Себиар шел по белым плиткам пола и невольно старался не наступать на швы. Это было очень неудобно. Шаги не получались ровными, и приходилось изредка перешагивать сразу через две плитки. Кто только придумал этот дурацкий размер, не соответствующий шагу среднестатистического бога?

И о чем он только думает... При чем тут плитки, если через пару минут в Пантеоне должен произойти финальный сокрушительный скандал? Планировались громы и молнии, громкая брань по матушке и швыряние хрупкими предметами. Себиар прекрасно знал своих братьев, и был готов к тому, что ему не только основательно прополощут мозги, - сегодня он не исключал и самого обыкновенного трактирного мордобоя. Предсказуемо и пошло, но Тальба, скорее всего, не сдержится.

Себиар остановился перед огромной двустворчатой дверью Пантеона. Округлая арка, мелкая яркая мозаика из драгоценных камней и серебра, тяжелые кованые ручки в виде изогнутых человеческих фигурок. Себиар знал эту дверь так же хорошо, как собственный алтарь. Бывало, он, часами сидя на полу, изучал переливы цветов и хитросплетение орнамента. На память знал, сколько каких камней выложено в той или другой фигуре. Мог без подглядываний нарисовать почти любой фрагмент огромной мозаики. Дверь ему нравилась. Всегда, с самого начала.

Бог Плодородия стоял в ослепительно чистом молочно-мраморном коридоре, устало опустив голову и, словно в нерешительности, касаясь дверной ручки кончиками пальцев. Черные волосы, небрежно стянутые сзади в хвост, почти касались белых плиток пола. Богато и тонко вышитая золотом и украшенная изумрудами мантия делала его плечи еще шире и словно заявляла каждому непонятливому: «Вот оно – богатство осени, обилие плодов земли и человеческих жизней. Вот оно - счастье семейного довольства, тепло очага и изобилие заслуженных наград. Вот они – бесконечные идеи задуманных планов, складываются в тонкую вязь исполненных дел и совершённых поступков».

Себиар всегда честно исполнял свой долг. Искренне любил мир, который поручил ему Творец. Любил людей, населяющих землю. Любил двух своих братьев и сестру, которые делили с ним бремя и ответственность забот о мире. Любил своего старшего сына - сурового крылатого воина, преданного отцу до зубовного скрежета. Себиар любил всех. Только глаза его всегда говорили о чем-то большем. Яркие, густо-синие, они казались невозможно холодными для бога Плодородия. Словно мысли его всегда были в стороне от бренной земли и бренных небес. Но вслух этого никто никогда не произносил.

Себиар глубоко вздохнул и с легким усилием распахнул обе створки двери. Он пришел.

Пантеон встретил его слепяще белым светом, пронзительным запахом озона и бурлящим рокотом двух голосов. У колен стелился густой белый туман, где-то вдалеке слышалось умиротворяющее журчание воды. Голоса стихли резко и одновременно, словно кто-то захлопнул крышку шкатулки. Себиар почти услышал отчетливое клацанье мыслей в головах братьев. Он прищурился на яркий свет и поднял взгляд от клубящегося на полу тумана. На него смотрели молча, выжидающе и исключительно цепко, словно каждую секунду он мог выкинуть какое-нибудь совершенно немыслимое коленце, трижды пройтись колесом и облить всех собравшихся кипящим супом с фрикадельками.

Эта мысль была настолько идиотской, что Себиар не удержался, - уголок его губ дрогнул и пополз вверх.

- Ну и рожи у вас. Хоть картину пиши. – Он закрыл за собой дверь и сделал шаг вперед. Себиар не боялся своей семьи. И не чувствовал себя виноватым. Он просто хотел, чтобы они поняли его чувства и разделили его радость. Они не могут не понять его. Должны понять. Обязательно...

- Придурок, ты соображаешь, что ты делаешь? – Тальба взвился с места, словно его пинком сбросили со ступеньки, на которой он минуту назад примостил зад. - Ты хотя бы примерно представляешь, в какое дерьмо ты влез по самые уши?

Себиар поморщился и устало вздохнул. Нет, определенно, без мордобоя сегодня не обойтись, - бог Войны был настроен решительно. И вообще-то не он один. Себиар украдкой бросил взгляд через плечо беснующегося Тальбы. Ильхе сидел на ступеньке и пока еще молчал, но по его сурово перекошенной морде было ясно, что он просто подбирает приличные эпитеты – все неприличные выскажет Тальба. А вот Сима… Себиар внутренне напрягся. Он очень рассчитывал на поддержку Симы. Они с ней всегда были чуть ближе друг к другу, чем к старшим братьям. И, в общем-то, не удивительно. Тальба, держа в кулаке вожжи войны, олицетворяя силу, страсть и жар всего мира, бывал временами почти невыносим. Его бурные припадки нередко заканчивались массовым членовредительством и пьяными тризнами. Ильхе, напротив, казался глыбой льда, -холодной, надутой от важности и нескончаемой патетики буквально каждого момента. С Ильхе было скучно. Конечно же, старший брат был всегда прав, всегда спокоен и мудр до безобразия… но Себиару становилось до одури нудно, если приходилось общаться с ним дольше нескольких часов.

