На пороге огромного рубленого дома молча сидели двое. Плечистый и пузатый немолодой мужчина и похожая на него глазами, носом и губами девушка. Сразу было видно, что это отец и дочь. По щеке девушки катилась слезинка. Она крепко сжимала руку отца, своей красной от нелегких бабьих трудов рукой. Дом выбивался из череды убогих сельских домишек единственной улицы села какой-то особой красотой. Сработан был на ять. Вот и простоял потом даже брошенный и нежилой еще почти полвека.

- Прости доча! Не думал, что вот так вот придется расставаться с моими детьми...

- Что Вы, отец. Я всё понимаю. Нелегко столько детей на ноги поднимать. Да мне и самой хочется всего в этой жизни добиться.

- Господь с тобой, Олюшка. Авось тебе посчастливится больше, чем твоему брату.

Старший ее брат, Алексей, когда загоняли родителей в колхоз, уехал в Ленинград с чемоданом мяса. Да попал сразу с поезда в облаву на Московском вокзале. Прибывший состав оцепили стрелки НКВД и брату пришлось под пулями спасаться бегством. Когда он пришел в себя у стен Боткинской больницы то понял, что теперь совсем пропал. Чемодан с мясом был брошен под ноги, целившемуся в него охраннику. Никаких документов при себе не было. Он прислонился к ограде, сидя на мерзлой земле, когда ноги перестали держать - и так бы и замерз ночью в заморозок, если бы проходивший мимо мужичок не окликнул его.

- Эй, паря, ты живой? Вставай, а то насмерть замерзнешь! Тебе что? Некуда идти?

Брат взглянул на сердобольного прохожего таким взглядом, что тому стало не по себе, и промолчал в ответ.

- Ну, будет, не дури! Вставай-ка, пойдем со мной, кипяточком тебя горячим напою. Сахарку вприкуску дам. А хочешь и рюмочку поднесу. Работенка у меня, брат, такая, без рюмочки от никак нельзя. Тебя как звать-то?

- Айлекс..ей, - выдавил сквозь зубы брат.

- Вот и славно! А величать как?

- Осип Васильич мой отец.

- Так Лексей Осипыч, туточки моя работа. Пришли.

Перед ними был странный барак, с заколоченными окнами, не крашенный по всей видимости со времен постройки.

Когда подошли ближе к дверям, Алексей учуял характерный запах тления. Но, это был не морг. Тянуло сыростью и дымом.

"Баня для мертвецов", - пронеслось в мозгу и он потерял сознание.

Очнулся в этом помещении на лавке. Новый знакомый подносил к его лицу нашатырь.

- Деревенский что-ль?

Алексей разглядел, наконец, лицо своего спасителя.

- Не городской. Такая значит у тебя работа? Душегубец! - и он попытался вскочить с лавки и вцепиться незнакомцу в глотку.

- Эйей, паря, не балуй! Я так понял милицию ты не согласен здесь сейчас видеть?!

Когда Алексей уселся на лавку и откинул голову к стене тот продолжал.

- Дураак! На голодное брюхо не мудрено, что всякие мысли в голову лезут.

- А что? Не хотел ты разве и меня...пустить в расход для своего... дела?

- На чёрта мне это надо?! Питербурх большой город. Здесь такого добра и без тебя хватает.

- Хватает ли? Мыла-то поди тоже немало надо? Да и чего только не сделаешь из-за барышей?

- Мыла?! - незнакомец согнулся от смеха, но злой кашель быстро его прихватил.

Алексей хотел бежать отсюда без оглядки, как утром бежал с Московского. Ну и городишко поганый этот Питер, не зря батя отсюда в 1905-м сбежал. Но незнакомец, наконец, откашлялся и цепко ухватил его за рукав.

- Погоди! Чаю тебе дам сладкого, не кипятка. Вот бери... и хлеб у меня есть. И сало. Оставайся! Помощник мне шибко нужен. Видишь, совсем я стал плохой. Сдохну скоро. Чёртовы казематы царские!

За чаем, они разглядывали молча друг друга. Наконец, незнакомец произнес.

- Как в голову-то тебе такое могло прийти? Что мы здесь из покойников...мыло...варим.

