраняешь кустарник. Но ложись уже спать. Ведь мама беспокоится. Боец невидимого фронта, мальчик благодарно улыбнулся Ваниной похвале, но с места не сдвинулся. Он отдыхал. Когда Ваня уже далеко ушёл от кустарника, ему показалось, что снова запели цикады. Ваня бросил вязанку прутьев во дворе. Тяжело хрустнул спиной, разгибаясь. И стал чесать между куцых кустиков волос свою лысину; лицо его было сумрачно. Наконец оно просветлело: – Мокрые простыни – помнишь, как плотно, хлёстко, крепко хлопают они на ветру? – будут обшивкой! И Ваня вышел на деревенскую дорогу, грязную, узкую расхлябанную колею, истоптанную лошадьми и искатанную телегами, и стал ходить между дворов, заглядывая за плетень. У одного из близких соседей под окнами меж деревьев были растянуты бельевые верёвки, и на них висело бельё – трусы, наволочки, простыни. Хозяйский пёс спал с куриной костью во рту. Ваня вспомнил молодость. Перекинул через плетень пляжные тапочки, затем перемахнул сам, крякнул, обулся. Тихонько подкрался к бельевым верёвкам и потрогал простыни: мокрые, подойдут. Ваня тихонько снимал простыни с прищепок и наматывал на руку, чтобы унести их в чистоте и опрятности, свойственной свежему белью. Когда простыни закончились, он в неожиданном азарте стал снимать всё остальное. Понимая, что тряпок слишком много, Ваня отвязал бельевую верёвку, шепнул: «А если что, тоже пригодится», – и обмотал бельё верёвкой, соорудив неуклюжий, но плотный мокрый кулёк. Взвалил его за спину и уже собирался идти, когда послышался голос: – Зачем, Ваня? – Нерешительно прошептала хозяйка. Держась за занавеску, прикрывая платком губы, она стояла у приоткрытого тёмного оконца своей избы и уже долго наблюдала, как сосед ворует её бельё. Она стояла и плакала. – Но ты ведь не улетишь с простынями, правда?.. Женщина всё поняла. Она молчала, провожая Ваню грустными глазами, полными слёз. А Ваня вновь перемахнул через плетень и с ношей вдвое тяжелей зашлёпал по дороге домой. Рядом с хворостом на землю он свалил тряпки. Отделил простыни, а всё остальное развесил на ветвях сухого мёртвого тополя, что стоял во дворе. Разогнулся. Хрустнул. Задумался. Улыбнулся, окрылённый новой идеей: – В бутылку ацетона – сера со спичек, тогда пламя из горлышка будет реактивной тягой! Ваня на цыпочках, чтобы не скрипели доски, прошёл в дом, взял из тумбочки у кровати две бумажных деньги. Людмила во сне сопела и хрюкала. В деревне был круглосуточный магазин промышленных товаров, там продавали всё, что бывало нужным: хозяйственные ножи без ручек, бельевые верёвки из синтетического материала, спички, надувные пляжные кресла, ацетон, игрушечные пулемёты в натуральную величину. Хотя магазин и круглосуточный, но Ване пришлось долго стучаться, пока хозяин проснулся и открыл дверь, впуская покупателя. Вид у хозяина был сонный, борода сморщенная и волосатая, глазки заплывшие, блёклые. Хозяин хотел оправдать своё пробуждение. – Всё потому, что люди должны быть добрыми, – заявил он скрипучим голосом, вставая за прилавок. Ваня открыл рот, чтобы сказать, что ему нужно сделать несколько важных приобретений, но хозяин словно не замечал этого. – Люди должны быть добрыми и делать добро просто так. – Он улыбнулся. Слова его были медлительны, вязки и