У него твои глаза. Твои. Удивительные, яркие, невозможно и нечеловечески синие. Он еще так мал, но уже умеет улыбаться. И улыбка эта тоже – твоя.

Я держу его на руках, и мне кажется, что мои руки жесткие, как камень, а пальцы грубые, словно кора старого дерева. Мне кажется, что мой голос хриплый и низкий, а сердце колотится так страшно, что еще миг – и тело мое начнет биться в судорогах от этого всепоглощающего резонанса. Мне кажется. Потому что он такой нежный. Такой хрупкий и беззащитный. И весь мир для него – такой опасный и такой огромный. Но он все равно улыбается мне. И ему, этому желчному ядовитому и злому миру.

С моим молоком, с моей кровью вошла в него моя сила. Но кроме моей бесконечной силы и моей бесконечной любви я не дам ему ничего. Пусть во всем прочем и остальном он будет только тобой. Наивным, ласковым, бесконечно терпеливым и добрым. И способным творить чудеса. Я хочу, чтобы он был нескончаемым и бесконечным отражением тебя. Чтобы в нем ты остался навеки. Таким, каким я увидела тебя в тот первый яркий и жаркий день. На ярмарке. Помнишь? Хороводы лент плотно и нарядно свивались вокруг высоких праздничных столбов. И славили тягучими напевными голосами имя твое, и твой приплод, и твое богатство. И не было конца и края золотому зерну, густым мехам, сладкому вину и отборной соли. И женщины считали благословенным зачать в этот день. И ты стоял среди этой толпы, словно самый простой землепашец. Но глаза твои не могли обмануть меня. Не мой разум, но мое сердце. Душу мою. Люблю тебя. Впервые в бесконечные вереницы проклятых лет. Чувствую каждой клеточкой тела своего, сердца своего и самой своей сути – люблю. Свет мой. Жизнь моя. Боль моя. Люблю.

Но это не могло длиться вечно. И сейчас там внизу, под нашей хрупкой обителью, которую выстроил ты, чтобы уберечь нас, собираются люди. Я вижу сполохи ярости. И праведный гнев в сердцах. Это боги ведут сюда своих детей. Чтобы заслонить мир от демонской крови. От демонской плоти. От самой нашей сути. Любимый мой. Хороший мой. Я вижу, что твои братья здесь. Я вижу, что они полны решимости, и в глазах их стынет последняя надежда. Они так хотят нашей смерти. Не могу винить их. Но не могу покориться. Они справились с тобой. Но ты знаешь, мне они не ровня. Никто в этом мире и даже в этой грозди миров не может пока быть истинным противником для моей чудовищной силы. И я могла бы обрушить их небо им на головы, раздавить их мир как трухлявый орех и швырнуть его на растерзание голодному зверью Преисподней. Но ты знаешь – этого не будет, пока ты жив. А ты жив…

И все же, они одержат победу сегодня. Я знаю, ты простишь меня, мой хороший. Когда-нибудь простишь. Я не могу защитить ни тебя, ни себя. Потому что есть тот, кто дороже наших с тобой жизней. И у меня нет ни выбора, ни желания выбирать. Мы с тобой отражены в нашем сыне.Так ярко и так глубоко, что мне не страшно умирать сегодня. А тебе?

- Быстрее, Тальба!! Наверх! Она в башне. Быстрее! Левый фланг уничтожен. Сима пала. Беги! Убей!! Я задержу...

Чертов бешенный серафим. Демонский прихвостень. Идиот, сын идиота. Откуда в тебе столько силы? Откуда в тебе столько ярости? И как же тяжел твой гнев. Как ослепляет твой Свет.

Михаил. Чудовище из чудовищ. С тех пор, как я впервые лицом к лицу столкнулся с твоей яростью, я не могу спать. Каждый раз мне приходят одни и те же жуткие видения, которые шорохом своих голубиных крыльев сводят меня с ума. С того самого проклятого дня каждый раз, когда я забывался сном, меня посещали ужасающие видения сонма серафимов, реющих над моей головой. И ты, Михаил. Твой гневный рёв, непостижимый для человеческого слуха, разрываетмне голову и ввинчивается в сердце, сковывая жутким первобытнымживотным ужасом, которому нет сил противиться.

Каждый раз в своих снах я умираю.

Поэтому я ненавижу спать. Поэтому я не сплю больше. Никогда.

А сейчас все повторяется. Все точно так, как в этих тяжелых душных кошмарах. Словно пророчество. Словно судьба предсказывала мне немилосердную смерть от твоей руки. И снова мелькают перед глазами обрывки из мутныхвидений, солоноватых от привкуса крови на губах. Где серафимы белоснежным оглушительным шумом крыльев заполняют небеса от горизонта до горизонта. И нет им числа. И у каждого в руке сверкающий меч. И ослепительный Михаил, сияющий, словно неумолимое злое солнце, простирает ладонь. И явижу, как раскрывается рот его в чудовищном рёве. И весь мир содрогается от этого голоса. И меч его похож на полыхающий пламенем шпиль. И шесть крыл его закрывают небо. И так же, как в каждом из кошмаров, в шуме его крыльев, в грохоте его голоса, в гудении пламени на его клинке тонетмой отчаянный, полный смертной муки крик.

И ослепительное солнце прямо в глаза - абсолютно белым всепоглощающим светом.