- Не мыло, а что? Вижу здесь вроде не морг. Но и не баня же! Упокойникам баня ни к чему!

- Да, у нас здесь понимаешь производство...необходимое для науки...медицинской.

- При больнице?

- А откуда знаешь, что при больнице?

- Сидел пока возле ограды. Нагляделся.

- Ну так вот. Как думаешь, начинающие врачи на чем учатся?

- Известно на ком. На упокойниках.

- Ай. Да ты одурел совсем. Кто ж тебе в аудиторию тело-то принесет лишний раз? Хотя, конечно, если надо - можно и принесть. Но студентов-то сколько? Да и не так уж много бесхозных тел.

- А сам говорил...город большой...такого добра.

- Большой-то большой. Только теперь не то, что при царском режиме. Каждый норовит родственника захоронить, да и на себя землицы хапнуть. А войны с эпидемиями давно прошли, а вот студенты всё идут и идут, идут и идут. Ладно. Твоё здоровье! - незнакомец опрокинул рюмочку и поднес к носу хлеб с салом.

- Да. Позвольте представиться. Адольф Карлович Виллевальде.

- Так ты немец что ль?!

- Петербуржец. Потомственный. Предки прибыли в сей славный град из Баварии при государыне императрице Екатерине Великой. Слыхал быть может про меннонитов? Хотя откуда тебе, деревенщине, знать. Поступил я в медицинский. Только недолго проучился. С первого курса загремел в Шлиссельбург. Казнь была заменена вечной каторгой, только заковать не успели. Как раз случился февраль семнадцатого года.

- А что ж потом... не выучился на профессора? Алексей затрясся всем телом после выпитой водки и с трудом выдавил из себя - как ты пьешь такое пойло...у меня родители и то лучше гонят.

- Шутить изволите? Выучился. После освобождения слабый был очень. Тиф, Гражданская. Родители мои померли. Или убили вернее сказать при реквизициях. Жрать нечего!

"Голодное брюхо к учению глухо" В общем не знаю, чем так грешен, что Господь не призвал к себе еще до революции...в Шлиссельбурге.

- Так ты контра?!

- Эх, молодой человек, молодой человек! Вот Вы здесь какими ветрами в Питере? Ну-ну, не мыло я из вас варить собирался, а если б отдали, к примеру, Богу душу у меня на руках, а где ваших близких сыскать мне неведомо...

- Не мыло говоришь?! Помощник тебе нужен?- глаза у Алексея налились кровью и кулаки сжались.

- Прости, Господи! Да успокойся! Уж коли не доверяешь мне, давай еще по стаканчику тяпнем, и иди ка ты паря на все четыре стороны!

Выпили. Крякнули. Посидели молча. И тут Алексей обратился к Карловичу.

- Слышь, студент! Документ мне нужен... да денег на обратный путь. Ну, чёрт с тобой. Давай поработаем, коли работа будет.

Но работы в следующий месяц было только один раз. Привезли тело прекрасной девушки. По результатам вскрытия отравившуюся. Родные и близкие не объявились. Вот и продолжила она свое земное существование в виде медицинского пособия. А Алексей, получив от Адольфа Карловича документ, составленный с его слов, за подписью и с печатью, и немного денег на дорогу, вернулся в родные края. Только вот жить с матерью, отцом, братьями и сестрами после этой истории уже не смог. Попросил родительского благословения и подался в сплавщики. Недалеко от их бывшего хутора протекала река Западная Двина. А ближе к Балтийскому морю становится она Даугавой. Издавна так повелось в этих не хлеборобных местах, что зимой заготавливали лес, возили его к реке. А когда набирала она силы от тающих снегов, сбивали лес в плоты и сплавлялись на этих плотах до самой Риги. Алексей же приспособился после сплава находить себе временные подработки в её окрестностях. В родные края возвращался только в октябре, до первого снега, пешком вдоль реки.

Ранним июньским утром 1937 года Ольга попрощалась со спящими младшенькими братишками и сестренками. Сашенька открыла глаза, подскочила с постели.

- Лёля, я с тобой!

- Что ты, Шурочка! Ты маме и отцу помогай. А я как устроюсь где - пришлю тебе письмо. Тогда и приедешь.

