1. Two against the city stream
В наушниках – Muse, Hysteria.
Вдоль Садового кольца вдыхаю смог, прорываюсь сквозь безликую толпу, изредка ловлю свое отражение в глянцевых витринах, я – блик, отблеск реального на фоне урбанистического гламура. Я ненавижу этот город, хочу вдохнуть его весь через ноздри и выхаркать кровавым чахоточным плевком. Я люблю этот город, я хочу сгрести его в охапку и спрятать в картонной коробке из-под старых кедов, чтобы любоваться им всем, без остатка, столько, сколько захочу.
Я хочу завладеть его неоновой душой, хочу держать на раскрытой ладони его сердце, пульсирующее в ритме ночных дискотек. Я хочу разбить его, как хрустальный шарик, растоптать в мелкую крошку и развеять его дешевый прах над головой.
Я невидима этим людям в наушниках, погруженным в свою пустоту, глаза которых, лишенные всякого блеска, смотрят вперед лишь для того, чтобы не сбиться с пути в метро. Они клоны, манекены, бледные копии друг друга, восковые слепки с самих себя, несложные системы с четко настроенной программой невосприятия окружающего мира. Иду им навстречу, случайно натыкаясь. Извините (я этого не слышу, у меня Hysteria). Ничего страшного (они этого тоже не слышат, ведь здесь все в наушниках!) Тогда зачем мы вообще обмениваемся фразами? Четко отлаженная программа. Команда: проявить вежливость. Да пошли вы все!
It's bugging me grating me and twisting me around
yeah I'm endlessly caving in and turning inside out
В наушниках – тишина.
«Кофе-Хауз», как всегда утром не слишком людно. К черту ваши пирожные. Фраппе с бананом, разбавить облачком ментолового дыма. Укрыться за стеклом от бесконечного кровотока машин на Тверской. Укутаться поглубже в шарф, так, чтобы наверняка. И увидеть… собственное отражение в углу затемненного зала. Прямо под желтой квадратной лампой, в углу. Он сидит, чуть согнувшись, будто вжавшись в неудобный стул. Тоже прячется от бессмысленных взглядов под шерстяным шарфом. На столе чашка горячего эспрессо, рядом толстая тетрадь, в пепельнице тлеет плохо затушенный окурок, во рту – между чуть пересохших губ, нервно подрагивает дешевая авторучка. В углу, небрежно прислонившись к стене, стоит гитара в чехле. Замечает мой взгляд, смотрит с любопытством и каким-то вызовом. Складываю губы в подобие улыбки. В ответ – все тот же взгляд, невеселый, мрачноватый даже. Глаза цвета ноябрьского вечернего неба. Ресницы теряются где-то среди длинной темной спутанной челки. Рассматриваю его, как музейный экспонат, даже не смущаясь. Он совсем не такой, как они. Он удивительным образом не вписывается в окружающий гламур; и он же – самая органичная его часть, самая неотъемлемая составляющая. Жестом подзываю официантку. Девочка лет семнадцати приносит еще фраппе, листок и авторучку. Ну, и почерк у меня.
Pardon the way that I stare There's nothing else to compare
- Передайте парню за тем столиком, в углу.
Опускает глаза, затем снова поднимает голову. Медленно. Движения плавные, противоречащие нервной авторучке в зубах. Пожимает плечами, затем выплевывает авторучку, вырывает лист из тетрадки и что-то быстро пишет. Официантка приносит мне счет и сложенную вчетверо бумажку. Разворачиваю и не могу сдержать улыбки. Такие мелкие буквы с разным наклоном, прямо как у меня.
Everything about you is how I wanna be Your freedom comes naturally.
2. Trust your heart
Мы идем по вечернему Арбату, у меня за спиной рюкзак, у него гитара и двадцать три прожитых года. Потертое вельветовое пальто цвета подтаявшего шоколада нараспашку, серо-розовый шарф по ветру, рваная длинная челка на глаза. Нарочитый символ англомании и урбанизма; исключительность, надежно спрятанная под обыденностью.
За те несколько часов, что мы вместе, я, кажется, знаю о нем больше, чем он сам. Например, то, как он трогательно закусывает губу, когда не знает, что сказать, или вертит кольцо на большом пальце, когда нервничает. А еще то, что он боится толпы, поэтому в метро садится только в крайние вагоны. Там меньше народу, что ни говори.
