Это была пара синих атласных туфель, расшитых разноцветным стеклярусом, из тех, которые не на каждый день: в них невозможно было выходить из дому, потому что легчайшая уличная пыль мгновенно лишала их блеска и очарования, превращая в заношенные грязные тапки. В них невозможно было танцевать: изящные каблучки, закреплённые тончайшими гвоздями на лёгком основании, норовили ускакать-улететь прямо в толпу восхищённых зрителей, когда хозяйка туфель самозабвенно отплясывала со своим кавалером. Они были предназначены для парадных выходов и торжественных церемоний, и так уж повелось, что представительницы женской половины семейства Конрад надевали их только раз в жизни – в день помолвки, полагая, что на счастье. И ещё не было случая, чтобы в дальнейшем они были несчастливы в семейной жизни – истинные Конрад, кому эти туфли были по ноге. К сожалению, и в счастливых поколениях Конрад случались мезальянсы и адюльтеры, и дочерям, родившимся от подобных связей, туфельки на ногу, как правило, не лезли, и им приходилось рассчитывать только на собственные силы, а не на привычного ангела-хранителя.

Во времена Великой Депрессии прадедушка нынешних Конрадов Патрик, спасаясь от безработицы, голода и нищеты, завербовался на строительство автомобильного завода Форда в далёкой России. А так как его благоверная миссис Памела Конрад ни в коем случае не была согласна отпускать его на другой конец света без присмотра, то он и заявился на место строительства в древнем русском городе на великой русской реке со всем своим семейством, включая миссис Памелу Конрад, двух сыновей, дочь Мэри и тёщу. Миссис Возняцки, безо всякого ворчания откликавшаяся на «бабушку», была вполне ещё крепкой и деятельной женщиной средних лет.

Спустя семь лет сыновья один за другим вступили в комсомол, Мэри забыла английский напрочь, зато делала успехи в немецком, тёща заседала в женотделе, Патрик пристрастился к рыбалке на реке, мало уступавшей привычной Миссисипи в родной Луизиане, а лучшего друга Патрика, как английского шпиона, отправили осваивать добычу угля в Заполярье, словом, Патрик и вся его семья совершенно натурализовались на новом месте, и покинуть Советскую Россию стало решительно невозможно.

А потом Мэри вышла замуж. Как настоящая Конрад, по настоянию бабушки, она была в районном ЗАГСе в драгоценных атласных туфельках – переобулась в них при входе и сняла при выходе, после чего туфли были обёрнуты целлофаном и холстом и убраны в дальний угол комода до будущих времён. Избранником Мэри стал товарищ её старших братьев – комсомолец и передовик, парашютист и ворошиловский стрелок, с горящими чёрными глазами и непокорным кудрявым чубом, отзывавшийся на библейское имя Давид.

Тем летом будущее было отложено на неопределённое, поначалу казавшееся непродолжительным, время: началась война. Братья Мэри ушли на фронт и сгинули в первое же военное лето, отец и муж трудились на заводе, а сама Мэри была мобилизована как выпускница факультета иностранных языков и все четыре года войны служила переводчицей при штабе одного из фронтов. Все четыре года Давид писал ей страстные письма из глубокого тыла, и ещё три года после окончания войны, пока Мэри служила при советской комендатуре.

Давид дождался Мэри: осенью сорок восьмого, придя после смены, он почувствовал запах крепкого табака, а в доме никто не курил – ни Патрик, ни Давид. Заглянув на кухню, он увидел военного… нет, военную в выцветшей гимнастёрке – та обернулась на звук его шагов, звякнули медали, и Давид вдруг признал в этой малознакомой женщине в военной форме с прядью седых волос в чёлке свою Мэри – та выглянула откуда-то с самого дна пары серьёзных, как будто выцветших, глаз.

Нельзя сказать, что у них не было вопросов друг к другу: семь лет – большой срок. Но Давид, воспитанный в патриархальной иудейской семье, не мог позволить разрушить свои планы на семейную жизнь никаким привнесённым обстоятельствам, будь то война, разлука или даже внезапные влюблённости, случающиеся у кого угодно и безо всякой войны. А Мэри твёрдо знала, что пара атласных туфель, в которых она была, когда поставила свою подпись в ЗАГСе под записью об их бракосочетании с Давидом, являются гарантией их счастливой семейной жизни именно с Давидом, пусть даже спустя целую войну.

В течение следующих четырёх лет Мэри родила четырёх дочерей, после чего запретила Давиду даже заикаться о рождении сына.

Дочерей назвали очень по-русски: Светлана, Наталья, Татьяна и, младшая, Мария. Старшие пошли в отца: черноволосые и глазастые. Только младшенькая Мария была безусловной Конрад – рыжеволосая, с карими, почти рыжими, глазами. Замуж они выходили, как и родились – одна за другой. И как-то так получилось, что разъехались они потом в разные стороны вслед за своими мужьями: Светлана моталась по гарнизонам с мужем-военнослужащим, то мёрзла где-то на Камчатке, то мучилась от жары в Кушке. Дослужившись до полковницы, демобилизовалась, и теперь где-то в дальнем православном приходе служит вместе с мужем, окормляя немногочисленную паству.

Наталья стала Исмагиловой – она недалеко, в Казани. Мужнина родня держит её за свою: такая же черноволосая, глазастая и носатая.

Татьяна эмигрировала на прародину отца – она теперь праведная иудейка.

Дальше всех занесло Марию: где-то в Центральной Африке, первая жена и верный соратник тамошнего «кароля», ведёт она своё племя через перипетии гражданских войн и правительственных переворотов, и бережно хранит на дне фамильного королевского сундука пару синих атласных туфель, расшитых стеклярусом. Они смирно лежат, упакованные в бархат и обувную коробку “Reebock”, и ждут, когда подрастут её дочери – истинные Конрад.