- Ну что, пойдем сегодня в детский сад?

- Ну да, в твой, бывший, ты обещала.

- Ага. Правда, меня вряд ли узнают. Все-таки, десять лет прошло.

Посмеялись. Вышли. По дорогам месили грязь машины, на метр от земли повисло тепло. Хорошо, вот это весна. Повернули за угол, туда, где, помнится, красный дом с булочной. Там пекли хлеб и сразу продавали, и по всей улице разносился теплый запах теста. И было понятно: если пекут хлеб, значит, уже около семи вечера. Логика довольно странная, но для ребенка довольно приемлемая.

Только теперь там не булочная, а риэлтерское бюро. Совершенно бессмысленное в этом квартале – их там и так уже штуки три.

- А тут… Тут мы играли. Пошли в беседку.

Пошли в беседку. Там под каждой лавочкой – бутылка, а в щели крыши воткнуты окурки. Жалко, ведь чисто было.

Тут как раз детей вывели гулять. Все маленькие, взрослому чуть по колено ростом. Они дорого одеты, это бросается в глаза. А еще они кажутся агрессивными и смотрят на нас, как на бешеных. Давнишнее желание пообщаться с детьми пропадает начисто.

- Слушай, пошли уже отсюда. А то они меня покусают.

Кстати же почему-то взгрустнулось. Пропало настроение.

- Пошли домой?

Ответа не последовало, но ноги сами направились в обратную сторону.

Действительно, ловить тут нечего. Детство кончилось – и хорошо. И почему надо было ходить в детский сад? Еще бы родной роддом посетили. А все-таки грустно. Это как будто бежишь за автобусом, ноги болят, времени нет, а он уезжает прямо из-под носа. И нету сил сказать: «А ну его!». Так и теперь: какое ты имеешь право на воспоминания? Воспоминания – это роскошь, доступная дальним. А если твое прошлое тут, в двух шагах, то уж пеняй на себя.

Все так, все так… Кстати, тут у калитки росло дерево. Спилили? Хотя оно еще и десять лет назад было старым и трухлявым. А мы по нему весну узнавали, считали на коре божьих коровок. А теперь все эти воспоминания представились точками на их спине, потом поплыли и покатились слезами по щекам. Холодными, болезненными слезами.

- Ты чего?

Ничего. А вот бывает, растишь цветок, а он начинает засыхать. А ты все поливаешь, осматриваешь каждое утро. Потом встаешь в один прекрасный день – а все листья пожухли, и размякший стебель клонится вниз. И тогда все чувства пропадают, наступает скучное безразличие.

А пока ты не равнодушен, ты веришь.

А куда ходить молиться, если церковь снесли? Вытирать пыль со своих воспоминаний вечно не получится – они непонятным образом стираются, как детские сны.

И теперь кажется, что в этих божьих коровках было главное и чуть ли не единственное счастье всей жизни. А теперь им и жить-то негде. И птицам тоже. Оно, конечно, не последнее дерево в районе.

А вдруг последнее? То есть не в районе, а в жизни – последнее любимое дерево. Слезы продолжают медленно ползти по коже, засыхая по пути. Но ведь не может же быть так, чтобы в прогибах коры одного дерева, из которого давно уже сделали мусор, уместились все заблудившиеся надежды. Значит, и их распилили, увезли и спрессовали?

- Да ладно!

Да, ладно. Только божьих коровок жалко.

А еще себя.

Очень.

Да?