А в его крохотной двушке полный бардак. Это притом, что из мебели там кровать, стол, бордовый, изрядно раздолбанный, но все же Гибсон, и колонка-комбик. Зато куча исписанных листов, пустых пивных бутылок, мятых футболок и рваных джинсов. Но кому до этого есть дело, если мы самозабвенно пьем чай с пирожными (к черту, что я ненавижу эклеры), смотрим его старые фотографии (он такой смешной с коротко стрижеными волосами цвета ежевичного варенья), и целуемся, пока хватает дыхания.
3. Trust your body
В колонках – Muse, Unintended
- Ты сегодня утром песню писал? - Да вот, музыка есть, текст не срастается. - Помочь? - Да не, я сам. Я вообще, пока не допишу, никому не показываю. - Даже мне? - Даже тебе.
- А когда допишешь, кому покажешь? - Ну… ребятам из группы. Мы, собственно, так… больше для себя играем. - Где играете? - Где придется. Даже в переходах. - А прославиться не хочется? - Кому же не хочется? Просто таких, как мы – навалом. - Таких, как ты – нет. - А таких, как я можно лопатой грести. Пойдешь со мной завтра на репетицию? - А ты не против? - Я ж сам позвал. - Тогда пойду.
Смотрю, как он сладко потягивается на своей узкой кроватке. Такой хрупкий, гибкий. Ресницы сонно вздрагивают, изредка одаривая всполохом темных грустных глаз. Если в этом городе и есть кто-то настоящий, то именно он сейчас укрывается тонким одеялом, свернувшись калачиком прямо у меня под боком.
Я и раньше такое делала. Мама говорит, что этот дар у меня от бабушки. Это происходит само собой, я никак не могу это вызвать, на это повлиять. Просто в моменты, когда я спокойна, расслаблена и счастлива, я могу, как бы, узнавать что-то о людях; что-то, что они сами не говорят. Эти коротенькие кадры, живые, динамичные, как рекламные ролики вспыхивают в мозгу помимо воли. Размытые, смазанные, будто фильм в плохом качестве записи на заезженной видеокассете, они приоткрывают завесу в порой совсем ненужные и бесполезные тайны чьего-то прошлого. Абсолютно лишняя, никому не интересная информация, на мгновение наводняет разум, и так же внезапно исчезает. Для этого нужен всего лишь прямой контакт, прикосновение. И вот сейчас, прижавшись всем телом к Антону, я без всякого интереса, но с огромным удовольствием смотрю короткометражки о том, как хрупкий мальчик-девочка первый раз шагает в школу с букетом цветов размером больше его самого; как он в подъезде в компании полупьяных подростков учится играть на видавшей виды акустической гитаре; как впервые целует одноклассницу на спортплощадке за школой. Ради Бога, ну кому нужен такой дар? Это же, как минимум, проникновение в частную жизнь. К тому же, это ни капли не интересно. Вот если бы видеть будущее… Это было бы совсем другое дело.
4. Music is my life
В его группе все мудаки. Басисту, наверное, лет тридцать восемь, или он просто пьет, как лошадь. Клавишник – явно укурок со стажем и человек без возраста, глазеет на мир из-под круглых очков с заклеенными грязной изолетной дужками. Барабанщик – еще куда ни шло, на вид – какое-то жалкое подобие Курта Кобейна. То есть немытый, нечесаный, зато голубоглазый и с претензией на умное выражение лица. И только он, Антон, ангел кофейни на Тверской, сияет здесь, как алмаз, сами знаете, где. - Это твои друзья? – шепчу я ему при входе в захламленную каморку, на двери которой маркером криво написано «Студия». - Нууу… как сказать….- неопределенно отвечает он и слегка краснеет.
- Опаньки! Антошка с девочкой! Басист (ну, это я только потом узнала, что он басист) ржет во всю дурь и так хлопает Антона по плечу, что бедное субтильное создание чуть не заваливается на пол под напором огромной лапищи. - Пацаны, завтра красный снег пойдет! – поддерживает очкастый клавишник. - Да отвалите от него, уроды, - вступается Курт. Но Антону, кажется, глубоко наплевать. Он расчехляет свой Гибсон, подключается к комбику, бренчит что-то, настраивая звук. А я не знаю, куда деться, потому как сесть у них некуда. - Вон, на ту колонку сядь, - будто уловив мое замешательство, говорит басист, - она все равно не работает. Зовут тебя как? - Ксения, - сажусь на колонку, не удосужившись стереть с нее вековую пыль. Черт с ними, с джинсами, все равно давно стирать пора. - Что, Энтони? – басист переключает свое внимание на Антона, - песню написал? - Нет пока. Давайте старое поиграем. - Ну вот, а мы то надеялись. – очкастый выглядывает из-за своей ударной установки, - в клуб сегодня идем? А, Тоша? Я принес кое-что. - Идем, - кивает Антон и смотрит на меня.- ты с нами? - Ну… если возьмете.