нудны. – От чистого сердца, работать, отдавать всё, что есть, даже сон и хлеб. Ваня не выдержал. Ваня вытащил из кармана душегрейки кулак. Ваня затряс кулаком перед носом продавца. В кулаке была зажата банкнота. – Чего изволите? – с алчным блеском в глазах спросил хозяин и с энтузиазмом припрыгнул, будто сделал под прилавком па чечётки. – Шесть бутылок ацетону и двенадцать коробков наструганных спичечных головок, пожалуйста. – С у-до-вольствием! – пропел хозяин радостно и скрипуче, и добавил, не сдвинувшись с места: – Если добавите чаевых. – Без сдачи. – Ответил сухо Ваня. И через несколько секунд у него в руках оказались коробки и полулитровые бутыли. Он обнял их грудой, как большой тяжёлый арбуз, и понёс к себе во двор. Свалил рядом с кустарником и простынками. Крякнул, потянулся. Стал мять пальцем темечко между волос. Кожа на темечке, перемещаясь, ложилась складками, упруго расправлялась, превращалась в складки вновь. Начертив в своём воображении чёткий план, Ваня принялся за работу. Он изгибал прутья и связывал их друг с другом, чтобы получался полый решётчатый цилиндр чуть выше Ваниного роста, снизу немножко расширяющийся, с крупным квадратным входом, а сверху круто сходящийся в острую точку, словно баклажан. Получилась дырявая бочка со сглаженными торцами. Дыры Ваня обтянул простынями. Он натягивал простыни внахлёст друг на друга, чтобы не было щелей, и скреплял щепками сухого тополя. Остался только вход, где тряпичную дверь можно было привязывать к каркасу изнутри верёвочкой, чтобы она не хлопала на ветру. Пол был тоже тряпичный. Свинтив с шести бутылок ацетона крышки, Ваня отпил немного жидкости, чтобы в бутылках появился воздух. Он насыпал внутрь спичечной серы и провёл в каждую бутыль фитиль из полоски ткани. Навинтив крышки обратно, Ваня прикрепил пять бутылок горлышком вниз – к основанию конструкции, а одну положил в кабину – на всякий случай. Наконец, Ваня вынес из сарая резиновый пласт: пляжное кресло. Ваня с Людмилой купили его прошлым летом, когда ездили отдыхать в Саудовскую Аравию по путёвке Пенсионного Фонда. Ваня засунул кресло внутрь прохода, сам разлёгся на земле и стал дуть. Дул, дул, дул. Надутое пляжное кресло – мягкое, лёгкое, уютное. Оно спасёт Ваню от воды, перегрузок и скуки. Чтобы кресло не порвало тряпичный пол, Ваня подвесил его к каркасу из кустарника с помощью бельевой верёвки. Всё было готово, пришло время собираться. Ваня снял тапочки и остался босиком. Он привязал тапочки к креслу, чтобы не потерять их нечаянно в космосе, и чтобы было удобно обуться, когда он приземлится в других мирах. Застегнул душегрейку. Залез внутрь и уселся поудобнее. Достал коробок спичек, ощупал все фитили. Приготовился чиркнуть… – Ваня, ты чего? – сонная Людмила стояла в дверях и смотрела на белую ракету с искренним недоверием. Ваня улыбнулся, быстрым жестом привязал тряпку двери верёвочкой на бантик и чиркнул спичкой. Людмила с безмозглым недоумением держалась рукой за жирную щёку и смотрела, как трепетно вылетело из недр белоснежного и пахнущего запатентованной лесной свежестью чудища зелёное пламя. Корабль скрипнул, приподнялся, и внезапно ухнул вверх. Ваня слился со звёздами. Людмила протёрла кулаком глаза, громко себе хмыкнула и пошла спать.