Александра едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Но ей оставалось только молиться, чтобы Господь сохранил ее сестру. Та обулась в новые лапти, специально сплетенные отцом для дальнего пути. Закинула за плечи котомку, сшитую мамой и тихонько затворила за собой дверь.

На ней было простое платье из вытканной холстины с короткими рукавами. Выцветшая от времени кофточка, которую носила покойная бабушка, мамина мама и платок, подаренный ей на 16 лет тёткой Марфушкой. К ней, в районный городок Андреаполь, она сейчас и направлялась. Тётушка была младшей маминой сестрой. Жила последняя из трёх сестер с ослепшим своим отцом, доживавшим свой век в двухстах шагах от их хутора. И, слава Богу дед помер раньше, чем его старшую дочь, мать Ольги, большевики выкинули с хутора с семью детьми и мужем в период повторной сплошной коллективизации. Места у них были глухие, далекие от Москвы, вот и докатилась до них эта волна, обездолившая справные крестьянские хозяйства и семьи спустя несколько лет после указов жестокого красного правителя в 1935 году.

Ольга решила идти к большаку через места своего детства, посмотреть на брошенный дедушкин дом, на свой хутор, где стоял их дом, теперь перевезенный в деревню, в колхоз. Бог весть, доведется ли еще когда в жизни их увидеть? Через четверть часа она была у небольшого лесного озера с берегами, заросшими папоротником под могучими елями. Присела отдохнуть и заметила множество молодых и ядреных боровиков. Насобирала их полный платок и повесила на сухую ветку ели через плечо. Вскоре показался и большак - дорога между Андреаполем и Сережино, двумя районными центрами. По ней еще километр мимо болота и маленькой речки, и вот уже виден поворот на лесную дорогу на их хутор. Дальше она могла бы идти с закрытыми глазами. Столько хожено по этой дорожке с мамой, старшим братом Алексеем, сестрами Шурочкой и Соней. А вот за дорогой лес, который посадили ее родители, чтобы когда вырастут ели было из чего построить детям дома. Выросли теперь и деревья и они со старшим братом. Только незачем им теперь тут строить дома. Их жизнь пройдет где-то вдалеке. На хуторе Лёля не стала останавливаться, душили слезы бессилия и злости. Кто и зачем поступил так безжалостно с их судьбами? Спустилась к маленькой речке с прозрачной студеной водой. Моста через нее не было. Летом можно было вброд перейти, не замочив подола, а вот весной. Весной река разливалась и приводила в ход колеса не небольшой мельничке, построенной еще при их прадеде. Лёлька напилась студеной воды и омыла лицо и руки по плечи. После чего перешла речку босыми ногами и поднялась на горку. Первый дом справа это бывший дом отца их мамы.Вообще улица этой деревни была вся в "лысинах". От всей деревеньки осталось полдюжины заколоченных домов. К моменту переселения в колхозную деревню их владельцы были уже в лучшем мире, а родственники разбрелись по белу свету в поисках лучшей жизни. Ольга подобрала булыжник у крыльца и сбила хлипкий от времени замок. Дверь скрипнула и впустила внутрь внучку бывшего хозяина дома. Ольга перекрестилась на старую почерневшую икону в углу. Все еще висела и бабушкина лампадка. Крыша за десять лет после смерти деда пока еще не прохудилась и в доме было сухо и светло. Странно, что никто не разбил стекла. Половики с пола увезла на память тётка Марфушка. Да и весь дом был абсолютно пустой. Но сбоку печки лежала охапка сухих дров. К счастью в печи нашлось пару старых глиняных, но целых горшков. Ольга сбегала с одним на реку за водой. Достала из своей котомки ножик и спички. Нащипала на растопку лучины. Сбегала в огород за мятой. Через час у нее сварилось пшено с грибами. Спасибо отец дал с собой и деревянную ложку и соль. Стола правда в доме не было. Пришлось есть сидя на полу. От тепла и еды девушку разморило и она задремала рядом с печью. И приснились ей дедушка с бабушкой. Жаловались, что никто не ходит к ним на могилки, не навещает. Лёлька не стала их расстраивать, что с ними тут творится и почему нет возможности ходить. Потом дедушка хотел ее о чем-то предупредить, но бабушка поглядела на него с укором и тот замолчал. Тут Лёлька проснулась. Солнце зашло уже на западную сторону. Окна в доме были на восток и на юг. Вышла на порог и всплеснула руками.

