История эта произошла ранней осенью двухтысячного года в местечке под названием Мачалкино, далеком от города, но не лишенном всех благ окончательно.

Местная ткацкая фабрика с гордым названием «Победа» уже несколько лет как не работала. Поэтому население нескольких деревень занималось исключительно своим хозяйством, медленно, но верно перестраиваясь на капиталистический лад.

Вот, например, Михаил Михайлович Авдотьев, продавал кирпич; каждую ночь, когда на вахту заступал семидесятилетний дед Савелий, который сторожем назывался лишь условно, потому как очень уж любил поспать, приезжал на территорию фабрики на своей старенькой приземистой лошадке и потихоньку разбирал дальнюю стену. По соображениям Авдотьева: «фабрике ужо не работать, а кирпич, он от времени портиться, так лучше на пользу людям пойдет».

Так же и остальные жители деревеньки Мачалкино жили, и каждый по-своему ухитрялся добывать хлеб свой насущный. Кто-то гнал самогон, пользующийся большой популярностью среди немногочисленного населения, кто-то собирал грибы и сдавал их городским дельцам по пятнадцать рублей за килограмм, кто-то просто бил зверя, продавал шкурки и мясо, а кто-то и вовсе ничего ни делал, дожидаясь по старинке лучших времен.

Но как бы там ни было, а время вопреки всему текло со свойственной ему размеренностью, принеся события, прямо-таки взволновавшие деревеньку. Самое первое и, наверное, самое сказочное, то, что у Мухиной Авдотьи корова принесла хорошего крепкого теленочка. Люди, не скрывая своего удивления, приходили к ней в гости и поздравляли. От этой скотины все ожидали, как минимум, скорой кончины, и постоянно советовали Авдотье заколоть бедное животное, но корова для Авдотьи была больше, чем просто животное – это было, наверное, единственное для нее родное существо, с которым Мухина проводила больше всего времени. Поэтому на предложения местного ветеринара, заколоть Буренку, всего за пол литра, Авдотья Никоноровна, всегда отвечала отказом: «Иди-иди отседава, все бы тебе горло залить, пра пьянчуга!»

Второе - это пожар, повредивший сразу три дома. Сергей Ручников, имеющий непреодолимую тягу к изобретениям, решил опробовать новый самогонный аппарат. Но то ли расчеты были не точны, то ли еще какая причина, только взорвалось изобретение с такой силой, что дом потушить не удалось. А Сергей Дмитриевич отделался легким испугом, так как в момент взрыва выбежал в огород за холодной водой. Ну, а третье, наверное самое трагическое, это пропажа Мартына Кирилловича Петухова; отправился он на «бездонное озеро» рыбу на лодке ловить, да и сгинул, мальчишки лишь лодку у берега нашли. Говаривали, что пьяный был, в воду упал да утонул. Люди-то озеро не спроста бездонным назвали, старики рассказывали, что дно в нем сплошные родники и кто туда попадет, тут же засасывает и уж бесполезно искать. Но искали Мартына всей деревней.

Первый день закончился неудачей. Но не смотря на рано спустившиеся сумерки, самые стойкие продолжали поиски. Вскоре отступили и они. Сгустившиеся в небе иссине-свинцовые тучи грозились дождем. Озеро опустело. Лишь изредка, доносилось зазывное утиное кряканье, и шелест, пригибаемой к земле ветром, высохшей осоки. В домах то там, то здесь, постепенно, загорались окна. Лишь собака, залаявшая в чьем-то дворе, разрушила, эту, своеобразную тишину.

- И куда его черт занес, ведь все озеро перецедили, - расстроено вздохнул Герасим, понуро ковыряясь вилкой в квашеной капусте. Черный кот Цыган потерся о его ногу и запрыгнул на колени. Белкин вздрогнул. – Тьфу ты, нечистая, - взял кота за шкирку и отбросил в сторону, - поди лучше мышей лови, окаянный. Цыган бросив на хозяина недовольный взгляд лизнул свою черную, как уголь, шерсть и скрылся под лавкой.

- Хороший был человек, - вздохнул Михаил Михайлович Авдотьев, протирая сальной тряпкой стакан. Он был невысок с маленькими бегающими глазками и густыми с сединой бровями.

Герасим Максимович Белкин частенько приглашал в свою мастерскую Авдотьева и долгими вечерами они просиживали среди валенок, рваных сапог и ящиков с инструментами, так как Белкин был потомственным сапожником, и если бы не он, то вся деревня ходила бы босая. А мастерская сама по себе была как неприступная крепость, защищавшая Герасима от крикливой жены.