В ракете, набирающей высоту, было очень шумно. Трясло, шатало. Пахло озоном. Ваня изо всех сил вцепился в подлокотники надувного кресла, вжался в него от перегрузок. Обшивка корабля хлопала, как аплодисменты Гулливера, каркас скрипел и изгибался, словно натянут на каплю вязкой жидкости. А в космосе оказалось тихо. Выйдя на орбиту, Ваня оцепенел от окружающей его тишины. Ванины ноги поднимались к потолку из-за невесомости; он отпустил кресло и стал вертеться в объёме, осматривая обшивку: ему было очень интересно, что там, в космической тишине. Щелей в обшивке не было. Но Ваня процарапал ногтем вытертое место старой простыни и выглянул в дырочку, столь маленькую, что через неё даже не тёк воздух, наружу. Снаружи было темно и холодно, доносился запах пустоты. Мимо пролетела дворовая собака. Она извивалась, как толстая гусеница, мотала хвостом и весело, с визгом лаяла, глядя на Ванин космический корабль. У неё были белые с рыжими пятнами бока и рыжие уши торчком. Вслед за собакой, как за кометой, шёл шлейф сухих желтоватых брызг. – Стыд какой, – сказал Ваня, сделал кульбит и сел обратно в кресло: он заметил, что корабль собирается падать обратно. Лёгкий кораблик падал легко и неспешно. Внутри даже не было жарко, так как простыни испаряли наружу влагу, остужая нутро. Но дырочка, которую проковырял Ваня для космических наблюдений, сильно свистела и стремительно расширялась, приводя корабль в негодность. Подождав, сколько хватило терпения, Ваня взял в руки последнюю бутылку с ацетоном и зажёг фитиль, направив горлышко под кресло, чтобы замедлить падение. Струя пламени легко прожгла матерчатый пол и стала тормозить судно. Посадка была грубой. Кресло под Ваней, и прежде натянутое до предела перегрузками, лопнуло от натуги, стремясь удержать хозяина над землёй, и Ваня плашмя шлёпнулся. Однако остался цел и невредим. Он отвязал пляжные тапочки, обулся. Развязав бантик, отворил дверь и выполз наружу. Солнце было почти в зените. Во все стороны от Вани и до горизонта – белая пустыня, ровная, как стекло, и блестящая. Штиль, и воздух от жара зыбкий. Ваня опустился на колени и попробовал почву на вкус. Поваренная соль. Ваня приземлился в середине высохшего солёного озера, одинакового во всех направлениях. Конечно, Ваня пошёл вперёд. Ванины ноги проламывали солёный наст, оставляя первые в этих местах человеческие следы. Оглянувшись, Ваня даже спустя тысячу шагов мог с удовлетворением заметить, что он идёт по прямой. И через две тысячи шагов пейзаж не менялся тоже, пока не случалось событий. Первое было таким. Чуть впереди, совсем недалеко, наперерез Ваниному пути бежала девушка. Смуглянка с тёмными волосами, путающимися на бегу. В зелёном платьице. Стройная, красивая, лёгкая. Она улыбалась и бежала вприпрыжку. На животе у девушки был мешочек с серебряными монетками; иногда она опускала в него руку, брала несколько монеток и бросала в сторону. В её изумительной красоты серых глазах, подобных летнему небу, которое покрывают перистые облака, кроме восторга и истового счастья не отражалось никакое чувство; казалось, что девушка умна, но безумна. Ваня наступил на её следы, взглянул на её удаляющуюся спину. В Ванином взгляде было одно неодобрение: девушка была интересна ему, но она скакала радостно не в ту сторону. Люди воображают себя зажатыми, находясь на лесной тропинке, когда ветви деревьев по обе стороны переплетаются друг с другом, превращая тропу в коридор. Или на горном серпантине, меж пропастью и скалой. Или в связке альпинистов, когда ведущий уже наверху, и от него тянется страховочный трос. Ваня был в соляной пустыне, ровной и свободной во всех направлениях. Но, оглядываясь на свои следы, он мог идти только вперёд. Поэтому Ваня подобрал три серебряных монетки, упавших неподалёку, и пошёл дальше. Знойно. Сухо. Жарко. Солнце