Потом они насилуют старенькие колонки, агрессивно и мрачно дерут гитары в настроении того, что они называют панк-роком, но нормально сыграться у них все равно не получается. Басист, будь он неладен, слабо чувствует ритм, постоянно убегает вперед. Барабанщик матерится, что есть сил. Клавишник ковыряет в носу, потому что его партия начинается только в середине, а они даже начало доиграть не могут. Антон орет, что так играть песню, в которую он душу вложил – это преступление, а потом даже бьет Гибсоном по колонке. Правда, тут же спохватывается и начинает рассматривать гитару на предмет трещин. От бездарного рубилова, этого мощного депрессивного рева, начинает конкретно закладывать уши и постепенно выносить мозг. Я все жду, когда они уже вдоволь изнасилуют струны и ударную установку, наорутся друг на друга и поймут, наконец, что их группа – полное дерьмо.
- Что-то наша дама заскучала, - говорит басист в одну из редких минут благостного затишья. Он не говорит, а скорее кричит, потому как уши у него тоже заложены. - Да просто думаю, - отвечаю, глядя на него с улыбкой, - если вы такую лажу в переходах играете… Я, пожалуй, перестану пользоваться подземным видом транспорта. Вижу, как Антон давит улыбку, зато басист опять ржет, как конь. - Да это все Тоха! – говорит он все так же на повышенных децибелах, - насочиняет всякой дряни, а мы потом мучайся. Добродушный парень. Мог бы и обидеться на «лажу».
Закуриваю, скорее от нервов, чем от скуки. Вижу, как Антон, начинает внутренне закипать. Состояние, близкое к девичьей истерике. Наконец, он швыряет свой Гибсон на никогда прежде немытый пол и говорит: - Может, ну ее, эту репетицию? Давайте по домам, а потом в клуб. Закинемся, а там, может, что и попрет.
5. Dope, baby!
Я вообще не слишком хорошо знаю местную клубную географию. А то, что клубы есть на таких глухих окраинах, для меня и подавно большой сюрприз. Приличным место можно назвать разве что с большой натяжкой, но народу в пятницу вечером здесь пруд пруди. В колонках ревет нечто подобное тому, что днем я слушала в коморке-студии, а подростки-фрики в ярком мейкапе, насквозь пропотевших майках, увешанные железом в носах, губах и бровях, колышутся каждый в своем ритме кислотно-пивного драйва. Антон не выпускает мою руку, пока мы пробираемся к заказанному заранее столику сквозь толпу малолетних придурков с ошалевшими от какофонии и галлюциногенов глазами. Мы рассаживаемся на потертом дерматиновом диване в самом углу, и я еще долго щурюсь от мерцающих цветными пикселями экранов и бешено мигающих совсем не в такт музыке стробоскопов. Воздух, а точнее то, что от него осталось, под завязку забит дымом сигарет с наглой примесью травы. Взгляд то и дело выхватывает раскрасневшиеся рожи с прилипшими к лбам мокрыми волосами, и я ловлю себя на мысли, что не могу определить не только возраст этих обдолбавшихся детей, но даже пол.
- Ну, что Фред? По пиву и как всегда? – это Антон орет клавишнику через стол, пытаясь хоть как-то перекричать рев из динамиков. Фред (как потом выяснилось, банально Федя), снимает свои позорные очки, фокусирует подслеповатые зрачки на Антоне и голосит поверх музыки в ответ: - Ты сразу пожрать закажи. А то опять вырубишься, как в прошлый раз. Антон закуривает сигарету и, зажав ее в зубах, рыщет по карманам потертых джинсов. Наверное, проверяет на предмет финансов. - Не хрена ему жрать, - говорит Фреду басист (кстати, Алексей), - а то, опять мне всю машину заблюет. - Так я тебе говорил, останови, Антошке в кустики надо, а ты «до дома, до дома»… Меня перекосило. Это они о нем? Об Антоне? Об этом рафинированном существе, будто случайно занесенном сюда с туманных берегов Альбиона; которое впадает в истерику от фальшивых нот и готов расплакаться оттого, что никто не в состоянии сыграть его песню? - Да ладно, - Антон, считает купюры под столом, все так же зажав сигарету между зубов, - Меня просто укачало. К тому же, твою машину уже ничем не испортишь. Отсчитав нужное количество, Антон выкладывает смытые купюры на стол и подвигает поближе к Фреду. - Хватит? - Да хватит, – кивает клавишник, - правда, ты мне еще с того раза торчишь… - Ну, я так думаю, ты мне простишь? – Антон, наконец, вынимает изо рта сигарету и покручивает между тонкими пальцами. - Конечно, прощу! – Фред изображает улыбку и прячет деньги в карман, - ты же душка!
