Синий.
Нереальный вид сверху. Лежишь на крыше, прижимаясь животом к прохладному битуму, руки в стороны, смотришь прямо перед собой в фиолетовое небо, припудренное чернильными облаками. Над тобой синяя бездна, под тобой россыпи городских огней, крошечные мерцающие светлячки на сказочном поле. Предчувствие полета. А смотри что будет, если плюнуть вниз! Вязкий гель будет лететь с безумной скоростью вниз к мокрому асфальту. Синяя капля с осколками раскрошенного сапфира внутри. Не видишь? Ну, хотя бы слышишь этот звук? Тысячи сапфировых колокольчиков, как истерично они звенят, не желая разбиваться об асфальт. Не слышишь? Ну, так послушай! Да не держи меня, что тебе, черт возьми, вообще от меня надо? Никому от меня ничего не надо, и ты не суйся. Сегодня тебе явно не выделиться.
Почему тебе не хотелось выделиться вчера, когда мне это было нужно? Когда меня изнасиловал город, сожрала толпа, переварила по кишкам тоннелей метро, пустила импульсом по нервам высоковольтных? Что тебе надо сегодня, когда я утопаю в сапфире? Молчишь? - И не говори, там внизу сплошные манекены. А жизнь, она здесь, понимаешь? - Прямо здесь, на крыше, потому что… - Черт, ну, просто потому что я так хочу! Я! Так! Хочууууууу! Потому что я сам управляю всем этим. Я прыгну вниз, а по пути нарисую себе огромный резиновый матрац и нырну в него на полном ходу. Не веришь? Смотри! Все получится, потому что я способен на многое! Потому что однажды я убил.
No color
- Кто?! Ночные звонки. Всегда думаешь, что лучше бы ошиблись номером. Потому что уже не тот возраст, чтобы пьяные друзья звонили по ночам. И не тот статус. Хотя нет, про статус это я загнул. Но все равно, лучше бы ошибались, потому что если звонят действительно тебе, вряд ли тебя чем-нибудь обрадуют, разве что инфарктом какого-нибудь надоевшего дядюшки, который на смертном одре вдруг о тебе вспомнил и оставил наследство. - Вы, наверное, ошиблись. Она говорит, что в его записной книжке (у кого-то есть настоящие, бумажные ретро-телефонные книжки) мой номер стоит в графе «звонить в экстренном случае». Последним экстренным случаем были похороны отца, где он и урвал себе за каким-то чертом мой номер. И за два года ни разу им не воспользовался. Я еще долго думал о нем тогда. Шестнадцатилетний угловатый подросток, под завязку накачанный кислотой. На похоронах собственного отца, каким бы засранцем тот ни был. Ловил нарисованных воробьев на шторах. Ржал во время проповеди. Нырял в могилу, потому что там папа, видите ли, стучится в крышку гроба. Матери его там не было. Да я и вообще ее ни разу не видел. Когда отца с горем пополам закопали, я спросил его, жива ли она. Он улегся на замерзшую землю, уставился в небо и изрек: - Она там, где нас нет. Так я сделал вывод, что матери его нет в живых, но меня, на самом деле, это все мало волновало. И вот только когда я шел обратно к машине, он вдруг догнал меня, развернул к себе лицом и быстро-быстро, будто за ним черти гонятся, проговорил: - Давай хоть номерами обменяемся, что ли? И вот теперь мой номер в его телефонной книжке в графе «экстренно». Ну, надо же.
Белый
Они клали меня в гроб и грузили в катафалк. Они думали, мне будет страшно. Черта с два, мне никогда не страшно. Они положили меня на холодный стол в анатомичке и опутали силиконовыми змеями. Было любопытно. Но не страшно. Потому что змейки щекотно ползали по коже с таким необычным шипящим змеиным звуком. Они говорили «детокс». Они травили Прозаком, надеясь остановить приход на полном ходу. Но они так и не разглядели часы на стене анатомички. Часы, которые улыбались открыто, странно и бессознательно. Совсем как новорожденный. Ты меня простишь?
No color
- Его нашли лежащим на асфальте возле автобусной остановки. Очевидно, он оттуда спрыгнул. Но что удивительно, он был в полной уверенности, что спрыгнул с крыши многоэтажки. Это неудивительно, доктор. Удивительным будет, если вы скажите, что при этом он не был под кайфом. - Анализы на токсины просто зашкаливали. Ну, вот. Я же говорил. Ничего удивительного. - Сознание спутанное, речь довольно связная, но смысл высказываний весьма странный. А вы ему, кстати, кто? А я, кстати, ему сводный брат.
Жутковатая больница. Из тех, в которые везут бомжей, пьяниц, пожилых шлюх и наркоманов. И это логично. Я не видел его два года. Я не видел бы его еще лет триста. Мне глубоко наплевать на его странный взгляд, взмокшую челку, прилипшую ко лбу и бессмысленную недоулыбку, обращенную, кстати, ко мне. - Привет. Его зовут Адам. И у него другая фамилия. Фамилия его матери. К счастью. Он такой же, как и два года назад. Те же мутные зеленые глаза, как у пьяной кошки. Смотрит так, будто знает жизнь, будто видит, о чем я думаю. - Ты сейчас скажешь, что я чего-то нажрался и попал в больницу, да? Да-да, именно это я и собирался сказать. Но зачем? Это же слишком очевидно. - Нет. Какого черта ты спрыгнул с крыши автобусной остановки? - С какой остановки? Я прыгал с Шард оф Гласс. Нет, не так. Я летел с Шард оф Гласс! Ржет. Зубы у него точно, как у отца, белые, не слишком крупные, а клыки слегка выпирают. - Ты… кхм… летел с крыши двухметровой остановки в Хакни. И да, ты нажрался какой-то дряни. Потому что Шард оф Гласс еще даже не начали строить. - Ты меня ненавидишь? Он даже не пытается делать из себя жалобного щенка. Он наглый. Он искренне верит, что я сейчас разрыдаюсь, заключу его в объятия и поклянусь в вечной любви. Хрен он угадал. - Да. Я тебя ненавижу. Потому что единственный раз, когда я тебя видел, ты был обдолбан до потери сознания, и превратил похороны отца в дурацкий спектакль! Он смотрит на меня так, будто за моей спиной вдруг вырос огненный демон. - Папа умер?! Когда?