- Ну и соня!

Теперь уж ей затемно не дойти до Андреаполя. Как-никак верст сорок с лишком. Придется заночевать в дедушкином доме. Тогда надо поискать в доме топор и наколоть дров, которые лежали в прихожей.Тех что у печи явно недостаточно, чтобы протопить до утра. Лёлька полезла по лестнице на чердак. Там лежали в пыли старые дореволюционные книжки и журналы. И тогда она вспомнила, что бабушка была образованная. Дед ведь познакомился с ней у барыни, когда служил лесничим. Потом его выгнали, когда мужики порубили лес. Вернее их выгнали, потому что они успели обвенчаться незадолго до этого и бабушка уже носила под сердцем Лёлькину маму. А бабушка была бедной дальней родственницей той барыни - вот и отдала она ее замуж своему лесничему, чтобы сэкономить на приданном. Дед после смерти бабушки книжки не сжег. Должно быть лил слезы здесь на чердаке по своей ненаглядной пока не ослеп. Ольга же успела научиться только читать по слогам и считать до ста. Поэтому сдула с книжек пыль и стала перелистывать в поисках картинок. Картинки в книжках были редки и мало ей интересны. Тогда она вспомнила игру, которой научила ее в детстве мама. Страницы весело зашелестели у нее под рукой и вдруг вылетели несколько червонцев. Ого, целых девяносто рублей! Ольга не верила своим глазам. Может вернуться теперь назад к родителям, братьям и сестрам? Нет. Как вспомнит эти страшные глаза председателя колхоза. Еще и в тюрьму посадит. А скорее просто отберет эти деньги. Бедная наивная девочка. Она просто не знала, что сколько стоит.

Отец ей дал с собой в дорогу пять рублей. У родителей денег почти и не было. Даже тогда, когда они жили на хуторе. Но у деда деньги были. Когда-то он гонял табуны отработанных лошадей в Питер на бойню. С тех барышей и успел выстроить этот дом и что-то отложить на черный день. Судя по тому,что банкноты были новыми, он старательно менял их при многочисленных денежных реформах после Гражданской войны.

На хуторе они обходились своим натуральным хозяйством или вещами, купленными много лет назад. Ножницы, иголки, вязальные спицы, прялка, ручной ткацкий станок, утюг, чугуны, ножи, плотницкий инструмент, керосиновая лампа, примус, самовар - всё было куплено еще до Гражданской войны. Рыбацкие сети отец плел сам. Сам валял всей семье валенки. Шил полушубки, душегрейки и шапки. Плел лапти и корзины. Лепил из глины горшки, кружки и кувшины, вырезал деревянные ложки. Мама вязала шерстяные варежки, носки, шапки и шарфы. Ткала изо льна холсты, шила из них на всю семью исподнее и верхнюю одежду, простыни и наволочки, полотенца всех видов, занавески и скатерти. А что-то доставала из маминого и бабушкиного сундуков. Наиболее ценные и почти новые вещи передавались от женщины к женщине через поколения.

Итак, Ольга решила идти вперед, навстречу судьбе. Дело было даже не в ней. Надо было устраивать в круто изменившейся жизни своих младших братьев и сестер.

Утром встала по привычке очень рано. Разожгла бабушкину лампаду. Накануне, когда искала топор поколоть дров, нашла немного масла. Помолилась Богу и предкам об удаче в пути. Закрыла дверь на палочку, перекрестилась и двинулась в путь. День обещал быть пасмурным. Рассветало нехотя. У речки умыла лицо и напилась с ладошки студеной воды. Ходила она быстро и прошла первое большое село на пути пока не откричали последние петухи. Конечно она знала все окрестные дороги. Ходили с мамой и сестрой по церковным праздникам в окрестные храмы. Но ведь ей-то надо было попасть к тётушке в Андреаполь. И поэтому Ольга никуда не сворачивала с большака. Когда ноги начинали тяжелеть - делала привал. Через один привал вытягивалась на траве, глядя на облака. После полудня поднялся ветерок и погнал их куда-то за горизонт. Хотя она конечно не знала, что это такое. "Вот попаду в Питер, попробую заработать и выучиться, чтобы читать разные умные книжки как бабушка", - думала она. После шестого привала, вдали наконец показались пригороды Андреаполя. У тётушки Ольга была с мамой всего один раз. Но память у неё была отменная. Помнила в лесах каждое деревце, ручеек. А уж дома любила разглядывать и запоминала их так, что если бы умела рисовать, рисовала бы с большой точностью.