А дальше начинается dope show. Они закидывают друг другу в рот какие-то таблетки, полоски, еще какую дрянь, запивают их пивом, ржут, как лошади в стойле. Ударник Костик скручивает под столом аккуратные сигаретки, раздает всем и мне в том числе. Я привыкла все держать под контролем, поэтому делаю всего пару затяжек, - из вежливости, - и передаю свою сигаретку Антону. Он в это время жадно дотягивает свою, а потом добивает и то, что осталось от моей. В голове сладко гудит, цвета становятся немного приглушенными, но я знаю, что ничего страшного со мной пока не происходит. Участники бездарной банды продолжают глотать чудеса фармацевтики, и где-то в углу уже явно слышится неоднократно повторенное слово «кокс». Куда я попала?! Нет, я, конечно, не строю из себя девочку-ромашку. Все, что считала нужным, повидала и перепробовала, но даже я впервые вижу, чтобы люди за один вечер, да какой там вечер, за один час, вваливали в себя столько наркоты!
Потом троих из группы выносит на танцпол, и они сливаются с толпой неформальных подростков в их аритмичном лизергиновом безумии, а я остаюсь за столиком один на один с Фредом. Который, к слову, опять нацепил свои очки-инвалиды. - Вы всегда так отдыхаете? - Чего? – то ли музыка слишком громкая, то ли мужик уже успел достаточно ошалеть от кислотки. - Говорю, всегда закидываетесь по полной? Он смотрит через очки куда-то в стену, где для него бездарно нарисованные граффити исполняют экзотические танцы. - А, это?... Да не… Так, по желанию… Не хочешь? - Нет. Принципиально не употребляю. - Дело твое, - клавишник пожимает плечами и залпом вливает в себя очередную кружку пива. - А Алексей ваш еще и за рулем? Понимаю, задавать серьезные вопросы человеку, который уже вряд ли соображает, где находится, очень глупо, но тем не менее… - Да он привычный! – отвечает Фред, не отрывая взгляда от граффити, - не ссы, доставит в целости! Не сомневаюсь, думаю я, и отчего-то мне тоже хочется пива. Ждать официантов бесполезно, поэтому я направляюсь в бар, заказываю еще Крушовицы и смотрю на танцпол, где Антон творит чудеса, усадив себе на плечи еще более обдолбанную, чем он сам, девицу лет четырнадцати. Боооже… Два варианта: либо сейчас же ехать домой. Одной. Либо сейчас же ехать домой. С Антоном.
Пробираюсь на танцпол, расплескивая по пути дорогую Крушовицу. Антошку прет не по-детски: девица уже спрыгнула с его плеч и теперь тривиально висит на нем, обхватив его тонкую шейку своими еще более тонкими ручонками. Снимаю ее с него и отшвыриваю в сторону, как вонючую тряпку. Она даже не возражает: вряд ли вообще поняла, что произошло. - Поехали домой! – ору ему прямо в ухо. Смотрит на меня, будто тщетно пытаясь вспомнить, кто я, к черту, вообще такая. - Почему? Вопрос на миллион. - Потому что ты уже на ногах не стоишь. И кому здесь нужен мой голос разума? И на кой черт мне этот Антон? - Ага… сейчас поедем… - говорит он, глядя в другую сторону, - только пивка еще дернем, окей? Почему-то киваю, возвращаюсь к столику, ставлю остатки пива и направляюсь искать туалет. А ведь все так хорошо начиналось!
В уборной изрядно наплевано и толпится куча размалеванных пипеток. И накурено так, что глаза режет. Быстро и стараясь не нюхать, делаю свои дела и бегу назад в зал, то и дело, натыкаясь на влажные разгоряченные тела, движущиеся с грацией больных синдромом Паркинсона.