А Сима была совсем другой. Ярко-русая головка, короткое светлое платьице, босые ноги и удивительный сияюще-серый взгляд, - богиня весны, радости и мечты. Сима всегда была ближе всех к Себиару. Они вдвоем могли целыми днями бродить по полям, валяться на солнышке на берегу озера и наблюдать за тем, как размеренно и плавно течет в их родном мире время. Сима любила младшего брата за то, что он не кичился своей взрослостью и никогда не стеснялся говорить то, что думает. Сима всегда поддерживала его идеи, все его отчаянные сумасшедшие задумки и радовалась неизменно плодотворным результатам так искренне и ярко, что Себиару казалось, что за спиной у него вырастают громадные солнечные крылья, горячие и сильные. Ему хотелось творить, создавать и изобретать. Лишь бы снова увидеть, как она улыбается.

Но сейчас Сима смотрела на него так, будто он был смертельно болен. Сердце в груди Себиара ухнуло глухо и тоскливо, словно старый подыхающий филин в холодном дупле. Заплаканное лицо, покрасневшие глаза. Пальцы, сжимающие подол платья. И губы, плотно сжатые – только бы не искривиться в бессильном и отчаянном плаче. Себиар отчетливо понял – Сима не поддержит его. Она не верит в то, что он задумал и осуществил в этот раз. И плод, появившийся в итоге всего, пугал ее так же сильно, как Тальбу и Ильхе. Неужели он действительно переступил черту?

А Тальба ярился и сыпал ругательствами. Еще немного и с губ его клочьями начнет срываться пена. Ничего, он всегда такой. Рыжая копна волос, отражаясь в стальном наплечнике, так походила на пожар. Золотые кошачьи глаза хищно и зло смотрели на младшего брата.

- Себа, я не знаю, каким языком с тобой разговаривать. Мы хором тебя предупреждали, пока твои игрушки еще были игрушками. А теперь я уже не представляю, что с тобой делать. Допрыгался. Наплодил отродья.

На лице Себиара появилась вдруг очень неприятная кривая улыбка. Тальба мог швырнуть в грязь и размазать железным сапогом все, что угодно. Но только не это… А в голове колотилась единственная отчаянно звенящая мысль. Не мысль даже – крик: «Не надо!». А что «не надо», дружище? Как ты думал, они будут реагировать? Ты пришел сюда, чтобы защитить свое право любить и быть любимым. И если кто-то не понимает твоих чувств… «Не надо…».

Тальба вдруг замолчал и отступил на шаг. Может быть, выдохся. Может, слова забыл. А может, увидел что-то в лице Себиара, чего не видел до этой минуты никогда. Угрозу.

И тогда голос подал Ильхе. Он не вставал с места, и молочно белый туман, качающийся у его ног, был почти одного цвета с белоснежными прядями волос, спускающимися по спине бога Смерти.

- Ты молод, Себиар. И многое из того, что ты делал в жизни, казалось нам всем ребячеством. – Ильхе был, конечно же, в своем бесконечно пафосном амплуа. – Но сейчас я не могу не признать – ты опытнее всех нас. Ведь никто из нас не знает, что значит быть обманутым демоном.

Иногда слова Ильхе бесили Себиара втрое сильнее любых самых затейливых матюков Тальбы. И только поэтому Себиар не сдержался сейчас. Холод вдруг сковал его душу. Он начал понимать – разговор этот бесполезен. Бесплоден и пуст, как выгоревшее зерно. Как стухшее гусиное яйцо. Здесь не найти отклика. Но все же он не смог просто развернуться и уйти. Отвратительно холодная тяжелая обида впилась куда-то под сердце – прямо в душу. И так смрадно стало от ее дыхания. Её нужно было выразить словами. Сейчас. Иначе она вырастет и задушит. Отравит. Лучше сейчас.

- Сколько же гонора и спеси вложил в тебя Творец, брат мой! Ты самозабвенно глаголешь о том, в чем не смыслишь, Ильхе. Ни грамма не смыслишь. Ни слова.

Черные глаза бога Смерти сузились и пристально наблюдали за каждым движением Себиара. А он спокойно и прямо стоял перед ними троими. И понимал, что сейчас, в этот миг здесь происходит что-то страшное. Здесь рождается предательство. Он чуял его привкус на губах, слышал его мерзкий шепоток, скользкими леденящими каплями стекающий между лопаток. Неужели он переступил черту?