No color
Его докторша утверждает, что он слегка дезориентирован во времени и пространстве. Она ездит мне по ушам и не дает спокойно зарядиться кофе. Когда она уже поймет, что мне наплевать? - Где его друзья? Где его мать? Она как-то виновато пожимает плечами. - Не знаю, насколько ему можно доверять в таком состоянии, но он сказал, что его мать умерла, а друзья его ненавидят. - А он не говорил, что его сводный брат его тоже ненавидит? Она молодая, не привыкла к конфликтным пациентам и их еще более конфликтным родственникам. - Нет. Извините. Понимаете… он сейчас как бы… несет чушь. Если бы это был алкоголь, то состояние, в котором его нашли, можно было бы назвать «белой горячкой»… - Что вам от меня нужно? Я смотрю ей прямо в лицо. Без намека на улыбку или хоть какие-то человеческие чувства. Что здесь непонятного? Мне наплевать. На. Пле. Вать. - Если это возможно… Не могли бы вы съездить к нему домой, привезти кое-какие личные вещи, а заодно поискать наркотики. Очень важно, что именно он принимал, потому что… - Нет. Позвоните в полицию, пусть они ищут. Очень раздражают эти туберкулезники в фойе. И эта вонь. И этот мигающий свет гудящих ламп. И эта докторица-интерн, которая уговаривает меня помочь моему же брату. - Его же заберут за хранение… - Вам есть до этого дело?! – я почти ору на нее, - если он вам так нравится, дамочка, вытирайте его лизергиновые сопли сами. А еще лучше, выходите за него замуж и рожайте зеленых детей-уродов. Я домой. Я вообще не знаю, что я здесь делаю. Кидаю бумажный стаканчик с недопитым кофе точно мимо урны. Да-да, я целился. - Он же ребенок… - убивают ее глаза Матери Терезы. Она же сейчас расплачется. - Вот и идите менять ему подгузники. Насколько я знаю, это нормальная процедура на детоксах.
Когда я выхожу на крыльцо богадельни, вспоминаю, что бросил ключи от машины на прикроватную тумбочку в его палате. Нда… драматично уйти не получилось. Ну, ладно, может я вернусь, быстро заберу ключи и смоюсь незамеченным?
- У него провалы в сознании, - ярая ревнительница прав совершеннолетних детей-наркоманов натыкается на меня в дверях палаты. - Чудесно, - обхожу ее и направляюсь прямиком за ключами, - значит, у вас прибавилось работенки. Беру ключи с тумбочки, мельком цепляю взглядом бледное лицо с приоткрытыми пересохшими губами. - Вам что, так сложно съездить к нему домой? – мне показалось, или она начинает на меня орать? – Неужели так трудно проявить хоть немного заботы? - Вот и проявите. - Марк! Это уже пересечение личного пространства. Обращаться по имени это почти все равно, что делать прямой массаж сердца. Пока ты человек без имени, ты можешь быть любым засранцем, а вот когда ты уже «Марк»… - Мы знакомы? - Он… - кивает в сторону кровати, - Адам сказал ваше имя. Я Лиза Грэм. - Эта информация явно лишняя, но тем не менее. Лиза. Мы братья по отцу. Наш отец был мудаком, и очень хорошо, что его больше нет. Мой брат – чокнутый наркоман и… - Марк. Никто не просит вас за ним ухаживать, кормить из ложечки и читать сказки. Просто привезите его вещи. Пожалуйста.
No color
В его квартире никогда не убирались. Нет, на полном серьезе, никогда. Две маленькие комнатки, от пола до потолка заваленные невообразимым хламом, нестиранными, или стираными, но не глаженными шмотками, книгами, дисками. Но, что удивляет, ни единой бутылки или, прости Господи, шприца. Наверное, все надежно прячет. Заталкиваю в пакет кое-какие вещи наобум, отправляюсь выполнять главную задачу врача Лизы, будь она неладна. Искать наркоту. Брезгливо роюсь по кухонным шкафам, забитым позапрошлогодней растворимой лапшой и бутылочками с засохшим кетчупом. Ничего. В шифоньере, под разноцветными майками и джинсами – ничего. Под диванами-креслами-матрцами пусто. Где же он это хранит? На глаза попадается коричневая пухлая тетрадь. Странно, вряд ли он… ну, ладно, вряд ли Адам где-то учится. Хотя… Почерк разный на каждой странице. Где-то ровные, красивые буквы. Заглавная «М» напоминает символику «Макдоналдс». Где-то нервные сбивчивые слова-фразы, порой даже без пробелов. Не дневник, потому что нет ни единой даты. Ладно, черт с ним, если он это пишет, значит для него это важно. А я тут вроде как выполняю благородную миссию и играюсь в заботливого братца. Кидаю тетрадку в пакет. Ну, нет ее нигде, хоть ты тресни. Наркоты. Ни таблеток (кроме банального парацетамола), ни порошков, ни даже травы. Ничего, ровным счетом. Значит, пусть этим занимается полиция, я умываю руки.