светило белым светом, как от фотовспышки, только не прекращая. Идти было нудно и скучно, говорить не с кем, ведь девушка ушла в другую сторону, а больше вокруг никого не было. Второе событие путешествия через соляную пустыню не успело утомить Ваню ожиданием и было таким. Колодец. Сложенный из серого камня круглый колодец с аккуратной и ухоженной деревянной крышей. От колодца на версту веяло прохладой и свежестью. Возле железного ворота под навесом сидел смотритель колодца и просил милостыню. Издали, ещё не успев добраться, Ваня наблюдал, как вприпрыжку к колодцу прибежала девушка, виденная им недавно. Служитель, не говоря ни слова, поднялся, бросил вниз кожаное ведро. Оно упало вглубь с тихим плеском. Налёг на ворот. Извлёк ведро, полное чистой, свежей, прохладной черноватой колодезной воды, и дал девушке напиться. Девушка напилась и молча, радостно ускакала дальше. Смотритель колодца напился сам и опустился обратно, просить милостыню. Когда подошёл Ваня, произошла та же самая процедура. Смотритель дал напиться, глотнул воды сам и сел просить милостыню. В плетёной миске для подаяний не было ни одной монетки. Смотритель, мужчина мускулистый, сильный, крепкий, смотрел на Ваню со спокойным смирением, как на всё окружающее, не говорил ни слова просьбы или порицания, но это молчание стало вдруг Ване всего дороже. Ваня достал беспрекословно одну из трёх серебряных монеток, брошенных девушкой на его пути, и едва сдерживая слёзы, совершенно растроганный своим великодушием бросил монетку смотрителю колодца. Тот улыбнулся благодарно и оставил монетку лежать. Ваня почувствовал себя странно-умиротворённо, почти что в эйфории, и достал вторую монетку. Ему так хотелось побывать здесь вновь, увидеть смиренного смотрителя и чудо-девушку, а может, посетить свой старый корабль, что лучом Ваниных шагов геометрически был связан с этим местом, так хотелось, что Ваня бросил монетку в колодец. Одумавшись, снял пляжные тапочки и прыгнул в колодец сам. Колодезная вода была мягкой, тёмной, холодной. Загребая руками, Ваня стремился за монеткой всё глубже и глубже, погружаясь в темноту водной толщи. Ему казалось, впереди он видит серебряный блеск, хотя блеска не было и в помине. Под водой душно. Серебряный блеск стал совсем явственным, и Ваня ускорил своё плавание до предела, не чувствуя ни рук, ни ног, ни своего тела. Но вместо обнаружения монетки – неожиданно вынырнул. Он оказался по другую сторону колодца, в колодце тоже. А серебряный свет был отблеском света лунного. Рядом плавало ведро на верёвке. Жестяное и ржавое. Мокрый и продрогший Ваня взялся за верёвку, опёрся ногами о стену и полез наверх. Это был дряхлый деревенский колодец, стоявший на отшибе возле Ваниной деревни. Быстро сориентировавшись в пространстве, Ваня под предрассветный вой петухов добрёл устало до своего двора. Бельё на ветвях мёртвого тополя уже высохло, и Ваня с удовольствием переоделся. Потянулся, крякнул, осмотрелся глазами сонными и мутными от утомления. Помял пальцем кожу на черепной коробке и отправился домой. Людмила спала, как ни в чём не бывало, но немного с краю кровати, так, что Ваня сумел поместиться с ней рядом. Он укрылся одеялом, стащив его с жены безо всякого такта, и сразу заснул.
Читатель подумает, что Ване его путешествие просто почудилось в белой горячке. Он придёт к Ване домой и улыбнётся, как человек, знающий правду. Но после полёта жизнь Вани переменилась. Из неё исчезли пляжные тапочки и надувное кресло, с которым он ездил в Саудовскую Аравию. В тумбочке пропали бумажные деньги. Соседка ругалась и называла Ваню вором и почему-то конокрадом, Людмила обвиняла его в измене с соседкой. А Ваня улыбался счастливо, словно ему всё нипочём. Ведь на шее у Вани на ниточке висит, как оберег, последняя серебряная монетка. |
Администрация // Объявления