- Да, душа человек, - согласился Герасим Максимович, - мы, это, с ним, помниться за кирпичом ходили. Ой, как приятно с человеком работать! Он тогда у своей бутылочку из чулана прихватил. Помниться, едем на моей Анфиске, а он и говорит: «Слушай, а давай мы с тобой торопиться не будем, остановимся, да попьем как нормальные люди»

- Да, Максимыч, Мартын был человеком степенным. Никогда не куда не торопился.

- Так вот, ты меня не перебивай, коли историю хотишь послушать, - выпустив густой папиросный дым, сказал Белкин. – Выпили мы, значиться с ним, а у него во внутреннем кармане ишо одна нашлась; час ли, два ли мы вот так сидели, как культурные люди, только мне Мартын заявляет, мол, нехорошо мы с тобой, Максимыч, поступаем, негоже нам с тобой на преступление идти, пойдем к Савелию-сторожу, объясним, что на дело кирпич нужен, сам отдаст.

Рассказывая, Герасим с наслаждением щерил глаза и смотрел на своего собеседника, словно старый кот на сметану. А Михаил Михайлович, внимательно слушая, изредка вздыхал, переживая утрату, которую понесла деревня и он сам с пропажей Мартына Петухова.

- Нет, не та жизнь будет без него, - потупив свой взгляд в пустой стакан, огорчился Авдотьев, - скучно будет. Ты помнишь Максимыч, как на пасху у Карпухина бык убежал, а Мартын тем временем как раз с гуляний возвращался. А бычок-то самый зороватый на всю деревню; встал посреди дороги и копытом землю роет, аккурат напротив дома Кошельковой Александры. Ну, Мартын не растерялся, он в упрямстве ни одному быку в деревни не уступит. Так вот, замахнулся, да как вдарит быку меж рогов-то.

В дверь мастерской постучали. Белкин тут же вскочил из-за стола и стал прятать стаканы и наполовину выпитую бутылку. - Михалыч смети со тола.

- А ну, открывай, пропойца! - зазвенел голос жены, - кто там с тобой? А ну открывай!

Белкин торопливо подошел к двери, скрипнув железным засовом.

- Ага, голубчики, пьете, - уткнув руки в бока и нюхая воздух, визгливо прокричала жена. - Я вам сейчас устрою!

- Любань, ты это, не кричи, - неуверенно промямлил Герасим. - Мы ж не пьем, вот, сидим, разговариваем. Белкин встал перед женой как провинившийся школьник перед учителем. Ростом он был на две головы выше ее, поэтому Любе приходилось задирать голову вверх, чтобы видеть его лицо.

Хорошенько поразмыслив, Авдотьев решил отправиться домой. Но на пороге его окликнул Герасим: «Так че, с быком-то?»

- Да ничего. То ли Петухов не попал, то ли лоб у быка шибко крепкий оказался. Ты помнишь, когда Мартын-то месяц дома лежал со сломанными ребрами, жена его еще всем говорила, что с крыши упал, так вот – это бык, он только мне рассказал, а теперьча тайны уж нет никакой.

Пришедший четверг, на удивление, оказался не пасмурным. Природа отказывалась скорбить о пропавшем. За целый день небо не проронило не одной слезинки. Лишь только переменчивый ветер подбирал с земли начинающие опадать листья и скрипел жестяными вертушками на крышах домов. В воздухе приятно пахло дымом и прелым сеном. Где-то под крышей суетливо чирикали воробьи. На лавочке возле зеленого выцветшего, слегка покосившегося дома расположились старушки, ожидая новостей о Мартыне и не переставая лузгали семечки.

- Нет, бабаньки, - поправляя цветастый платок, вздохнула Зинаида Петровна Шушкина. - Завелась в нашем озере нечистая, точно знаю!

- Да полно, тебе брехать, Петровна, - хихикнула Авдотья Мухина. - Поди вон лучше Савелию про нечистую поведай, он глядишь на чай тебя пригласит. - Авдотья так засмеялась, что после даже не могла отдышаться. - Молодой-то был, помнишь, все в женихи набивался, аль забыла?

- Ты, Авдотья, не перебивай Петровну, - проскрипела маленькая сухая старушка, плотно закутанная в серую шерстяную шаль.

Когда она говорила, во рту красовался единственный передний зуб, так как из-за нашедшего на нее в семьдесят два года склероза, она забыла, куда убрала вставную челюсть. Но Кошелькова Шура неотступно грешила на свою вечно озорную кошку: «Это Маруська, окаянная, уташила, сгрызла, небось!»