No color Доктор Лиза в палате, кругом пищат какие-то аппараты, на лице у Адама кислородная маска. А я, как дурак, с пакетом на пороге. - Он без сознания. Такое чувство, что девочка-интерн сейчас разрыдается или сама грохнется в обморок, а там и до комы недалеко. - И? - У него было состояние делирия, он просил тетрадь… и вообще много чего говорил… О каком-то младенце… Говорил, что кого-то убил… Бредил, в общем. А потом отключился. - Это из-за наркотиков? - Вероятно, я не знаю. Я вызвала невролога… - Ладно, значит, мне здесь делать больше нечего. Я еду домой. Если он кого-то убил, пусть с этим разбирается полиция. Вдруг она – Лиза – странно хмурится на мой пакет. - Это тетрадь? Вы нашли ее у него в квартире? Ну, вот, начинаем играть в детективов. - Да, это тетрадь, но я забираю ее с собой. Потому что человек без сознания не может ни читать, ни писать. Правда, доктор? - А… если он действительно убил, и тетрадь станет уликой? Или вдруг он придет в себя и скажет что-то важное? - Тогда вы знаете, как меня найти. Удачи.
Черный
Под третьей половицей слева от моего дивана живут муравьи. Много, очень много муравьев. Сначала было страшно выключать свет, потому что казалось, они заползут ко мне в уши, в рот и нос, разбегутся по всему телу, прогрызут маленькие дырочки, зальют все своей едкой муравьиной кислотой. Сейчас уже не страшно. Они же все равно уйдут, когда доедят то, что осталось. А осталось уже немного. Он ведь был совсем маленький. Я спрятал его там, под половицей, чтобы мама не узнала. Было сначала так странно топить его в горячей ванне, ловить взглядом пузырьки воздуха, рвущиеся из легких. Это так, так странно, ты не поверишь. А потом было жутко держать в руках это тельце, горячее от воды, но уже обездвиженное. Ты не поймешь. Никогда не поймешь. А потом я спрятал его. Я боялся, что ты придешь и спросишь, где он. А что я скажу? Не выключай свет. Если выключить свет, я слышу, как он ползает по стенам, а на пол стекает вода. Она уже не горячая, ведь столько времени прошло. Она так громко течет – скребется об обои и звонко капает на пол. Ты слышишь?
Серый
Они все бросили меня, Мари. Они приходят только когда им нужно что-то гадкое, что-то… Им насрать, какой я, что я чувствую, о чем думаю. Им нужно просто свободное место. Где их не найдут родители. А мне шестнадцать, и у меня уже своя квартира. И здесь так просто закидываться по кислотке и никуда не спешить, спокойно ждать, когда отпустит. Хоть сутки. Они набиваются сюда, как стадо в общий загон, им плевать, что у меня аллергия на пыль. Они просто устраивают бардак в свое удовольствие. Почему они так со мной, Мари? Это все потому что я убил малыша? Да?
No color.
В его квартире нет половиц – самый обычный старый паркет. Зато есть кучка сомнительного вида парней примерно его возраста. - И что мы здесь делаем, господа? Вид адекватного человека, лет эдак на десять старше, приводит их в минутное замешательство. Инстинктивно, как школьники, пытаются прятать бутылки пива, стараясь не привлекать к этому моего внимания. Ну-ну. - Да вы такие разговорчивые! – усмехаюсь в воздух, так и не получив ответа ни от одного из подростков, - а ну-ка пошли все на хрен отсюда! У меня и правда такой серьезный вид? Они вскакивают, неуклюже подбирают бутылки, тушат сигареты, толпятся к выходу. - Стойте-ка! Мини-толпа замирает в прихожей. - Ты, - киваю в сторону самого, на мой взгляд, вменяемого, - иди сюда. Как зовут? У него прыщавая физиономия и блеклые крошечные свинячьи глазки. - Том. - Садись, Том. А остальные вон!
- Он не наркоман. Нет, серьезно! – смотрит в пол и жует и без того покусанные губы. Нервный мальчик. Видимо, его частенько кто-нибудь допрашивает, раз кусать губы стало привычкой. - Он просто странный… При мне он всего пару раз курил, и один раз ел кислоту. - А без тебя? - Да говорю же! – он почти кричит, а на пухлых щечках (ну, вылитый молочный поросенок!) вспыхивает неровный румянец. Хм, дружище, ты так защищаешь Адама, потому что он тебе дорог, или потому что пытаешься выгородить собственную тушку? - А ты вообще кто? – таращит на меня свои бесцветные глазенки. - Я из полиции. - Удостоверение покажи. - Дома забыл, - нагло скалюсь ему в лицо, - вы давно знакомы? Он учится? Работает? Давно торчит? - Да не торчит он! – малыш Томми вскакивает с пыльного дивана. Ну, давай, еще ножками мне тут потопай. - Он закончил школу вместе со мной. Работает в какой-то забегаловке, точно не знаю. Да мы не друзья даже… - А что тогда здесь делает вся эта толпа? - Да тут просто квартира свободная, можно спокойно потусоваться… Ну, чтобы родители не нашли… «Им нужно просто свободное место. Где их не найдут родители…» Вот оно что! - Дай мне ключи. -У меня их нет… - Спорим, есть? Судя по тому, как у тебя дергается веко, ты явно нервничаешь. Ты упорно смотришь в пол, а значит, ты очевидно врешь. А исходя из того, что ты самый трезвый и вменяемый из всей компашки, ты у них за старшего. Следовательно, ключи у тебя. А? Неохотно роется в карманах, достает ключи. - Хороший мальчик. Теперь расскажи про его мать. - Я ее никогда не видел. Адам говорил, что она умерла. - А его брат? - Кто? Я не знаю ни о каком брате… - Он не говорил, что у него есть, или был, младший брат? - Нет. Говорил, что есть старший по отцу. Говорил, что он взрослый и клевый. Стоп… это ты?! Взрослый и клевый? Какая прелесть. - Нет, это не я. Ладно, вали отсюда. Оставь мне свой номер мобильного на всякий случай, и вали. Уже в прихожей поросенок Том вдруг спрашивает. - А это… Что с Адамом? - Он умер. Квартира отходит государству. Так что халява кончилась, сэр. Том смотрит на меня с каким-то ужасом. - Но… квартира не может отойти государству… Это квартира Мари. «Они все бросили меня, Мари…» - А это что за дама? - Я не знаю… Я никогда ее не видел… Просто Адам часто говорил, что это квартира какой-то Мари. А отчего он умер? - Упал с крыши Шард оф Гласс. - Но… - Знаю, его еще не построили. Все, проваливай.