На диване почти в полной отключке лежит барабанщик Костик, рядом еще живой, но уверенно блуждающий в своем трипе, Фред, басист Алексей кажется наиболее вменяемым, а вот где Антон – никто не знает.
- Ты не переживай, посиди, попей пивка, - добродушно говорит Алексей и кивком приглашает присесть рядом с ним на диване, - он тебе муж что ли? Наверняка, коксом в сортире балуется. Не иначе. Слишком уж резво туда побежал. - Но как же… - заикаюсь было я. - Да не переживай, говорю. Если его вырубит где-нибудь, отскребем, реанимируем, до дома доставим. Расслабься, Ксюнь. Пива попей.
И, правда, думаю. Что я так о нем пекусь? Знаю его второй день, и в няньки к нему не нанималась. Хочет жрать таблетки, пусть жрет. Хочет нюхать кокс, пусть нюхает. Я не при чем. Я тупо пью пиво! … Но на душе все равно неспокойно. Вид обдолбаных музыкантов и рев из колонок начинает порядком раздражать. Хочется домой.
- Что-то он там надолго застрял, - кричу Алексею, - может, сходишь за ним? - Нужен он мне сто лет. Когда домой соберемся, тогда и пойдем искать. Не пропадет, не маленький. - Тогда я пойду. Допиваю остатки Крушовицы, отметив про себя незнакомый привкус, поднимаюсь и направляюсь в сторону туалетов. Ничего страшного, в состоянии галлюциногенного бреда, в коем находится добрая половина присутствующих, дама в мужском сортире никого не смутит.
Странно ватные ноги с трудом волокутся через скачущий танцпол. В нос бросаются гипертрофированные запахи пота, сигарет, смеси дешевой туалетной воды. Резко торможу. Так вот на что так заворожено пялился наш клавишник! В неверном свете стробоскопов и ЖК мониторов буквы граффити кажутся объемными и живыми! Ритм в голове сгущается в продолжительное урчание. Кажется, и пол, и потолок, и стены непрерывно вибрируют, а на них причудливо извиваются чрезвычайно сложные для восприятия узоры. Музыка мягко оседает на коже и сверкает там мириадами снежинок. Разноцветное мерцание фонарей сливается перед глазами в сияющее пятно, невероятного, нереального оттенка. К горлу подкатывает ком и бьется там, как теннисный мяч о стенки гортани. Воздуха катастрофически не хватает.
Усилием воли, все еще пульсирующем в непривычно замутненном сознании, заставляю себя двигаться дальше, краем глаза выхватывая искореженные, непропорциональные фигурки дергающихся повсеместно людей, их длинные, извивающиеся против всяких законов природы, конечности; светящиеся в темноте, пульсирующие зрачки. Добираюсь до стены, прислоняюсь ладонями к шершавой поверхности, дабы удержать хоть какое-то подобие равновесия. Что-то не так, говорит угасающий в этом ревущем аду разум. Что-то не так.
Не отрывая ладоней от стены, продвигаюсь вперед к обшарпанной двери с надписью “Gents”. Для кого здесь пишут по-английски? Дергаю дверь на себя и сталкиваюсь в проеме с андрогинным созданием в невероятном макияже и с огромным кольцом в ноздре. Он, (если выходит из мужского туалета, значит все-таки он) оглядывает меня с ног до головы. - В женском толпа, - объясняю я и понимаю, что слышу собственный голос, будто из-под толщи воды. - Ага, - говорит он и пропускает меня внутрь. У раковин перед зеркалом двое пьяненьких, но вполне адекватных подростка моют ручки с грязными ноготками. Все кабинки закрыты, но на двери одной из них, будто чертов указатель для туго соображающей меня, небрежно висит антонов свитер. Наплевав на правила приличия, со всей дури дергаю хлипкую дверь. Алюминиевая щеколда брякает о треснувшую плитку, и я медленно сползаю по кафельной стене на грязный пол. Тяжелые веки, наотрез не желающие оставаться открытыми, напоследок все же впускают в мутную радужку веселые картинки: Антона, прижимающего к фанерной стене кабинки нечто, еще более тщедушное, чем он сам; чуть пересохшие губы, лениво скользящие по острой детской скуле; и личико того, второго, выражающее полное невосприятие действительности, будто ему не то чтобы наплевать, а попросту невдомек, что с ним в данный момент происходит. Кажется, Антон сейчас совершит натуральный акт вандализма, сломает пополам и без того почти бездыханное тельце… Или это только кажется… - Фигасе… - выдаю я, окончательно осев на заплеванный пол, а потом наступает полная темнота.