- Вы не знаете эту женщину. Не знаете ее имени, ее судьбы, ее души и ее тела. Я знаю, что она может лгать. И я знаю, кто она…

- Себа, она демон! Проснись ты, ради Творца Единого. Демон!

- Знаю! – Себиар не собирался повышать голос. Но в голове молотом бухала кровь, дыхание сбилось, а кончики пальцев противно покалывало, словно он был не в Пантеоне, безопаснее которого сложно измыслить место, а в глубокой охотничьей яме, среди окровавленных кольев. Один на один с огромной луной, закрывающей небо. Безнадежно. – Знаю. Она не скрывает от меня ни одной своей мысли. Ни одного чувства. Я вижу ее так, как хотел бы, чтобы видели меня.

- Именно так она тебя и видит, - Ильхе кивнул, и сквозь это напускное спокойствие прорезалось холодное презрение, - Насквозь. Глупый ничтожный мальчишка. Ты губишь свою жизнь. Плюешь на заветы Творца. На советы братьев и любовь своей сестры. Мы слишком долго нянчились с тобой. Пора взрослеть.

- Ильхе! Не надо… - Сима вскрикнула пронзительно и отчаянно, но бог Смерти даже не повернул головы. И она потупилась, закрывая лицо ладонями. А Ильхе поднялся с места. Спокойно и медленно, но Себиар знал, насколько ложна эта медлительность.

- Себа, ты сейчас не способен трезво мыслить, согласись. – Тальба все еще пытался достучаться до брата со своей дурацкой правдой. – Ты влюблен в эту свою…

- Юджи.

- Именно. И наши слова черта с два что-то для тебя сейчас значат. Но ведь ты же знаешь. Знаешь так же, как и мы – нельзя верить демонам. Они не могут любить. Не способны. Никогда, никого и ни при каких обстоятельствах. Они хотят затопить наш мир. Разрушить его и сожрать все, что здесь есть. Всё, что доверил нам Творец. Чуешь, чем пахнет, Себа? Или нет?

- Оставь его, Тальба. Это бесполезно. – Ильхе медленно шел вперед, спускаясь по широким низким ступеням.

- Заткнись. Я должен попробовать. – Тальба стоял почти вплотную. Так близко, что еще немного, и было бы слышно, как колотится в бронированной груди бронированное сердце. – Себа, слушай. Этот ребенок, которого она родила…

- Это мой сын. – Себиара вдруг прошиб холодный пот. Зачем они заговорили о ребенке?

- Себа, не дури. От этого ребенка нужно… Он не должен... Понимаешь?

- Он никому ничего не должен. Ни он, ни Юджи, ни я. Мы ничего никому не должны. А вы, стая недоумков, только и думаете о том, чтобы измерить потенциальную опасность для этого мира. А ей плевать на ваш мир. Он ни к чему ей, понимаете или нет? Потому что мы счастливы втроем. Я, Юджи и наш сын. И, Тальба, я предупреждаю тебя. Предупреждаю единственный раз. Как брата, как старшего товарища и все еще друга: не троньте моего сына. Если вы хоть что-нибудь с ним сделаете… Тальба, я клянусь тебе. Я разнесу тут все на куски. Вместе с вами.

- Дурак…

- Не дурак, а щенок. Который не умеет не только ответить за свои проступки, но даже осознать их. – Ильхе поравнялся с Себиаром. Их плечи почти соприкасались. И во взгляде старшего брата Себиар не увидел сочувствия. Совсем. Он готов был к тому, что его схватят, околдуют или сходу начнут размазывать по полу. Внутри все скрутилось в тугой болезненный жгут. Ожидание, напряжение, яростно клокочущая злость… Но он ошибся. Ильхе просто прошел мимо.

Себиар стоял и растерянно смотрел, как вслед за Ильхе из Пантеона выходит Тальба. И в лице бога Войны стынет растерянность и обида. Не смог убедить. Не сумел докричаться. Последней выходит Сима. Ей очень хочется обнять брата. В последний раз. Но она все же отступает и бегом бежит прочь. Подальше от этих потемневших густо-синих глаз. От этого неродившегося еще вопроса в морщинке между бровями. Прочь.

Двери Пантеона закрываются, и Себиар остается один.

- Куда вы идете?

Увы, он все же не смог просчитать и предугадать всё. А хуже всего то, что он не смог оценить по достоинству их страх. Страх потерять целый Мир. Когда Себиар шагнул к двери Пантеона, он понял, что не сможет выйти. Двери не откроются перед ним. Боги ушли, оставив его в безопасности.

И пока он бесновался внутри, остервенело круша и ломая все, что попадалось под уничтожающий смерч мысли, - они шли убивать его сына.

Предательство свершилось. Во имя любви.