Красный
Я люблю тебя. Я так люблю тебя. Я внутри тебя, я так поглощен тобой. Ты так наполняешь меня, что я, кажется, скоро тресну по швам и разлечусь на осколки. Ты ведь соберешь меня воедино? Склеишь меня, как глиняную вазу. Да, знаю, гораздо проще склеить пару больших кусков, чем тысячу осколков. Но я распадаюсь на атомы, разлетаюсь пеплом по ветру, сгораю дотла и снова возрождаюсь, потому что люблю тебя. Ты ни разу не осудила меня за то, что я сделал. Ты просто молча смотрела и сжимала мою руку. Ты исцеляла меня улыбкой. Ты дарила мне свет. Я истекаю алым, когда тебя нет, я вспыхиваю пурпурным, когда ты рядом. Ты меняешь мои цвета. Ты не даешь мне уйти во тьму. Уйти совсем. Ты так нужна мне, Мари. Облака пролетают над школьной спортплощадкой, тенью окропляя асфальт цветом тоски. Качели не скрипят, они поют мне о тебе. «Ма-ри», «Ма-ри», «Ма…» Вверх-вниз, взад-вперед… Сколько раз я вырезал твое имя на том огромном дубе на школьном дворе! Я никому не показывал, но иногда я вырезал его даже на собственных запястьях. Знаешь, это совсем не больно, когда ножик прорывает кожу и движется вверх-вниз, взад-вперед. «Ма-ри», «Ма-ри», «Ма…»
No color
Меня просто убивают эти томные взгляды, когда явно (ну, зачем ты скрываешь?) хочется спросить что-то личное, но степень знакомства еще слишком далека от права задавать такие вопросы. А еще убивают пережаренные котлеты в больничном кафетерии. Разве пережаренное так полезно для печени? Или они хотят поскорее избавиться от больных? - Значит вы… ты… работаешь на себя? Лиза Грэм. Докторица-интерн. Брюнетка. Двадцать семь. Не замужем (нет кольца) и не предвидится (тоска в глазах). - Да, есть одна крохотная конторка. Так, ерунда. Да, есть маленькая конторка, есть маленькая квартирка, нет постоянной подруги, и тебе ею тоже не стать. Еще вопросы? - Я рада, что ты решил этим заняться, Марк. Вот только ради Бога, без драматизма! Сводный брат-наркоман – это черное пятно на моей биографии, а вот сводный брат-наркоман-убийца-младенцев – это огромная черная клякса, которую не отмыть. - Да, я пересмотрел свои взгляды. Хочу знать, что там произошло. - Вот, смотри, - Лиза достает аккуратно сложенный пополам листок, - я распечатала адреса и телефоны всех школ, где во дворе… - Ты что, серьезно? Ты серьезно звонила в эти школы и спрашивала, не растет ли у них во дворе огромный дуб?! - Ну… да… - Эх… Видимо, сегодня вам привезли маловато сифилитиков и бомжей. Поджимает губки. Обиделась. Да и черт с ней. Теперь ты, Лиза, понимаешь, почему у меня нет постоянной подруги. И я не буду извиняться. - В общем, я думаю это Истерн Оукс, государственная школа для детей из неблагополучных семей. Просто, мне показалось это логичным… Она уже не решается поднять глаза. Подозревает, что я сейчас что-нибудь отмочу. А я да, отмочу. - Математическую логику изучают один год. Женскую - всю жизнь.
No color
Приходится признать, что ее логика оказалась не только логичной, но и сэкономила мне уйму времени. Во дворе старого здания из красного кирпича, больше похожего на фабрику, чем на школу, растет необъятный дуб, а его ствол испещрен тысячами надписей. «Джеймс любит Ханну», «Джули любит Кевина», «Убейте директрису», «Мари», «Мари»… Дети. Как им хочется вырасти, но навсегда остаться в этом детстве. Запечатлеть себя на школьных фотографиях, поделиться своими чувствами с последней страницей тетрадки или сухой корой древнего дерева. - Конечно, я помню его. Директриса, которую кто-то хотел убить. Старая кляча, так гармонично вписывающаяся в обстановку школы-фабрики, запылившаяся от времени вместе со своими бесчисленными книжками, картами, глобусами и портретами на стенах. - Странный мальчик. Учился просто блестяще, учителям не хамил… Вы ведь знаете, какие дети в государственных школах… - Нет, не знаю. Я учился в Итоне. Брехня. Но впечатляет. - Они грубые и наглые. Срывают уроки, дерутся. Адам совсем другой. А вы ему, простите, кто? - А я ему, простите, служащий социальной защиты. Улыбается. Старушку так просто не проведешь. - Неправда. Во-первых, ему уже восемнадцать, и служба соц.защиты ему не нужна. А во-вторых, вы на него похожи. У вас глаза точь-в-точь. Вы его брат, так? - Допустим. Но это не значит, что вы мне должны его расхваливать. Говорите, как есть. В школе у него были проблемы с наркотиками? - Ну что вы? Никогда. Нет, я, конечно, знаю, что подростки иногда употребляют наркотики. И, скорее всего, Адам тоже пробовал, но… нет, он не наркоман. Нет. Хм. Уже второй человек утверждает, что существо, которое доставили в больницу с дикой интоксикацией ЛСД – не наркоман. Или так случайно получилось, что оба раза, когда я его встречал, он находился в состоянии бешеного кайфа? Или они все его прикрывают. Но зачем? - У него были в школе друзья? - Мне сложно сказать… Скорее нет, чем да. Так, просто товарищи, которые у него списывали. - А девочки? - Говорили, что он встречался с Кэти Эймс, да я и сама пару раз видела их вместе, но большего сказать не могу. - А Мари? Была у вас такая девочка? Старушка трет переносицу под очками. Судя по тому, как легко она выдает события двухлетней давности, склероз ее пока не мучает. - Нет. Мари я не припомню. Была Марион и Мариетта, но обе девочки выпуска девяносто третьего года. Ну и память у бабульки! Ходячий архив. Сборник компромата. Неудивительно, что ее хотели прикончить. - И если разрешите, последний вопрос. Что вы знаете о матери Адама? Мы братья только по отцу, так что… - Ничего не знаю. Он жил с отцом, и его отец был… как бы вам сказать… - Редкостным гадом, - главное, вовремя вставить подходящее слово. - Именно. Извините. Но про мать не знаю ничего.
