Начну с того, что моего Ивана Никифоровича звали Тихоном Автоматоновичем – сочетание, по нынешним временам, странное и даже невозможное. Но нужно сказать, что происхождением он был из староверческого села, где их род Дураковых наряду с Гордеевыми был из самых первых переселенцев, в царствование Елисаветы Петровны отправленных кем-то из Демидовых всей калужской деревней скопом, на новый медеплавильный завод в отрогах Южного Урала, где, кроме дикого зверя да не менее диких башкирцев, никого и не водилось в лесистых горах. Свою староверческую особость тихоновские земляки соблюдали во все времена: развесёлую церковь с белёными колоннами на все четыре стороны, построенную в духе «просвещённого века» одним из первых управляющих, не посещали даже в Пасху, в пугачёвщину лили пушки для Петра Фёдоровича не за барыш – «за так», в Гражданскую стояли за большевиков - против Колчака, за что были расстреливаемы колчаковскими карательными командами на высокой Маячной сопке над селом, в Отечественную воевали не за страх – не жалея живота: полсела животы положили в ту войну. Вот только в самые новые времена они как-то растерялись. От старых обычаев у них уже и не осталось ничего, разве что в баню чужих не пускали, да весёлую церковь на высоком берегу по-прежнему не жаловали. Руды давным-давно истощились, и о прежних заводах, что медеплавильном, что чугунолитейном, напоминали только чугунные кресты на кладбище, остекленевший шлам в берегу, да древняя лиственничная плотина.

Когда Тихон ещё в школе учился, докатилось до их села большое строительство: пришла мехколонна с самосвалами, тракторами и экскаваторами, с сотнями рабочих – вела эта мехколонна ЛЭП через перевалы, окружавшие село. Несколько месяцев Тихон с друзьями бегал смотреть, как копались котлованы, заливались фундаменты, монтировались металлоконструкции, а после вздымались в небо на тракторных тягах опоры, ожидая, когда потянут по ним алюминиевые провода. Их старшие сёстры в это время бегали тишком на свидания к молодым мехколонновским работягам, а те были неотразимы, как викинги в поморской деревне: крепкие и весёлые, вольные и богатые, проездом из большого мира в Большой Мир. Тогда-то и решилась Тишкина судьба, и, отслужив срочную, подался Тихон в областной город в ту самую мехколонну с загорелыми белозубыми монтажниками, пропахшими металлом и одеколоном.

Четверть века работал Тихон на стройках, тянул электрические провода то в центральной России, то на родном Урале, в Казахстане и в Якутии, то - в охотку, порой – надрываясь от непосильного труда. Между командировками женился на соседке-перестарке из Гордеевых, та родила ему сына с дочерью. Ждал: вот-вот дадут квартиру – стало тесно в малосемейке, но в 98-ом всё рухнуло окончательно. Ладно, дети уже были взрослые: сын выучился на менеджера, дочь выскочила замуж за бизнесмена, жена уже получала пенсию, а Тихон, поразмыслив, пришёл в нашу строительную фирму, отпочковавшуюся от прежней мехколонны.

Надо сказать, Тихон не был подвержен известной российской забаве, и при этом работу свою исполнял очень обстоятельно, по причине чего его «выдвигали»: то - в профком, то - в партию, то - в бригадиры. Казалось бы, все возможности для карьерного роста. Но, избегая пьянок, он не мог игнорировать выпивку как таковую совсем: в те времена это было не принято, и Тихону приходилось выпивать то с бригадой, то с начальством, то с заказчиком, а при его обстоятельности во всём, эти выпивки заканчивались катастрофой: спившиеся рабочие разбредались кто куда, спившееся начальство оформляло больничные листы, и строительство останавливалось, только хмурый Тихон, не очень трезвый, но вполне работоспособный, бродил по опустевшей строительной площадке и, как единственный вменяемый, получал взыскания за всех.

Мы с ним как-то сразу сошлись, видимо, оттого, что родились чуть ли не в один день и имели схожие склонности и характеры, потому нам было друг с другом легко и мы частенько работали в паре, вот и небольшой объект километрах в ста от его родного села, в похожем заводском поселке, мы строили практически вдвоём, только механизатор из местных, да Дима Малинин, наш прораб, денно и нощно окучивавший аборигенок в окрестностях и нам ничем не мешавший. Каждое утро, затянув страховочные пояса, навесив на шею лазы и заткнув за пояс, рассовав по карманам инструмент, мы скорым шагом по морозцу пробегали семь километров до нашей линии, а вечером таким же манером возвращались обратно, потому что Дмитрию на нашем «уазике» никак не удавалось подгадать ни к началу работы, ни к её окончанию. Мы снимали домик в посёлке, вели жизнь трезвую и размеренную, разве соседки с нашей пятидесятилетней хозяйкой иногда устраивали посиделки при нас, и, вдоволь накокетничавшись и изрядно набравшись, уходили, разочарованные.