Последняя миля далась ей с огромным трудом. "А что если я иду не туда?"-мелькнуло в ее мозгу, но тут, к счастью, показался тётушкин дом. С цепи рвался и заходился лаем косматый дворовый пёс. Но тут на её удачу на пороге появился и хозяин, неказистый хромой мужичонка. Он прикрикнул на пса - и тот убрался в свою огромную конуру.

- Вам чего надоть, девушка?

- Не признали племянницу?

- Ольга? Свет Осиповна?

- Она самая!

- Да на тебе лица нет! Неужто пехотным порядком до нас добиралась? Пятьдесят вёрст протопала?!

- На коляску пока что не разбогатела. Как ваша-то лошадка?

Дядька помрачнел лицом.

-Померла моя старушка в эту зиму. Ну и коляску продал. Чтобы не душили слёзы воспоминаний о дорогом прошлом.

Ольга сконфузилась и замолчала. Дядька через несколько мгновений засуетился.

- Да что ж я тебя во дворе-то держу? Проходи, милая, в избу. Тётушка к соседке за солью побежала, да видно языками зацепились.

Прихожая у тетушки была невелика. На лавку пару ведер с водой поставить, в чуланчик крынку молока, хлеб, да полдюжину яиц в миске. На нижней полке стояли пара больших алюминиевых кастрюль, а на верхней большая чугунная сковородка и стеклянная банка с топленым маслом. На тумбочке под маленьким окошком с форточкой примостился старый примус. И на нем видавший виды чайник. Рядом на небольшой полочке коробка спичек, соль на дне в маленькой стеклянной банке и в банках чуть побольше черный перец горошком и лавровый лист. Слева от входных дверей на вбитых в стену гвоздях вместо вешалки висела верхняя одежда по сезону. В дальнем углу за дверью шла на чердак приставная деревянная лесенка. Во всем чувствовался давно заведенный порядок. Видимо хозяева к переменам в быту относились равнодушно. Дядюшка распахнул перед племянницей дверь в дом, учтиво наклонил голову.

Не успел хозяин раскурить самокрутку, как хлопнула входная дверь, и на пороге явилась тётушка. Была она женщина осанистая, не дурна собой и в полном расцвете своих бабьих сил. Бог весть как уживалась со своим мужем? Выскочила замуж сразу после смерти отца, лет десять тому назад, когда Егор Константиныч был еще молодцеватый кавалер, с Георгием на груди. Он лихо управлял своей коляской, запряженной каурой кобылой и имел постоянный хотя и невеликий доход, благодаря своему удачливому в делах фронтовому товарищу. Вся работа Егора Константиновича заключалась в том, чтобы подвезти товарища куда надобно и иногда присматривать за лавочкой на местном базаре. Потом нашли молодого парня для торговли, а позже местные власти прикрыли их лавочку. И пришлось очень скромно проживать отложенное "на чёрный день", перебиваясь случайными заработками. Перевезти пассажиров с проходящих поездов, которых выходило в их городишке совсем не много. А у большинства не было лишнего двугривенного и они волокли свои вещи, обливаясь потом на жаре, на себе.