Зеленый
Изумрудный дождь миллионами капель рассыпается сквозь кроны деревьев. Каждая грань нереальных камней играет отблесками солнечного света. Даже если жмуришься, эта зелень ласково проникает сквозь переплетенные ресницы и разливается теплом по радужке. Шум дороги вдалеке убаюкивает, когда лежишь на траве, раскинув руки, словно крылья. Оттуда, с дороги приходит порыв ледяного ветра, оттуда надвигается свинцовая туча. Оттуда воскресает память. Ты помнишь, Мари? Помнишь, как я бросал его под колеса автомобилей, надеясь, что его развеет в прах? Помнишь, как скрежетали тормоза, будто железные зубцы шестеренок пыточной машины? Ты ведь помнишь. Потому что даже тогда ты меня не осуждала. Ты просто смотрела с сочувствием. Ты знала, что иначе нельзя.
No color
Он такой бледный, беспомощный, в вену медленно капает физ.раствор. Он утопает в подушке и бессмысленно смотрит в потолок. Его глаза открыты, но, тем не менее, он не видит и не слышит, и вообще вряд ли что-либо понимает. - Детоксикация прошла безболезненно, - доктор Лиза тихонько прикрывает дверь в палату, садится в кресло в коридоре и скрещивает тонкие ручки на груди, - что бы ты там не думал, а наркозависимости у него нет. - Я сейчас должен обрадоваться? - Как хочешь. Я устала от твоего псевдо-цинизма. - Псевдо? Ты считаешь, что на самом деле я рыдаю в кинотеатрах и в тайне коллекционирую плюшевых медведей? Улыбается. Но взгляд у нее действительно уставший. Отработала ночную смену с туберкулезниками и шлюхами. - Нет. Просто ты отчаянно притворяешься, что тебе на него наплевать. А я же вижу, что это не так. - Какая проницательность, доктор! – плюхаюсь в кресло рядом. - Ты что-нибудь нашел? Какую-нибудь информацию о его матери? - Ничего. Но сегодня я намерен пытать его свиноподобного дружка. Буду прижигать утюгом его сальную шкурку, пока не расскажет, с кем дружил и встречался Адам. - Думаю, через пару дней он окончательно придет в себя, и сможет сам все рассказать. - К тому моменту, как он придет в себя, я очень надеюсь узнать, кого и как именно он прикончил. Хочу иметь на руках все доказательства, чтобы пойти в полицию в полной боеготовности, упрятать его в тюрьму или в психушку, а потом снова спокойно рыдать в кинотеатрах, зная, что мою жизнь больше ничто не испортит. Вот не надо этих взглядов, доктор! Ты сама совесть в белом халате. - Ты сволочь, Марк. - Спасибо, ты тоже просто очаровательна.
No color
Так утопил в ванной или бросил под машину? Ты уж, определись, дружок. Странные фотоальбомы. Утверждает, что у него аллергия на пыль, а альбомы лежат под таким толстым пыльным слоем! Много фотографий отца, некоторые порваны. Несколько снимков школьных приятелей, но его самого нигде нет. А вот снимок с выпускного. Кэти Эймс. Блеклая невыразительная ирландка. Из тех, кого даже копна рыжих волос не делает ярче. Томми. В школьные годы он еще больше был похож на свинюшку. «Адам Хейли». Полосатый джемпер, худенькие плечи и лицо, неаккуратно срезанное лезвием бритвы. В чем его посыл? Неудовлетворенность своей внешностью? Вряд ли. Во-первых, это больше свойственно девчонкам. А во-вторых, он очень даже милый, ни подростковых прыщей, ни слишком большого носа… Конфликт с классом? Внутренний конфликт с собой? Черт, Адам. Что же ты такое? И где же ты прячешься? А вот и очень ценный снимок. Мама. Ей здесь, наверное, лет семнадцать, совсем еще девочка. Копия Адам, только девочка. И глаза серые (мы с Адамом, если верить директрисе, одинаково унаследовали отцовские зеленые). Сзади подпись: А. Хейли, 1990 год. И все. Хреново… Ладно, мисс Хейли, будем именовать вас так и заберем ваш светлый образ с собой. Вдруг пригодится? Свино-Том припозднился. Зато приволок рыжеволосого ангела Кэти Эймс. Девчонка в жизни такая же невыразительная, как и на снимке. - Здрасьте, - и глазки в пол. Наверное, поросенок ее мной припугнул. - И тебе не болеть. Отправляю Тома погулять, сажаю Кэти в кресло. Она даже не поднимает на меня глаз. О чем она думает? Что я маньяк, сейчас буду насиловать ее с особой извращенностью, а потом порежу на кусочки и скину в Темзу? - Он… правда умер? Ах, вот оно что! - Нет. Неправда. Она позволяет себя разглядывать. Она будто намеренно подавила всю свою волю и инстинкты, оставила только один – весьма слабенькое самосохранение. - А почему вы сказали Тому… - Мне так захотелось. Что у вас с Адамом? Внезапно рыженькая начинает рыдать, и ей даже удается вогнать меня в минутный ступор. - Я не виновата… Это не я! Это они его довели! Мальчишки! Они считали его психом! А я нет! У нас был секс… всего один раз, на выпускном… Он называл меня Мари! Я ничего ему не сказала, потому что любила его… Люблю его… Он не псих, правда!... - Так стоп, прекрати эти сопли! Смотрит на меня растерянно и испуганно. Размазывает по щечкам дешевую тушь. - Кто такая Мари? Его девушка? У нее был от него ребенок? - Я не знаю! Я никогда ее не видела! Я правда, правда не знаю… Клянусь… С минуту мы просто смотрим друг на друга, не мигая. Безликая девочка, безнадежно влюбленная в подростка-психопата. Как трогательно. - Он… правда не умер? - Правда. С ним все будет в порядке.