Лет через тысячу, каким-то, наверное, нетронутым уголком сознания, ловлю обрывки фраз. «Бля, да у него передоз…» «…что это вообще за хрен такой?», «… проверь, девка живая?», «… грузи обоих»… И снова ныряю в вязкий теплый мрак.
6. In crimson
Разлепляю глаза и нерадостно морщусь на серое осеннее утро за немытыми стеклами. Левая рука и нога затекли так, что пошевелить ими просто нереально. В голове царит хаос, а на душе такая депрессия, что даже понедельничное утро в сравнении с этим – веселый детский праздник. Не желающими фокусироваться на чем-то одном глазами, обвожу комнату, впускаю в память грязно желтые полосатые обои и облезлые шторы. Пытаюсь концентрироваться, но отвлекаюсь на сопение и возню под боком. Превозмогая боль в пульсирующей голове и ломоту в затекшей шее, слабо поворачиваю голову, чтобы несказанно удивиться. Рядом, слегка приоткрыв глазки, тоже очевидно борясь с полным непониманием происходящего, лежит мальчик лет шестнадцати. Под аккуратным носиком и на припухших губках багровые корки засохшей крови, на серой футболке, сквозь которую просматриваются острые ключицы, такие же бурые пятна. Он вдруг осознает, что не один. Резко (и как только у него это получилось?) принимает сидячее положение и забивается в угол кровати с таким ужасом на лице, как будто у меня в руках, по меньшей мере, огромный тесак. - Ты кто? – спрашивает он, ошалело глядя на меня и окружающую нас обоих пресно тошнотворную обстановку. На долю секунды вопрос ставит в тупик. - Ксюша… Мальчишка прижимает к груди худенькие коленки в грязных клетчатых штанах и продолжает поедать меня глазами из под черной крашеной челки. - И что? - Что, что? Смотрим друг на друга с минуту. Какие-то обрывки мыслей, может, и блуждают в моей голове, но ни одна из них не желает превращаться в слова. - Слушай… - он заговаривает первым. Наверное, его мыслительный аппарат проворнее моего. Что скажешь, в таком юном возрасте, пожалуй, даже отходняки, проходят легче. - Слушай… мы с тобой… эммм… - Ты охренел? Или боишься, что у тебя случился первый раз, а ты и не помнишь? Вспыхивает и стыдливо опускает реснички. - Не.. я просто так… на всякий случай… - Не надейся, - отвечаю, - я тут вроде как с парнем. И тут чуть не падаю с узкой Антоновой кроватки от приступа истерического хохота, ибо это последнее, что я помню от вчерашней ночи. Человечек смотрит на меня широко раскрытыми, насколько это можно в его кислотном отходняке, глазками, вздергивает бровки. - Чего ржешь? - Блииин… так ты ж тут тоже… - давлюсь смехом и уже чувствую, как на ресницы выползают слёзы от тупой комичности ситуации, - с парнем! Он у нас это… один на двоих! Закатываюсь от смеха, как идиотка, даже закусываю тощую подушку. - Что?! – смотрит на меня, как будто у меня вдруг выросли рога . - Здорово тебя, видать, вчера прибило. Ой, блииин…. - Я вообще где? – спрашивает мальчик, не отрывая от меня стеклянных глаз с розовыми от нездорового сна белками. - В стране чудес, - сползаю с кровати, оцениваю внешний вид. Одежда на месте, хотя и изрядно помятая, волосы спутанные и отчего-то мокрые. Борюсь с внезапно накатившим приступом тошноты. - Ладно, красотка, сам разбирайся. Я пошла искать сортир. - Эй, стой! Я тут один не останусь. Тоже соскакивает с кровати, потом снова плюхается на нее от головокружения, опять встает. - Пить хочу. Где тут кухня? - Пошли на разведку.
Выползаем в зал. Перед глазами картина маслом: поперек бесцветного от пыли паласа вповалку спят басист, клавишник (надо же, в очках!) и Антошка в обнимку с расчехленным и почему то треснувшим Гибсоном. Они, что, вчера еще и музицировали? И где к черту их Курт Кобейн? Мальчишка вопросительно смотрит на меня. С кем? - Да вот с этим, - киваю на бездыханное Антошкино тельце. Голова запрокинута, губы чуть приоткрыты, футболка задралась, и я невольно задерживаю взгляд на смуглом впалом животе. Мальчик же морщится, но потом задумчиво закусывает губу. - Это еще ничего, - бурчит себе под нос, - а то я уж было подумал… Переступаем через неподвижные туловища горе-панк-рокеров, идем на кухню. Я впереди, мальчик за моей спиной.
