Смогг, едкий смогг. Двухкомнатная квартира. Хрущевка. Рабочий квартал. Едкая вонь бензина, запах йода, весь аптечный спектр не могут перебить отвратительный запах гниения. Ему осталось несколько дней. Ей осталось несколько недель. Я же счастливчик – мне осталось несколько месяцев. Тот, кто не вскрывал пах не поймет, что значит безнадежность. Вены пережжены. Аварийное метро больше не пропустит вагоны с эйфорией в эпицентр моего в Эго. Ищем обходные пути.

- Если загноится, то ничего страшного. Есть хирург знакомый.

-Иди нахуй не мешай.

Я вспотел. Сука, где вена? Сука. Сука. Сука. На стене висит репродукция Моны Лизы. Она хитро смотрит на то, как я скорчившись на грязном матрасе со спущенными трусами пытаюсь найти заветную вену.

-Бля, давай уберем нахуй эту Мону Лизу,а повесим Ван Гога лучше.

- Мне вообще посрать. Хочешь убирай.

Но мне тоже посрать, ведь я нашел вену. Каждый раз, нажимая на поршень, в глубине души я надеюсь на то, что меня перенес в прошлое, в день моего первого укола. Я пытаюсь догнать прошлое, двигаясь в противоположном направлении. Компульсивность. На одни и те же грабли ежедневно. Блядь, я же знаю, что первая инъекция единственная в своем роде…и что не повторить ее. Невнятный приход. Разочарование. Но я же знал. Я откидываюсь на спину. Зраки в точки. Кругом точки. У Гнутого, у Мэри, на венах, на Цыганской Поляне…Весь мир состоит из точек. Не хватает последней.

- Может золотую дозу?

В ответ молчание. За стеной сосед сверлит перфоратором стену. На улице визжит сирена.

- Бля, да скажите вы что-нибудь?

Какой скоротечный приход. Ебаная толерантность. Нужно еще.

-Эй, вы, вот вам деньги, сходите кто-нибудь за седлом и баянами.

Это они всегда пожалуйста Потная клешня Гнутого выхватывает у меня купюры. Улыбается сука, проконча.

- Эй, Гнутый. Только попробуй меня наебать. Ты меня знаешь.

Гнутый издевательски ржет и вскидывая кулак захлопывает дверь.

-Но пасаран, камарад. Левый левого не наебет.

Приходит мысль, что вместо Моны Лизы нужно повесить портрет Сталина.

- Мэри…а что если портрет Сталина тут повесить?

- Анус себе дерни, пес. Какой Сталин? Ты вообще поехавший?

Мэри сидит закинув ногу на ногу на промятом кресле. Мэри цинична и немногословна. Мэри когда-то угорала по стрейт эйджу и феминизму. Теперь же Мэри любит лишь колоться и сосать.

- Мэри, а ты кресты во сколько лет проебала?

- В восемнадцать. А тебе не похуй ли?

- Вообще то похуй. Я просто для приличия спросил. Давай пока Гнутый ушел отсосешь?

-Как всегда за три куба?

- Конечно. Ты меня знаешь.

Играет Джой Дивижн. Щи из лост контрол. Да, она потеряла контроль. Я потерял контроль. Мы потеряли контроль. Мы бессильны перед нашей зависимостью и наши жизни стали неуправляемы. Мерная мрачная музыка, запах химикалий, причмокивание Мэри, за окном трубы и бараки, ряды бараков. Что я здесь делаю?

- Мэри, может хватит? Может пойдем на группу?

Мэри продолжает сосать. Она любит это дело. Действительно…какая группа? Сейчас Гнутый придет с седалом и муравьиным спиртом.

За окном шелестит дождь. Где-то лает собака. Уже июнь. Неужели уже июнь?

Потеря мировоззрения. Я не знаю, что происходит в мире. Я не знаю, что происходит в центре города. Я ничего не знаю. Я лишь знаю, что Гнутый опаздывает.

- Мэри…черт возьми. А где ноутбук?

Я , вдруг, натыкаюсь взглядом на пустой стол.

- Так ты ж его заложил месяц уже как? Ты чего?

Мэри снова опускает голову. Я закуриваю Мор. Черт, а ведь у нас даже люстры нет. Просто лампочка болтается. А я и не замечал.