No color
Странные люди эти подростки. Чувствуют на себе вину за грехи всех поколений, природные катаклизмы и ядерные взрывы, но боятся признаться хотя бы в том, что довели своего друга до психоза. В своем офисе где-то с час пялюсь в окно, невольно разглядывая безрадостное серое небо, тусклые фасады и темные крыши соседних домов. Механически вожу авторучкой по бумаге. Получаются какие-то невнятные символы. Работать не получается, как ни старайся. Мысли вразброд, в голове сумбур. Пытаюсь собрать все, что я знаю хоть в какое-то подобие связной истории. Выходит вот что. Девятнадцать лет назад отец развелся с моей мамой и ушел к матери Адама. Но та, судя по всему, умерла очень рано, до того, как мальчик пошел в школу. При этом отец не был женат на этой женщине, потому как Адам носит ее фамилию. Значит, отец воспитывал сына один (а зная своего отца, могу точно сказать, что воспитанием он занимался гораздо меньше, чем выпивкой и бабами). В школе Адам учился прилежно, но его почему-то не сильно любили (или понимали) сверстники. Кроме рыженькой Кэти Эймс, но это не так уж важно. А вот дальше все резко усложняется. Возникает слишком много вопросов с еще большим количеством вариантов ответов. И в эти варианты я тыкаю, будто пальцем в небо, но это все равно ни к чему меня не приводит. Наркоман или нет? Конченый псих или вундеркинд с легкими отклонениями? Детоубийца или подросток с больным воображением? И кто, к черту, такая Мари, и насколько она близка с Адамом, если он живет в ее квартире?
Из офиса еду в ту квартиру, слоняюсь из угла в угол в надежде наткнуться хоть на что-нибудь полезное. Но я, кажется, уже выучил наизусть все до мелочей, неоднократно просмотрел все фотоальбомы, перерыл все вещи. Усаживаюсь на диван с его тетрадью, и в этот момент слышу, как открывается в прихожей дверь. Если это опять его друзья – недрузья, то сейчас устрою им скандал и спущу с лестницы всю компанию. В дверном проеме удивленная и растерянная доктор Лиза. Стоп, это же я должен удивляться! - Интересно… - натягиваю фирменную улыбку, чтобы смутить ее еще больше. - Я просто… Просто хотела посмотреть, как он живет, поговорить с соседями… - Ты украла у него ключ? - Не украла… в его сумке был дубликат… - О, ты порылась в его сумке? Я был о тебе лучшего мнения. - Я не рылась… - ей нестерпимо хочется провалиться от стыда. Щеки залил румянец, а глазки так забавно блестят, - я просто посмотрела… - Это и называется «порыться в сумке и украсть ключ». Ну, что ж, удовлетворяй свое любопытство, раз пришла. На ней коротенькая кожаная куртка и джинсы, блестящие каштановые волосы рассыпаются по плечам. Так она гораздо привлекательнее, чем в белом халате. - А ты почему здесь, Марк? Почему ты вообще вдруг стал проявлять к этому такой интерес? Тебе же наплевать на Адама, ты сам говорил. - Я люблю разгадывать загадки. Я с детства очень любопытный. Она ходит по комнатам, осторожно открывает ящики, заглядывает в шкафы. Но сейчас она меньше всего думает о том, что может здесь обнаружить. Ее прожигает мой безотрывный взгляд, смущает, раздражает даже, хотя виду она не подает. Наконец, когда понимает, что в моем присутствии ее игра в сыщика обречена на провал, Лиза устало опускается в кресло. - Сегодня была тяжелая смена. Не хочешь чего-нибудь перекусить? - О, доктор! Вы приглашаете меня на свидание? Хочешь вместе порыдать над «Титаником» и приласкать моего плюшевого мишку? - Засранец, - она снова вспыхивает румянцем, - а впрочем, да. Хочу.
Мутно-белый
Я травил его таблетками. Запихивал маленькие колесики, прямо ему в рот, глубже в глотку. Он так хотел жить, так отчаянно сопротивлялся, но ведь я сильнее. Просто прижать коленом его ножки и действовать. Это так легко, гораздо легче, чем смотреть потом, что с ним происходит. Как его рвет кровью, и он захлебывается. Как он закатывает глаза и хватает ртом последние граммы воздуха. Но это же не страшно, не так страшно, как то, что ты меня не простишь. Ты ведь простишь меня, Мари? И не приходи ко мне потом, не качай его, мертвого, на руках. Не надо этих колыбельных, они так режут слух, не надо этих сказок. Уже поздно, Мари. Слишком поздно.
No color
Воистину, врачи творят чудеса. Агрессивно-отчаянная, развязно-ласковая кошка Лиза тихонько засыпает на скрипучем диване маленького сумасшедшего Адама, уткнувшись носиком в плечо его стервозного старшего братца. И такое бывает. Впервые за несколько последних дней я, наконец, могу подумать о чем-то еще, кроме всего этого нереального психоза. И, наконец, могу заснуть довольным и спокойным. Спасибо, доктор.