Тяжелый дробный топот кованных железных сапогов на лестнице. Три тысячи ступеней. Винтом в бесконечность. Но тот, кто бежит сюда сейчас – очень сильно хочет достичь цели. Последние ступени… он не останавливается ни на секунду. Дверь слетает с петель и рушится на каменный пол. Ребенок молчит. Не плачет. Словно чувствует ответственность и серьезность момента.

Убранство этой комнаты – единственной комнаты в башне – можно было бы назвать уютным, но пламенеющий яростью Тальба не смотрит по сторонам. Его доспех почернел, во многих местах смят и пробит. Из рассеченной щеки на грудь и живот стекает кровь, смешанная с копотью и пылью. Огненно рыжие волосы и хищный золотой взгляд. Тальба пришел убивать.

Он смотрит на Юджи, словно на гигантское осклизлое чудовище, уродливей и омерзительнее которого придумать почти невозможно. Предсказуемо.

Она сидит на невысоком кресле у стены. Хрупкая, удивительно красивая и очень спокойная. Юджи держит на руках ребенка. А рядом с ней, только протянуть руку, опертый на высокую кровать с балдахином, стоит непостижимо громадный Меч. И яростный Тальба вдруг останавливается. Его, взбешенного боем, словно окатывают ледяной колодезной водой. Ужас прокатывается по венам. Он чувствует, что это оружие значит гораздо больше, чем говорит его внешний вид. В этом мече такая непомерная спрессованная мощь, что бога Войны сковывает страх. Не должно существовать на свете таких вещей. Такого оружия. И тем более не должно существовать хозяев, владеющих такими клинками. Потому что эти хозяева настолько сильнее богов, что им хватит одной лишь мысли и одного лишь желания для того, чтобы любой мир развеялся пеплом.

А Юджи сидит в кресле и мерно качает ребенка. Глаза ее спокойны и насмешливы.

- Что же ты, Тальба? – голос ее струится мягко и тягуче, словно патока льется в уши. – Не слишком ли много жертв для того, чтобы сейчас, в самом конце, остановиться и отступить?

- Ты что..? – голос Тальбы срывается, - Сама желаешь, чтобы я тебя убил?

- Нет. Не желаю. Но ведь ты все равно убьёшь. К чему ж тянуть?

Тальба медлит.

- Это твой меч? – он кивком головы указывает на чудовищный клинок у кровати. Дыхание его все еще не выровнялось от бесконечного бега в небо через три тысячи каменных ступеней.

- Мой, - просто отвечает Юджи, и демон в ее глазах паскудно улыбается. – Хочешь выставить против него свой?

- Ответь мне, адское отродье, почему ты не дерешься? Почему не защитишь своего мерзкого щенка? Я стою перед тобой с оружием. А ты даже не пытаешься дотянуться до меча.

Юджи улыбается так неприятно, что Тальба отступает на шаг.

- Мой сын в безопасности. Но если я подниму Меч… тогда никто уже не сможет спасти ваш мир.

Юджи поднимает левую руку и кончиками пальцев касается широкого темного лезвия. И Тальба отчетливо видит, как по клинку разбегаются трещины. Бог Войны на секунду чувствует, как весь мир, вся башня и комната вокруг пульсирует в такт с биением чьего-то могучего древнего сердца. И лишь краешком сознания Тальба понимает, что демон тянет силу из своего дьявольского клинка. Бог Войны бросается вперед. И пластаясь в длинном прыжке, в могучем замахе, в последнем запасе всех своих сил, он видит, как Юджи улыбается ему в лицо. И словно в замедленном времени, каким-то непостижимым образом у башни срывает верхушку, И иссеченные каменные балки оплавляются и стекают вниз безобразными потеками. И воздух рвется оглушительным гулом. Икрылатое ослепительное бело-золотое солнце рвется внутрь. Сверкающий нагрудник испятнан кровью. Наверное, это кровь Ильхе. Может быть, Симы. А, может быть, и его самого, Тальбы. Да разве это важно сейчас? Нет. Потому что Тальба видит перед собой только улыбку Юджи. Его клинок с хрустом входит в ее плечо, режет ее так же легко, как воду. Как кровь. Как свет. И спину вдруг пронзает острая боль. И Тальба с удивлением видит, как из груди у него выдвигается острое хищное лезвие. Покрытое кровью, горячей и дымящейся. А Юджи все улыбается. На одной руке она держит ребенка. Второй все еще касается клинка. А тело ее уже рассечено надвое. Но как ни стремился Тальба убить одним ударом и демона и его детеныша – он не смог. Сила, непреодолимая и властная, без труда задержала чудовищный замах бога Войны.

Голос Михаила напоминал рычание, когда он схватил Тальбу за волосы и швырнул к стене. Надвинулся, заслонил собой весь свет. Грозный, жуткий в своем карающем гнете, тяжелый и властный. Но Тальбе было плевать на серафима. Бог Войны проиграл. Он отчетливо видел, как из тела Юджи сочится невыносимо яркий свет. Как вся она покрывается мелкими трещинами и истаивает – медленно, но верно. И последней тает ее улыбка. И ее шепот, до самой смерти впечатавшийся в мозг Тальбы:

- Сила моя с тобой. Любовь моя с тобой. Навсегда останусь с тобой, чтобы защитить тебя. Сын мой... Люцифер.