…

Утро. Все также лают собаки. Они по ходу вообще не замолкают? Грохочет товарняк. Мы с гнутым на легких кумарах, пускаем носом пузыри. Я прихлопываю таракана. Гнутый достает из носа козу и размазывает ее по обложке книги.

- Эй,ты, скунс ебаный. Ты нахуй так делаешь? Не у себя дома!

Я выхватываю у него книгу. Сартр. «Тошнота».

- Мэри, это твоя книга?

- Угу…можешь ей срачельник подтереть. Не мешай.

Мэри сегодня кок. Все трое в предвкушении завтрака. Завтрак, обед и ужин почти не отличаются по составу меню – доширак и дезоморфин. Дезоморфин и доширак. Мэри ведет реакцию. Гнутый нетерпеливо постукивает пальцами по плите. Монотонно плещется отрава в двухлитровом болоне. Качественно отбитый седал это уже пол дела.

- Скорее бы. Скорее бы. Эх, вот если бы красный был фосфор.

-Заткнись, заебал уже пиздеть под руку.

У Мэри испарина. Какая она страшная, гнойники, прыщи, сломанный нос. Сука. Остановите Землю, я сойду. Что я здесь делаю? Гнутый грызет ногти. Желтые. Я словно чувствую их химический привкус. В этой квартире все пропитано химией. Даже пятна спермы на матрасе содержат в себе молекулы дезоморфина.

Варка идет своим чередом. Ежедневно, однообразно, одномерно. Одномерные люди в трехмерной квартире. Одна и та же картина каждый день. Кто-бы мог подумать, что все мое бытие будет определяться осознанием того, что мне нужен дезоморфин. Я закуриваю, дым от сигарет смешивается с дымом от плиты, где варится наше Время. Уроборос уже сжал зубами свой хвост, чтобы в очередной раз поглотить себя же. Поглощая порождает.

- Это наш Великий Отказ. Знаешь, Мэри…

- Хватит пиздеть. Достал со своей философией. Лучше займись спичками.

Монотонные движения. Эх, где же достать красного фосфора? Гнутый разводит фанфурик. Как же они меня достали. Нужно выходить из срыва. Но вместо того, чтобы натянуть джинсы, кеды и пойти на группу, я тянусь к фурику.

- Эх, раскумариться бы поскорей…

Гнутый расчесывает язвы на ногах. От него пахнет йодом, потом и гноем. Уныние. Я ненавижу Гнутого в такие моменты. Жалкое существо. Я дышу на руку, нюхаю. Пахнет гнилью. Все – гниль. Все тлен.

- Гнутый, скажи…если я тебе отдам свою дозу, ты сможешь у меня отсосать?

- Э, ты что охуел?

Лицо перекошено, в уголках заплывших глаз сгустки гноя. Мне становится страшно. Но я уверен, что он бы сделал это, если бы я предложил это на третьем дне кумаров. Не факт, что я бы не отсосал за дозу.

Звонит телефон. Гнутый хватает трубку. Я не слышу что ему говорят. Но лицо его меняется. Брови ползут вверх, кулаки сжимаются, перекашивается рот. Он выдавливает из себя хрип: «Я приду на похороны…приду…держись». Телефон гулко стукнулся об пол. Батарейка вывалилась. Гнутый смотрел поверх моей головы. В какую-то точку позади меня. Я обернулся. Там висел постер какой-то готик команды. Распятый на кресте полуразложившийся Иисус.

- У меня умерла мать. Нужно ехать.

Может быть и правда ему лучше ехать? Мне больше достанется. Нахуй он тут нужен. Но вместо этого я обнимаю его.

- Держись, Гнутый. Сейчас через пол часа вмажемся, а потом поедешь.

От Гнутого пахнет рвотой. По его землисто-желтого цвета лицу текут слезы. Крокодиловые слезы.

Он так никуда и не поехал. Через неделю он просто не проснулся. Ночью мы оттащили его тело за гаражи. Его обнаружили утром. Мы с Мэри стояли у окна и смотрели как суетятся вокруг него врачи. Как толстый мусор вызывает кого-то по рации. Как какой-то хипстер снимает все это на айфон. Я вздыхаю. Мэри выдыхает клуб дыма.

