Битым стеклом украшают пустую ель,
множество оборотов делает карусель,
лошадь жует соломенные провода,
на меня наводят тоску малые города.

Фабрики по производству тоски и мыла;
врешь, говорят; но так ведь оно и было.

Меня не приветствуют каменные тела,
даром, что в них качаются колокола,
звонят во Пскове, Владимире и Орле,
особенно невыносимые в феврале.

Я не знаю, чтоб кто добровольно туда уезжал,
кто дрожал бы над картой, на них натыкался, дрожа,
кто набрал бы в легкие воздуха, слов и нот,
нырнул бы туда - таких уже нет давно.

Снулая речка рыбу свою полощет,
тускло мигает самая главная площадь,

и станционный фонарь с клыками во рту
с правого края надкусывает темноту,
словно меня пытается рассмотреть,
но, передумав, перестает гореть.