А этой зимой лишился он своей кормилицы - лошади. Оставалось обивать пороги местного начальства в надежде получить хоть какую-то пенсию для героя-инвалида империалистической войны. А в свободное время просить милостыню на вокзале. Жёнка его, слава Богу, пока не роптала на свою судьбу. Занималась по хозяйству. Держали пол дюжины гусей, летом добывавших себе пропитание в пруду неподалёку от их участка. Брали молоко у соседей, державших корову, за помощь на сенокосе. Тётушка могла понянчить ребенка кому-то из соседей, постирать. Словом как-то пока обходились. Марфушке было не привыкать. Когда умерла их мать и старшую сестру Марию, мать Ольги, выдали замуж за соседа, недавно вернувшегося с заработков из Санкт-Петербурга, где он несколько лет проработал ломовым возчиком, она ухаживала за ослепшим отцом. Была у него поводырем вместе со старшим братом Андреем, когда они ходили по окрестным храмам просить милостыню. Знать бы ей, что у отца были припрятаны деньги, которые отыскала Ольга. Мария тайком от мужа приносила своим родным хлеба, молока, сметаны, творога и масла. Лес-кормилец помогал им выживать. А когда у Марии пошли дети, пригласила младшую сестру в няньки - и тогда уже кормила свою сестру не украдкой за нелегкий труд и помощь по хозяйству. Теперь уже Марфа должна была носить продукты слепому отцу через речку. Сразу на пригорке у этой речки стоял отцов дом. Средняя сестра, Евдокия давно уехала в Ленинград. Но что-то не очень удачно складывалась её жизнь в пригороде. Брат Андрей пошел в колхоз и был там вроде на хорошем счету в правлении. Но общение с "классово чуждым" отцом ему пришлось прекратить. За это сёстры словно забыли про своего единственного брата.

- Так ты говоришь совсем житья не стало в наших краях от комбедовцев?- расспрашивала племянницу тётушка, потягивая с блюдца чай вприкуску с сахаром.

- Ну, это кому как. Папаша вот пристроился на лошади возле правления трудодни отбывать. Но у нас, его детей, возле такой жизни перспектив никаких.

- Да ведь он уже почти старик. Когда Манечку нашу батька под венец с ним посылал, ему было хорошо за тридцать. А теперь уж столь воды утекло. Теперь уж ты вон какая невеста выросла.

- Ага, невеста-бесприданница. А у меня ведь еще три сестры и два младших брата. Маманя одна их не потянет с таким "ударником колхозного труда" как наш отец.

- Ну и куда ж ты едешь?

- В Питер, к тётке Дусе!

- Ой, девка, гляди. Несладко моей сестрице под Питером живется! Ой несладко. Может здесь у нас к кому пристроишься? Женихи есть...

- Да ну женихи! - подал голос дядька Егор, - одно слово что женихи! Не слушай ее, племянница. Как тут у нас НЭП прихлопнули - так и кончились все наши перспективы. Одно название, что городишко. Люди отсюда бегут, кто порасторопнее в настоящие города. Может и тебе лучше куда южнее Москвы податься?

- Нет. Я уже решила, что в Питер. Очень красивый город. Отец сказывал.

- Красивый-то красивый. Да только людей в ём сгинуло без следа! Жуть!

- Да не сбивай ты девку, Егор! Сам ведь знаешь...кому что на роду написано. На всё воля Божья.

- Бог-то Бог - да не будь и сам плох!

- А, пустое, что воду в ступе толочь. Давайте-ка уже Богу помолимся да во сне успокоимся.

Тётушка с этими словами пошла стелить постель племяннице на небольшой "гостевой" металлической пружинной кровати за печкою.

Вскоре в их небольшом домишке погасли окна, всё стихло и только сонный дядька Егор ворочался в своей постели. В его нынешней скудной на события жизни неожиданный приезд племянницы был словно праздник. Во сне ему под утро вдруг приснилось, что он снова молод и силен, и вся жизнь впереди.

Хорошо просыпаться в сельской местности по утрам, когда кто-то за тебя протопил печь, наносил воды и будит тебя с кружкой парного молока.

-Тётушка, Вы так добры, - Ольга улыбается ей беззаботной улыбкой и медленно выпивает молоко из кружки.

Потом отдает кружку, откидывается на подушку и сладко потягивается. Через десять минут заставляет себя встать с постели, расчесать свои кудрявые волосы и пойти на кухню к рукомойнику. Дяди Егора дома уже нет. Ушел куда-то - должно быть по делам.

Тетя приглашает Ольгу завтракать. На завтрак гречневая каша и яичница-глазунья. Посреди круглого стола пузатый серебряный самовар, а рядом с ним румяные баранки. Во время чаепития тётушка продолжает вчерашний разговор.

- Так стало быть в Питер ты, душа моя, собралась?