- Жалко его все таки…Давай сварим еще.

С нами больше нет Гнутого, но у нас есть еще седал.

-Знаешь. Мне его постоянно хотелось отпиздить, он был долбоебом. Но черт возьми, он был нашим долбоебом.

Мэри отточенными движениями отбивает седло. Я разматываю бинт на ноге. Гной, гниль. Запах этого лета. Нога загнила. Пальцы посинели.

- Мне надо к хирургу. По ходу затромбил знатно. Пальцы ничего не чувствуют.

Мэри молчит. Я пытаюсь пошевелить пальцами ноги. Морщусь от боли.

- Сейчас сваришь. Сделаемся, отойду немного, и пойду к хирургу.

Мэри поворачивается на секунду и бросает.

- Только купи еще седла.

Я понимаю, что денег нет. Нет денег – нет седла. Но я найду. Обязательно найду.

Звонок в дверь. Мы напрягаемся. Кто это мог бы быть? Мусора? Может кто-то из ребят? Может Бобби откинулся?

Смотрю в глазок. Черт. Черт. Охуеть. Я судорожно открываю дверь. Замок заедает. Меня трясет.

Он смотрит на меня с ироничной ухмылкой. В новеньких обтягивающих джинсах, конверсах, в футболке с короткими рукавами. Глаза сразу ощупывают локтевые сгибы. Дороги на месте…но он не кололся уже давно. Как так? Я смотрю на него как на восставшего из мертвых.

- Суин…Ты? Ты разве не умер? Ребята говорили, что ты уехал в Москву и пропал. Что передознулся.

Мы обнимаемся. От него пахнет одеколоном, от меня химикатами. Он чисто выбрит, я оброс жесткой бородой. Он протягивает мне визитку. На ней написано NA.

- Возвращайся,брат, программа работает.

Мэри кричит с кухни?

- Кто там пришел? Крокодос только на двоих. Пусть со своим седлом приходит и сам варит.

Суин смеется. Я тоже. Я то знаю, что ему не нужен крокодос. Он достает пакет с пуэром.

- Десятилетний.

Я улыбаюсь. Как же давно я не видел Суина.

- Брат, выходи из срыва. Будет чистота будет все.

В голове у меня проносятся сотни мыслей. Бессилие. Это и есть бессилие.

- Я понимаю, что ты сейчас не можешь не вмазаться.

Я благодарно киваю. Я понимаю, что этот раз может быть последним. Как же мне не хватало Суина. Мы сидим и пьем чай. Я вмазаный, он чистый. Мэри лежит на матрасе. Халат задран. Виднеются грязные трусы.

- Приходи вместе с ней.

Мне стыдно за нее. У него, наверное, красивая девушка, музыкантка или художница. А у меня просто опустившаяся богемная блядь. Грязная, насквозь прокрокодиленная. Но я киваю.

- Я приду. Надеюсь она тоже.

Ну и приснится же такое. Словно перенесся на год назад. Черт возьми. Слава Высшей Силе, это просто сон. Я потягиваюсь. Та же комната – новые обои, новая плита, белые шторы, ноутбук, на столе нежится кошка. Я чищу зубы. В зеркале отражается все то же лицо. То, но не совсем. Нос сломан, шрам, все также. Но глаза другие. Зрачки самые что ни на есть обычные. Неужели раньше я был другим? Был. И мне нельзя забывать это. Я всегда должен помнить откуда я пришел. Кто-то сейчас ищет вену, кто-то ищет закладку, кто-то под дождем стоит и ждет барыгу, кто-то на коленях умоляет обменять чек на телефон. Кто-то расчесывает язвы, кто-то отходит после ампутации от наркоза, кто-то трясется на унитазе на кумарах, кого-то пиздят мусора, у кого паранойя и он пытается выковырять маникюрными ножницами пулю, которой нет, кто-то разбирает ноутбук в поисках датчика, установленного ментами…паранойя, абстиненция, задувы, флегмона, гангрена, контроль, чек, притон, седло, псевда, ширка, метро…Слова из прошлого. Кто-то их продолжает говорить ежедневно. У меня же теперь новый вокабуляр. А она где-то сейчас на притоне. Возможно уже умерла… Надеюсь она выберется, прорвется. Пока я не могу ей помочь. Я не могу изменить мир, нужно начать с себя. Я виноват. Безмерно виноват. И я возмещу, если на это будет воля Высшей Силы. Я чувствую, что погружаюсь в прошлое. Дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить. Мужество изменить то,что могу и мудрость отличить одно от другого.

