Я проснулся в три часа, долго ворочался, больше это было похоже на метания мустанга в загоне, где-нибудь на диком западе, только одному нужно было взлететь над жердью, чтобы освободиться, а другому опустить ноги с кровати. Однако каждому мешал, нет, не страх, а непонятно противоречивое чувство одиночества. Противоречивым оно было из-за того что, во-первых, пересекая условную черту, мы становились абсолютно свободными. С другой стороны, свобода пугала еще больше. Освободившись можно остаться одиноким, примкнув к одному из табунов можно сойти с ума от одиночества. Вот эта свобода и одиночество следуют за всеми по пятам, без устали напоминая о бренном мире, о вселенской тоске, о неизбежности, фатуме, крушении надежд.

Не выдержав бешеной скачки, поднялся. Не касаясь ногами грязного пола, повис на краю кровати. Рука потянулась за бутылкой боржоми. Конечно, солоноватой влаги там не было, там уже не первый раз была налита вода из водопровода. Боже! Сердце неслось галопом, как будто за ним гнались все демоны мира, каждый удар, волной прокатываясь по телу, отдавал в голову. Сделав несколько глотков, оторвался от «боржоми», нужно перевести дух, чтобы с жадностью сделать еще пар глотков. Вдох-выдох вдох легкие работали как лемех в кузнице, медленно втягивая и быстро выплевывая воздух. Весь организм жил своей отдельной от мозга жизнью. Эрекция была отменной. В минуты близкие к смерти организм как никогда требует продолжения рода, ведь должен мир получить взамен, объект глумления и унижения вместо утраченной, никчемной души. Боже зачем!? Зачем нужна тебе эта душа, не моя, та другая, невинная. Знаю, твой замысел коварен…

Зажигалка в темноте вспыхнула, адским огнем ослепив и без того горящие глаза. Глаза они всегда выдают характер. Даже в минуты слабости глаза могут гореть и в дни благоденствия быть тусклыми, безжизненными. Всматриваясь в глаза дворняги, я вижу в них печаль, тоску, сострадание, но не слабость. Да, сострадание, они, говорят, ты подонок, у тебя даже не хватает смелости накормить меня. Ты боишься видеть меня, ты во мне видишь себя и поэтому пинаешь, но я не обижаюсь, ведь пиная, себя ты стремишься к одиночеству, лучше один, себе можно все простить. Глубоко затягиваюсь, задерживаю на секунду дым, выдыхаю. Дым наполняет комнату. Адское занятие, дышать дымом, не вдыхая огонь. Двух затяжек достаточно чтобы демоны бросились вскачь за сердцем, а оно снова зайцем, длинными прыжками бросилось бежать, закручивая спираль бытия.

Упал на кровать. Смотрю в потолок, мысли носятся в головне со скоростью выпущенной пули. Именно пули не меньше, не больше. Такое впечатление, что играют в свою одним им понятную игру, смесь пряток с пятнашками. Догоняя, сталкиваются и разлетаются в разные стороны. Одни разбиваются в дребезги, другие снова прячутся. Самое противное, что ты ловишь по слову из каждой мысли и складываешь свою, на первый взгляд, главную мысль. Мыло.

Жизнь.

Трава.

Зелень.

Опять.

Зачем.

Всегда.

Не сомой.

Мир.

Табурет.

И смысл ее всегда один сметь, и вопрос один, а это выход!?

Я нахожусь в состоянии между небом и землей, молотом и наковальней. Время тянется нестерпимо долго, когда, когда придет, хотябы рассвет…С этой навязчивой мыслью засыпаю. Нет, не проваливаюсь в сон, брожу по грани отделяющей сон от яви. Ты идешь по реке вода нежно, ласкает твои ноги, и вдруг чествуешь прохладную струйку, ты уже за гранью. Шаг влево и снова блаженство…Все имеет свои границы, и они настолько размыты, что промешкав минуту, только оглянувшись ты понимаешь, все возврата нет, либо ты идешь до следующей отмели, ибо тонешь в верх лапками как стрекоза, в водовороте жизни.