В дверном проеме застываем и инстинктивно хватаемся за руки, а потом орем оба, так что уши закладывает. Это общая галлюцинация на двоих, такой безумный бэд-трип, или объевшийся кислотки засранец решил так пошутить?
Барабанщик Костик лежит посреди кухни, на залитом кровью линолеуме с черепом, проломленным в районе виска, вокруг головы, словно ужасающий ореол, эдакий анти-нимб, растеклась-расползлась бурая липкая глянцевая лужа. Его рот приоткрыт, а через несомкнутые веки смотрят в потолок чуть закатившиеся блеклые, все еще голубые глаза. - Что за… - одними губами говорит мальчишка и до боли стискивает мою руку. Я стою, будто приклеенная к полу, не в силах сделать даже малейшее, дерганное чертово движение. Язык намертво присох к небу, а крик так и застрял в горле. Ощущаю движение за спиной и слышу сонный голос Антона. - Ну что вы, блин, орете, сволочи? Что случилось? Подходит к нам вплотную, выглядывает из-за наших с мальчишкой плеч и хрипло выплевывает: - Ой, бляяя… Теперь мы стоим так втроем, пока на шум не прибегают Фред и Алексей. Они расталкивают нас в разные стороны, протискиваются на кухню и долго смотрят на окрашенный в бордовый цвет линолеум и еще не начавшее коченеть тело ударника. - Кто Костю завалил? – Алексей, наверное, на правах старшего, берет на себя ответственность заговорить первым. Мы, оставшиеся четверо, пялимся друг на друга в полном недоумении, и я чувствую, как обмякает в моей руке хрупкая прохладная ладошка мальчишки, чье имя мне до сих пор неизвестно. - Извините, - сдавленно пищит он и на крейсерской скорости несется в туалет, начиная блевать уже по пути.
7. Trust no one
- Что делать будем? Антон мрачно курит, усевшись с ногами на широком на подоконнике. - Выяснять. Алексей сидит посреди дивана, занимая своей тушей почти все его пространство. Очкастый Фред ходит из угла в угол, а бледный, прочистивший желудок, ребенок полулежит на полу, опершись худенькими плечиками о холодную стену. Я добиваю четвертую сигарету подряд. Стоя, так и не найдя себе места. - Что, блин, выяснять? – орет Антон, вскидывая голову, - я лично ни черта не помню! - Я тоже, - удрученно сознается Фред. - И я… - подает с пола голос ошалелый ребенок в полуобморочном состоянии. - А ты вообще, бля, кто?! – все резко поворачиваются к нему и сверлят беднягу взглядами. - Денис, - сдавленно отвечает мальчик и опускает глаза, не в силах выдержать давления. - Какой нахрен Денис? – бурчит Антон, - не помню я никакого гребаного Дениса. - Ты много чего не помнишь, - говорит Алексей, - ты этого Дениса и девку свою сам притащил из сортира. По очереди. Уж не знаю, трахал ты там кого или коксом кормил, но оба были в отрубе. Мы с Денисом переглядываемся. - Сказал, что поскольку они твои, блин, друзья, их надо везти домой. – продолжает басист, - у малого всю дорогу кровь из носа текла, наверное, твоего кокса обнюхался, а девка, мы думали, совсем откинулась… - Ксюша, - тихонько вставляю я. - Юбочка из плюша, блин! – орет на меня Алексей, - какая к черту разница, как тебя зовут, идиотка! Кто-то Костика завалил, и в этом главная проблема. - Нет, - это Дениска с пола говорит своим мягким, чуть срывающимся голоском, - проблема в том, что мы не знаем, кто его… - Шаришь, малый! – Алексей вскакивает с дивана, подходит к нему вплотную и нависает над беднягой так, что малолетка вжимается в пол, - может, ты его и замочил, пока все спали? У ребенка хлещут слезы, много и сразу. - Да я… вообще не помню, как здесь оказался… И вообще всех вас вижу в первый раз… - Я его тоже вижу в первый раз, - бубнит на своем подоконнике Антон, но я понимаю, что он уже начинает потихоньку вспоминать сцену в сортире. Просто ему до жути стыдно. - Да плевать я хотел, сколько раз вы друг друга… видели! – у Алексея, кажется, проходят все остатки утреннего отходняка, - вспоминайте, уроды! Приехали домой, этих двух сгрузили в спальню, так? Фред? - Так, - кивает Фред и вдруг виновато смотрит на меня, - это я ей мескалина в пиво…. И еще дерьма какого то… Я хочу наброситься на него с кулаками, но Алексей окорачивает меня взглядом. - Потом разберетесь. Так, дальше. Сгрузили этих недоносков, открыли пива, закинулись еще по кислотке… - Ты потом кокс достал, сказал, что весь вечер держался, потому что был за рулем, - вставляет Антон, - и теперь хочешь, чтобы по полной. - Да? – впервые вижу замешательство на лице басиста, - я так сказал? Ну? И что? - И все закинулись… Песни играли… - Ты гитару расхерачил, только я не помню, как… - добавляет Фред. - Вижу, - мычит Антон. И тишина. Все будто силятся сказать хоть слово, но у всех полный ступор. - А потом кто-то завалил Костика, - подытоживает, наконец, Алексей. Антон одаривает его тяжелым, депрессивным взглядом. - И с этим, блин, надо что-то делать.