Ольга утвердительно кивает, прихлебывает с блюда чай и откусывает от баранки.

- А на чём же ты собралась до Питера добираться?

- На поезде конечно. Ходит ведь поезд. Отец сказывал три раза в неделю.

- Так-то оно так, но ведь чтобы взять билет денег одних мало. Документы нужны, удостоверение личности. Как я понимаю ...их нет у тебя?

- Вот выписка из церковной книги о рождении.

- Ну, по ней тебе билет не продадут.

- Как же мне быть, тётушка?

- Да разве вот так. У фронтового дядиного товарища проводник знакомый в этом поезде работает. Поедешь зайцем в его купе!

Ольга смутилась.

- Как же я поеду с незнакомым мужчиной в одном купе?

- А! Ни о чём плохом ты даже и не думай. Стар он уже для таких приключений. А уж выпить любит. Добуду я тебе в дорогу то, что ему нужнее всего, не беспокойся.

- А как выпьет и приставать начнет?

- Что-ты, Господь с тобою. У них с этим строго. Сейчас с работы погонят. А где ж ему старику такую работу себе ещё взять? Впрочем, если ты девка не бедовая, оставайся-ка тогда лучше со мной. Жениха тебе найду...и дядьку ты не слушай! Неплохие у нас здесь есть парни.

Ольга хотела возразить тётушке, но побоялась обидеть, промолчала. Похоже та, словно прочла её мысли.

- Ну как знаешь! Видно тебе другое на роду написано. Только вот что: крепче в жизни держись - и в петлю никогда не лазай! Из петли-то вырваться ни одному ещё не удавалось. Лекарка мне в нашей больничке сказывала. Одёжки-то на тебе, гляжу, почти никакой, кофта-то матери моей? Про остальное стыжусь и спрашивать. Не в таком же виде тебе в столицу ехать?

- А в каком, тётя?

- Ты всё же поживи малость у меня. Справим с дядькой тебя в дорогу! Своих-то уж видно не дождусь, - она смахнула слезинку краем платка.

Ольга не выдержала, и от жалости прижала её лицо к своей груди.

К вечеру отыскался дядька. Сам навеселе, но с кожаным чемоданом в руках. Небольшой, с кожаными уголками, с удобной ручкой и ремнями он вызвал щенячий восторг у Ольги. Она обняла и расцеловала дядюшку.

- Ну, будя, будя, - засмущался тот, - еще вот завтра машинку швейную вам привезу. Шейте себе на здоровье приданное.

- А из чего шить-то, Егор Константиныч?- подала голос тётка Марфушка.

- Ситцу в нашей лавке возьми. Дешевле выйдет. Вот три червонца.

- А на выкройку?

- Ну вот еще рубль. А теперь спать, замотался я сегодня с вашими делами.

Теперь Ольга поняла, что стоят ее деньги, найденные в дедушкином доме. Тётушка оказалась мастерицей: сама сняла с Ольги мерки, сама сделала выкройку, сама раскроила ткань. Свободного от хозяйства времени у неё было правда не более полутора часов в сутки. Но через две недели пара летних платьев из ситца в цветочек были готовы. Ольга же, под руководством тётушки освоила азы швейного мастерства и самостоятельно сшила себе ночную рубашку, наволочку для подушки и простынь. Тётушка сшила ей пододеяльник.

- Ну, а на одеяло для этого пододеяльника сама уже себе в Питере заработаешь.

- Спасибо, дорогая тётушка! Век не забуду вашей доброты.

- Да чего уж там. Хоть кому-то в нашем роду счастье б в жизни вышло.

Было раннее июльское утро, когда Ольга выпорхнула из душного поезда на волю. Впрочем пахло не природой, а деревянными шпалами, обработанными чем-то ей незнакомым, и углем. Чемодан ей подал проводник, который спрятал ее за небольшое вознаграждение в своем купе.

- Смотри птичка, не попадись в клетку! - напутствовал он её.