Я тогда тоже решил прервать свой алкогольный марафон, в силу чего надо мной были произведены некие манипуляции в нашем районном наркодиспансере, и заведующая оного вручила мне пузырёк с таблетками строгой отчётности, которые я должен был употреблять в случае депрессии. Я их, действительно, употребил в некотором количестве, а после перестал ввиду отсутствия всякой депрессии при здоровом физическом труде на свежем воздухе. Но они пригодились: Тихон, пожаловавшись на плохой сон, поинтересовался, нет ли у меня каких снотворных таблеток? На что я ответил, что есть какие-то таблетки от депрессии, может, помогут? Тихон попробовал, и они ему помогли, и он был мне очень благодарен.

Где-то за неделю до Нового Года, когда мы разменяли уже третий месяц на объекте, накопившаяся усталость и ожидание скорых Рождественских каникул, вкупе с хозяйкиными подругами, начали оказывать на нас своё разрушающее действие: как-то вечером Тихон, махнув рукой, опрокинул рюмочку с нашими гостьями, после чего стал неестественно весел и даже уединился с нашей хозяйкой в бане. Кажется, в бане он ещё выпил, потому что, когда вернулся в дом, то вёл себя очень странно: он дурашливо улыбался, что-то мямлил, пытался усидеть на табурете, но, каждый раз, присаживаясь на него, совершал странный кувырок, как котёнок, переболевший чумкой, и продолжалось это до тех пор, пока мы его не уложили.

Следующие дни до нашего отъезда под Новый Год были похожи один на другой: каждый вечер после работы, выпив совсем немного, Тихон становился неприлично пьян, не мог связать двух слов и постоянно падал, буквально, через каждый шаг или два, сопровождая свои падения улыбкой идиота.

Наверное, числа 30-го, мы, наконец-то, собрались домой: в грузопассажирском «уазике» Дима за рулем, я на пассажирском рядом, Тихон сзади за низкой перегородкой пускает счастливые слюни.

«Смотри за Тихоном!» - сказал мне Дима. – «Я его боюсь! Хрен знает, что ему в голову взбредёт!»

«Да что он сделает?» - удивился я.

«Смотри за ним!» - прикрикнул Дима.

Был тёмный декабрьский вечер, и мы ехали, не спеша, по заснеженному шоссе, прорезающему поперёк Уральские горы, и только Тихон время от времени лепетал сзади: «Ну, куда мы едем? Поехали обратно…»

На «Тёщином языке» - крутом долгом спуске - Тихон подкрался сзади к Диме, накинул ему на шею брючный ремень и, хихикая, начал душить. Дима, крепко вцепившись в руль и напрягая шею, пытался мягко выжать на спуске тормоза. Я смотрел на это, не представляя, как помочь Диме. Когда машина остановилась, Дима вырвал ремень у Тихона из рук, вышел из машины и, открыв пассажирскую дверь, вышвырнул Тихона из салона. Маленький и плотный, он едва доставал Тихону до плеча, но ярость его была неудержимой.

«Я говорил тебе – смотри за ним!» - кричал он мне, мутузя кулаками лежащего Тихона.

«Ты хотел убить нас, гад!» - кричал он Тихону, пиная его ногами по голове, по рёбрам.

Я стоял, изнывая от вины перед Димой и от жалости к Тихону.

«Зачем вы меня избили?» - спрашивал несколько протрезвевший Тихон, промокая ладонями гематомы на лице все оставшиеся сто километров уже равнинного пути.

Мы завезли Тихона в его малосемейку, сдали с рук на руки, только жена его имела озадаченный вид, кажется, не столько от побоев, сколько от степени его опьянения, совсем ему несвойственной.

Наши «каникулы» затянулись, и мы выехали обратно на наш объект только в феврале, всё те же: я, Дима и Тихон, внезапно просветлённый и трезвый. Когда доехали, там же, на квартире, Тихон рассказал, как очнулся уже в новом году в Ново-Александровке – там у нас известная психушка для алкоголиков и наркоманов. По прибытии домой, у него случилось ещё одно обострение, и жена вызвала санитаров. Когда он пришёл в себя, его навестили родные: жена, сын, дочь, зять-миллионер. И Тихон этому своему зятю распорядился: «Вшейте мне «торпеду»!» Зять и врачи отделения на это ему возразили, что «торпед» теперь не производят, что теперь делают импортные уколы внутривенные одноразовыми шприцами. «Нет!» - стоял на своём Тихон. – «Вшейте мне «торпеду»! Какой прок от зятя-миллионера, если он даже не может антабус достать!»

И зять изыскал «торпеду», и её вшили Тихону в ягодицу, а где-то через месяц я выдёргивал нитки из его задницы и выковыривал остатки уже рассосавшейся «торпеды», потому что у нас было очень много работы, и ехать в больницу для снятия швов Тихону было недосуг.

С тех пор прошло много лет. С тех пор Тихон не пьёт. Вообще.