Черный
Открываю глаза в темноту. Странная пелена, воздух, будто вязкий и влажный. Ощущение, что я могу коснуться его ладонями. Тру веки, потому что не верю тому, что вижу. Вижу будто не глазами, а мозгом, сквозь жутковатый мрак и зашторенные окна. Вы когда-нибудь видели окровавленных младенцев? Прямо на пыльном полу. Он еще дышит, но почему-то есть ощущение, что это его последние вздохи. И тонкие женские руки тянутся к нему прямо из тьмы. Фигуры женщины не видно, она будто растворилась, зато так отчетливо видны свежие порезы на запястьях… Боже…
No color
- Бооооже!!! - Марк! Она трясет меня за плечи, но я не в силах повернуть голову и взглянуть на нее. - Марк, пожалуйста! Что тебе приснилось? Выдыхаю и медленно перевожу взгляд на Лизу. А не так уж и темно в этой комнате, шторы пропускают свет уличных фонарей. - Одевайся. Я не могу тут находиться. Здесь жутко. Нет, стой! Лиза молчит и вопросительно смотрит на меня. - Я… кажется, я начинаю понимать, что произошло. И, похоже, я знаю, кто может нам все окончательно прояснить… Черт, ну почему же я сразу не догадался? - Кто? - Отец! Собирайся, поехали. Мне мерещится, или она смотрит на меня с таким же недоумением и жалостью, с которыми смотрела на Адама?
Я всегда знал его адрес, но ни разу не был в его доме с тех пор, как он ушел из семьи. Мне было десять, я был зол, обижен. Я ненавидел его, глядя на рыдающую маму. Я окончательно вычеркнул его из своей жизни. Я отсылал обратно его подарки и вешал трубку, когда он звонил. Я ощущал себя брошенным, ненужным, а все его внимание воспринимал как подачки. В итоге он сдался, перестал звонить и просить встреч. И только два года назад, когда мне было уже двадцать шесть, я снова его увидел. На его похоронах. Его дом не продали, но он пустовал. Я не претендовал на наследство (наверное, в душе продолжая злиться). Там, на его могиле я решил, что ничего от него не возьму. Пусть все достается его мелкому непутевому сыночку-наркоману. И я ни разу с тех пор не пожалел о своем решении. Дом обнесен высокой живой изгородью, через которую, однако не так сложно перелезть. А вскрыть дверь при помощи шпильки, позаимствованной у Лизы, и вовсе не представляет труда. Стойко пахнет пылью. Электричество отключено, но я запасся хоть и не слишком мощным, но все же фонариком. Тусклый луч царапает стены, какие-то дешевые картины, закрытые двери. Коридор, гостиная, лестница на второй этаж, отцовский кабинет. Я ведь и не представляю, чем он жил все эти годы, с кем дружил, с кем враждовал. В стареньком комоде небольшая шкатулка с документами. Давнишние счета, какие-то медицинские заключения и запечатанный конверт на имя А.М. Хейли со штампом «Возращено отправителю». Ну-ка, папочка, рассказывай.
«12 ноября 2005 Здравствуй, Не могу до тебя дозвониться, наверное, ты давно сменила номер мобильного. И почти уверен, что ты скажешь, что все это тебе неинтересно, но все же. Он становится абсолютно невыносим. Бродит по ночам, видит какие-то странные вещи. Или врет, чтобы надавить на жалость. Выпросил у врача какие-то опиаты. Говорит, что это помогает ему забыться. Такими темпами он скоро подсядет на наркотики. Помоги мне хотя бы единственный раз в жизни. Избавь меня от этого кошмара. Джордж Даррел».
Лиза смотрит на меня с какой-то странной улыбкой. - Да уж, - киваю я ей, - либо я что-то перепутал, либо мертвым людям писем не пишут.
Чистый белый
Тридцать миль к северо-востоку, в Чемсфорд, как указано в адресе на конверте. Лиза так и не поспала перед дежурством. Плохо ей, наверное. Хотя, я перед дорогой тоже не спал, так что мы в равных условиях. Хочешь быть моей подругой, привыкай к моим бзикам. Никак не выходит из головы тот «глюк» в квартире Адама. Сначала показалось, что это из области сверхъестественного, призраки, видения… Теперь я понимаю, что это было. Бред, наверное, но я, кажется, начинаю верить в определенную генетическую связь. Мы так непохожи, да что уж там, мы полярно разные, но, видимо, где-то там, на уровне ДНК, в скрытых слоях подсознания мы – одно целое. Он видит жизнь в разных цветах. Я вижу ее чередой однообразных дней. Его краски жизни приходят откуда-то извне, проникают внутрь его существа. Я же прагматично окрашиваю свою жизнь сам. И вот, внезапно мы двинулись навстречу друг другу. Неосознанно, по стечению обстоятельств я впервые в жизни поставил себя на место другого человека. Я никогда не хотел понять отца, который, вероятно, оступился, совершил ошибку, за которую поплатился беспокойной жизнью, странным сыном и смертью в одиночестве. Я никогда не пытался узнать своего младшего брата, человека, в котором течет и моя кровь тоже. Я навешивал на всех и вся свои бесцветные ярлыки, травил всех цинизмом и скепсисом, и вот… Сумасшедший мальчишка, лежащий без сознания, внезапно меняет всю мою жизнь, выворачивает наизнанку мое существо! Заставляет меня видеть… цвета?