Она одарила его своей улыбкой и помахала рукой, когда поезд тронулся в сторону Ленинграда. А сама осталась в Колпино. На листке бумаги тётка Марфушка ей начертила схему. Сперва осторожно перейти через железнодорожные пути в сторону к кладбищу. Ольга прошла по тропке несколько десятков метров и услышала шум воды. Всё правильно. Перед кладбищенскими воротами была запруда реки Ижоры. А через мост были видны и кладбищенские ворота. Кладбище было старое, все заросшее большими деревьями. Со стороны железной дороги стоял памятник погибшим красноармейцам.

Ольга вернулась обратно и прошла чуть далее в другую сторону до автобусной остановки. Автобусов в своей жизни она еще не видала живьем. Только на плакате в Андреаполе. Огромный с большими стеклами. Выкрашенный внизу черным и темно-красным, а верх и крыша желтой краской. Внутри автобуса маячил кондуктор, на сиденьях пассажиры, за рулем водитель. Старый кондуктор продребезжал:"А ты, девушка? С нами едешь или интересуешься?"

- Мне до "Красного кирпичника" один билет, пожалуйста, - отвечала Ольга и протянула кондуктору червонец.

- А мельче-то у Вас денег нет? Билет до этой остановки будет стоить тридцать копеек.

- А я только что с поезда. Разменять не успела, - отвечала ему Ольга.

- И к кому едете? Там ведь проход по пропускам дальше автобусной остановки.

- К тётушке. Она вольнонаемная. Степанова Евдокия Степановна.

- А. Ну тогда присаживайтесь. Запишу на Вас билет в долг. Как поедете обратно в Колпино на нашем автобусе, отдадите.

- Спасибо, товарищ!Запишите пожалуйста на Осипову Ольгу Осиповну.

Дорога была недолгая и проходила по местам живописным. Раскидистые яблоневые сады у аккуратных домиков ленинградских дачников и местных торговцев семечками. Заводские с Ижорских заводов здесь почти не селились. Не удобно было добираться до работы. А рядом были пруды с родниками и чистой водой. Ребетня в них с удовольствием плескалась. Взрослые ходили рыбачить на Ижору, подальше от этого шума. Хотя в прудах водились караси. Люди здесь правда жили не богатые. Все же близость большого городского кладбища многим была неприятна. "Кирпичный завод", -объявил кондуктор, очевидно специально для Ольги.

Остановка оказалась конечная. С Ольгой из автобуса вышла какая-то суровая женщина. Вернее сказать баба в кирзовых сапогах, гимнастерке без знаков различия, подпоясанная широким ремнем с пряжкой и в белом берете. Невообразимое сочетание.

Дорога шла за поворотом в гору, но была перегорожена шлагбаумом, возле которого стояла небольшая будка. Над будкой был виден прожектор. По краям от шлагбаума в обе стороны виднелась колючая проволока. Странно, но людей никого не было и Ольга в растерянности остановилась, оглядывалась по сторонам. Женщина хриплым голосом обратилась к ней.

- Ну что стоишь как дура, Ольга Осиповна? Тебе разве не объяснили, кем тут служит твоя тётка? И как к ней пройти?

- Нет. А что, разве она служит?

- Ладно, давай провожу тебя в её отряд. Документы у тебя в порядке?

- Да, конечно, - соврала не краснея Лёлька. Хотя никаких документов у нее и в помине не было.

- Петрович, пропусти нас!

При этих словах из будки высунулась сонная, опухшая от пьянки рожа охранника. Он был без ремня и головного убора.

- А, это ты, Люсьена. Кого ведешь с собой?

- Родственницу Степановой...

- Ну гляди, если что...

- Дурак ты Василий,- не оборачиваясь, бросила она на ходу охраннику.

Когда они поднялись по дороге на пригорок, Ольге открылась потрясающая картина. Слева вдали в низине протекала река Ижора. Справа далеко-далеко чернел, судя по всему непроходимый лес. А все пространство между ними занимали огромные цеха с высоченными трубами, деревянные бараки, бесчисленное число узкоколеек пересекали всю территорию. На горизонте виднелись вышки с прожекторами, на которых стояли стрелки.

- Ну вот, мы почти и пришли, - легонько толкнула в спину окаменевшую девушку ее провожатая.

Иди, никуда не сворачивая, вон к тому бараку. Если кто остановит, предъяви документы и попроси проводить до семнадцатого отряда к Степановой. А мне в другую сторону. Еще увидимся, товарищ.