- Есть в наших местах нечистая, я точно знаю, - немного помолчав, пробубнила Шура, - я бабаньки, поболе вашего на свете прожила, я луче знаю!

Выговорившись, Шура поудобней уселась на лавочке, скрестив недостающие до земли ноги, обутые в галоши поверх шерстяного носка.

- Шура дело говорит, - отметила Шушкина, задумчиво обрывая пожухлые листики с ветки сирени, - вон, нонча, телевизир смотрела, так там, бабаньки, академак один выступал и сказал он, что есть, мол, на свете нечистая. Фотографии там всяческие показывал, как из озера одного, как же оно, окаянное-то, называется? Чи, лихес, чи, лохнес, точно ужо и не припомню, так вот и говорит энтот профессор, мол, по ночам зверь-то из воды голову вынает, а шея у него длинной надь, с дом буде! - Зинаида Петровна, закончив рассказ, сильно округлила глаза и посмотрела на своих, еще недоверчиво смотрящих, собеседниц.

Медленно ковыляя по дороге, опираясь на самодельную ореховую палку, к лавочке плелся, шаркая ногами, дед Савелий. Потрепанная, с красной звездой солдатская шапка-ушанка, сохранившаяся с былых времен, прикрывала его седые редкие волосы. Около ног, то забегая вперед, то возвращаясь, увивалась маленькая лохматая собачка, не перестававшая вилять хвостом.

- Здорово, девоньки! - дымя папиросой, поздоровался дед.

- Ну, здорова, Савелий, коль не шутишь, - встретила Зинаида Шушкина.

Савелий уселся на лавочку. И долго слушал истории об озерном чудовище и нечистой силе. Но вскоре ему надоело.

- А что ж, бабы, слышно чего о Мартыне-то, аль нет?

- Не найдут уж его, поверьте моему слову, - дрожащим голосом, пролепетала Трофимова Шура. - Пропал человек. Вот я помню, в тридцать восьмом случай был…

- Сгинул человек за дурь свою, - перебила Мухина, - все вы, мужики, зальете глаза и творите неведомо что.

- Да, да, - поддержала Шушкина, - вы бабаньки помните, как той зимой Мартын свою жену из Воронцовок гнал, так ведь, бедняжка в одной ночной рубашке была, ой, какой он пьянущий тогда был!

- И поделом, - отрезал Савелий. - Это ж надо, за десять лет она не одного рабеночка не породила, а повадилась в соседнюю деревню, полюбовника нашла, кошка драна.

- А вот в наше время, жены от мужей ни на шаг, - заявила Шура, - ой ни те времена были, так и детей ажн по осемь человек в семьях, а сейчас, без слез не взглянешь!

Савелий смотрел на трех тараторивших старушек затуманенным невидящим взглядом, именно в этот осенний вечер его голову переполняли разные, плохие и хорошие мысли, или же просто грешные.

«Слава Богу, спокойно хоть до старости доживу, сгинул чертушко-Мартын. Тьфу ты, да что ж это я, негоже так о покойнике думать». Ему вспомнилась ночь. Полутемная сторожевая коморка фабрики «Победа», затертый до дыр матрас, свернутая телогрейка место подушки и мелодичные трели сверчков, с каждой минутой все больше и больше опускающих воздушный занавес сна. Стук. Стук, оборвавший нежную нить сна грубой барабанной дробью. Савелий резко поднялся, прислушиваясь, не показалось ли ему. Но кроме биения напуганного старческого сердца, отдающегося в ушах, ничего. Тяжелые удары в дверь повторились. Когда Савелий открыл дверь, перед ним стоял Мартын, выделяющийся черным силуэтом на фоне лунного неба.

- Мартынка, ты что ошалел, время-то сейчас, поди, к утру близиться, почто нелегкая принесла?

Петухов смотрел на сторожа совершенно опустошенным взглядом с какой-то единственной блуждающей в голове мыслью и Савелий понимал, что та не сулит для него ничего хорошего. Даже каждый мальчишка в деревне знал, что по пьяному делу Мартын с трудом узнавал родную мать. Впоследствии выяснилось, что целью ночного визита были кирпичи. После того как Мартын с Белкиным, погрузившись на телегу уехали, Савелий трехкратно перекрестился и закутавшись с головой под тонкий плед еще долго видел перед собой огромный силуэт с холодным отблеском глаз.

- Эй, Савелий, ты что, спишь никак? - прозвенела ржавым колокольчиком Шушкина. - О чем замечтался, горемычный?

Почесав на затылке редкую копну седых волос, сторож закурил, окутав себя облаком табачного дыма.