У нее аккуратный беленький домик с зеленым забором, чистые клумбы и маленькие фонтанчики. Она открывает дверь, даже не глянув в глазок. Она такая же, как на том фото, только немного старше. Ей, наверное, меньше сорока. Ни единой морщинки и складочки, идеальная фигура, длинные волосы, собранные в аккуратный пучок, приветливая улыбка. - Вы к кому? - Вы мисс Хейли? - Я миссис Хейли-Брандт. А чем, собственно, обязана? - Я Марк Даррел. Если вам это о чем-то говорит. Она резко мрачнеет, улыбка сползает с лица, и тут же вот они, морщинки, усталость в глазах, напряжение, может быть даже страх. - Как вы меня нашли и что вам нужно? - Я бы хотел поговорить о… Она выходит на крыльцо и прикрывает за своей спиной дверь. - При муже говорить не буду. Да и вообще говорить не о чем. - Ваш сын Адам в больнице… - У меня нет сына. Я родила его в шестнадцать. Джордж отказался его признать, мне пришлось дать ему свою фамилию. Но я не хотела его! Ты не представляешь, что такое родить в шестнадцать лет от взрослого мужчины! Я была совсем девочкой! Я даже не закончила школу! Ее лицо меняется с каждой секундой, с каждым словом. Все жестче и жестче, старше и старше. - Твой отец был ублюдком, он меня бросил, как только узнал, что я беременна. А мне что оставалось делать? Я не могла сказать своим родителям, а ни одна больница не взялась бы делать аборт шестнадцатилетней девочке без разрешения ее родителей. Ты понимаешь? Я не хотела его рожать, я не хотела портить жизнь ни себе, ни ребенку. Я пыталась от него избавиться. Как могла, пыталась! На ранних сроках часами сидела в горячей ванне с йодом… - Кидались под машины, пили горстями таблетки и вскрывали себе вены? Меня будто парализовало. Смотрю на нее во все глаза, но будто не вижу, а вижу только… цвета… - Да! Чего я только не делала, но он не умирал! Пришлось доносить, родить и вручить его Джорджу, твоему отцу. Я начала новую жизнь, я расплатилась за свой грех, я… - Оставили Адаму свою квартиру… - Да… А откуда ты… Внезапно открывается дверь и на крыльцо выглядывает улыбающаяся физиономия мужичка лет сорока пяти. - Анна-Мари, я тебя по всему дому обыскался… О, здрасьте, а вы кто?
Палитра
Лиза теребит в руках стетоскоп, я залпом опрокидываю стакан остывшего кофе. - Эта чертова генетическая память, или что там еще! У матери и ребенка такая тесная связь, что в определенных обстоятельствах две их личности могут переплетаться воедино! - То есть Адам… винит себя в том, что на самом деле сделала его мать? Тру пальцами виски, оглядываю полупустую кафетерию. - Именно. Он никогда ее не видел, знал только имя, Мари, видимо отец рассказал ему. Он воссоздал ее образ в подсознании, но не как мать, а как возлюбленную. Он постоянно видел, что убивает ребенка, но на самом деле его мозг играл с ним злую шутку, напоминая, как когда-то убивали его самого! - Боже… - Он ощущал, что его не должно быть на свете! Поэтому ни с кем не сближался, сторонился сверстников и даже вырезал себя на фотографиях с одним лишь посылом: «МЕНЯ НЕТ»! - Боже… - Если ты еще раз скажешь «боже», я тебя убью. Лиза опускает глаза, но я успеваю заметить, как они у нее слезливо блестят. Эх, доктор, доктор. - Извини, я просто… А как же наркотики? - Если верить отцу, Адам еще давно увлекался опиатами, пытался хоть как-то вытравить жуткие картинки из своего сознания. Потом попробовал кислоту, но от нее галлюцинации только ухудшились. Он прыгал с остановки, думая, что летит с крыши здания, которое еще даже не начали строить. Машина «скорой помощи» виделась ему катафалком, а носилки он принял за гроб. Видения изменились, но не далеко не в лучшую сторону. Это не подростковое баловство наркотой, это крик отчаяния, попытки сменить одну альтернативную реальность на другую. Раз уж в истинной реальности быть не суждено.
Лиза берет мою руку. В каких мелодрамах она нахваталась этих жестов? (И когда, черт, я научусь верить в добрые побуждения людей?)
- С ним поработает психолог или психоаналитик. Он поправится. Все будет хорошо. Нет, все же она смотрит слишком много сериалов. - Кстати, Марк. Я же сразу сказала тебе, что Адам пришел в себя. Почему ты не пошел в палату? - Во-первых, я пока не знаю, что ему сказать. Мне надо все переварить и обдумать. А во-вторых, хотел пригласить тебя сегодня порыдать над «Унесенными ветром».
Зеленые.
Ему так вкусно, что он даже облизывает пальцы. Готов поспорить, что он впервые ощутил полноту вкуса банальной жареной картошки с отбивной. Глаза блестят изумрудными искрами, лицо еще бледное, но улыбка уже совсем другая, настоящая, открытая. - Я помешан на чистоте и порядке, так что раскидывать свои вещи не будешь. - Ага, не буду, - а сам жует с таким удовольствием, что вряд ли меня слышит. - Когда будет приходить Лиза, будешь вести себя тихо и не мешать брату заниматься здоровым сексом. - Оу, ты закадрил докторшу! Шустрый. Все-таки в чем-то он на меня похож. Мелкий остряк. - А еще ты будешь исправно ходить на занятия к психологу и полностью завяжешь с наркотой. Мы встречаемся глазами, я почти вижу тонкую изумрудную нить, струящуюся из его зрачков в мои. У нас совсем одинаковые глаза. Глаза нашего отца.
Наши внутренние краски, те оттенки, в которые мы окрашиваем свою сущность, свое бытие, они так переменчивы, так зыбки, но главное – не терять их, не превращаться в бесцветное нечто. И пусть пока эти цвета видны и понятны только тебе самому, пусть все стараются выкрасить тебя в серый, быть может, настанет время и хоть кто-нибудь взглянет на мир твоими глазами и увидит, наконец, все многообразие твоей палитры.
Он послушно пристегивается, тянет руку к магнитоле и смотрит на меня вопросительно. Можно? Да, он меня еще совсем не знает, но инстинктивно чувствует, что брат ему достался с заскоками. Может, и более понятными обществу, но все же усиленно прогрессирующими. Отвечаю ему улыбкой. Конечно, включай, если хочешь. - Давай где-нибудь по дороге притормозим? - Зачем? – хмурюсь. Не то чтобы ожидаю, что он сейчас снова начнет бредить, но все же… - Хочу выбросить эту тетрадь. Она мне больше не нужна. | 
Библиотека // Объявления