Разве мог я год назад подумать, что у меня будет хорошая работа, куча друзей, море впечатлений от каждого прожитого дня. Вместо голой лампочки – нормальный абажур. А книга Сартра лежит там же, на столике. Только теперь это не тошнота. Экзистенциализм – это гуманизм. Я всегда любил начитавшись по верхам философии вешать девушкам лапшу на уши. Я улыбаюсь. Черт. У меня сегодня один год.

Звонит телефон. Я отставляю в сторону IPad. В ленте друзей только наши люди. Прошлое обрублено. Звонит Суин. Я слушаю его с улыбкой. Меня наполняют чувства благодарности, теплоты, доверия, заботы, вдохновленности, веры и надежды.

- Бро, с годом тебя. Я верил, что у тебя получится. Мы все в тебя верили. Приходи на группу. Там тебя ждет сюрприз.

- Спасибо, Суин. Я тебя люблю, брат. Если бы не ты, меня бы не было в живых.

- Тебе спасибо за то, что ты есть. Ты же знаешь. Я не могу, мы можем.

Я минуты три сижу неподвижно с застывшей на лице улыбкой. По крышам гаражей барабанит теплый летний дождь, где-то весело стучит скорый поезд, где-то лает собака. Мир, такой обычный мир. На небе радуга.

Я звоню своему подопечному. Ты как? Написал? Когда-встретимся? Все нормально? Я чувствую, что я нужен. Мир остался тем же, но изменился я.

Я еду в автобусе на группу. В ушах играет Анжей Сатори. Медитация. Дождь к вечеру кончился. Светит солнце. Куда-то едет скорая, где-то кто-то умирает в реанимации, кто-то заживо гниет. Я не могу им всем помочь. Я могу лишь делать действия. Просто делать то, что помогло миллионам.

Я спускаюсь в свой любимый подвальчик. Ребята пьют пуэр, играет музыка. Смех, улыбки. Кто-то сидит Вконтакте, кто-то постит в инстаграм, кто-то играет в планшет, кто-то мирно общается, кто-то истерично хохочет. Старые и молодые, богатые и бедные, медленные, быстрые и кислотные. Не имеет значение кем мы были раньше, что употребляли и в течении какого времени. Важно лишь наше желание быть читсыми и счастливыми. Она выходит мне навстречу. Я замираю. Неужели она? Жива. Жива…Жива…

- Мэри…Мэри…Мэри…

Она улыбается. У нее нет ноги, вместо нее протез. Но она жива. Мы обнимаемся. От нее не пахнет йодом. От нее пахнет духами.

- Сколько у тебя чистоты?

- Два месяца! Первый день в социуме.

Я сжимаю ее в объятьях. Она тоже в Программе. На часах 19-00 и ведущий начинает группу.

- Здравствуйте, меня зовут Антон и я наркоман.

- Привет, Антон.

Мы представляемся по кругу. Ведущий заканчивает читать преамбулу.

-На правах ведущего хочу спросить у кого есть юбилеи чистого времени.

Я смотрю на Мэри. Мэри на меня. Мы сидим в кругу. Я называю свое имя.

- Привет, Аркадий. Алкоголик-наркоман. Я благодарен вам всем за то, что вы есть. Сегодня у меня год чистоты…

Мэри явно стесняется. Она нервно постукивает пальцами по протезу, но все таки выдавливает из себя:

- Мэри, наркоманка. Сегодня у меня пять дней чистоты.

Аплодисменты. Группа аплодирует нам. Я знаю, что у меня будет и горе, и радость в жизни…но я выдержу, я проживу. Я всегда буду помнить откуда я пришел. И она будет помнить.

Мы идем с группы по аллее в автостоянке – Суин, Мэри и Я.

- А где похоронен Гнутый? Давайте к нему съездим?

- Давайте.

Суин заводит свой Форд Фокус, я закуриваю Парламент. За окном июнь. Мой первый чистый июнь.