Страстно хочу кофе, знаю, что у Антона он есть и довольно приличный, но ни за какие сказочные миллионы, приснившиеся, возможно, во вчерашних лизергиновых трипах, не пойду на кухню. Само осознание того, что мы здесь все сидим, прокурили всю комнату, кто-то матерится, кто-то ревет, а он там… Лежит.
Тихонько, не привлекая особого внимания, выскальзываю в ванную. Из зеркала на меня подозрительно поглядывает бледное чудище с безнадежно растекшимся макияжем и сальными, давно нечесаными волосами. За одну ночь в том аду, и за еще более адское утро я превратилась в такое убожество, что самой себе страшно признаться, что это… Я?
Наспех смываю остатки теней и туши, снова смотрю в зеркало на раскрасневшуюся от воды физиономию, и вдруг начинаю рыдать. Плюхаюсь на закрытую крышку унитаза, зажимаю голову между колен и реву, реву, пока кто-то не начинает тарабанить в дверь.
Открываю. На пороге Антон. Думала, успокаивать пришел. Ага, щас. - Ты это… все?- смотрит на меня с какой-то брезгливостью. Уж кто бы говорил? Видел бы он себя вчера, ползающего под клубным столиком в поисках розовых ящериц, которые никак не хотели залезать в его воображаемую коробочку. – Мне бы тоже умыться… А то погано как-то. Погано не то слово. А слова такого нет. Чтобы взять и просто описать, то, что здесь сейчас. Парадоксально, удивительно, нет, просто охренеть как удивительно. То, как жизнь в один момент может превратиться в неописуемое дерьмо. Все так же сидя на крышке унитаза, наблюдаю, как Антон споласкивает лицо холодной водой, слушаю, как нервно скребется щетка по остреньким зубам. Срывает через голову футболку, швыряет ее в угол, туда, где у нормальных людей должен стоять контейнер для белья, и почему-то мне хочется пробежаться пальцами по выступившей полоске позвоночника. - У него есть семья? – вдруг спрашиваю я. Антон резко выпрямляется, смотрит на меня. Мокрая челка почти полностью скрывает глаза. - Что? У… Костика? – ему, кажется, даже это имя произносить страшно, - нет. Родители умерли давно, а сам он приехал из какой-то глуши… А из друзей только мы… Мы смотрим друг на друга несколько секунд, а потом молча вместе выходим из ванной.
8. Hide out from your sin
Все это время Дениска пребывает в состоянии, близком к паническому обмороку. И когда они заворачивают Костика в ковер, и когда в гробовом молчании отмывают линолеум на кухне, и когда оттирают сгустившуюся кровь с острого угла стола. Я не выпускаю его руку, а он прижимается ко мне, как будто от этого станет легче, будто что-то изменится, кошмар рассеется и все снова станет хорошо.
Так было решено. Завернуть, вывезти, спрятать. Спрятаться. От того, что случилось. Мы все умещаемся в старой «девятке» Алексея, а ковер, если хорошо затолкать, без особого труда влезает в багажник. Вместе с единственной лопатой, так кстати оказавшейся в антоновой кладовке. Наверное, осталась от хозяев, которые сдают ему квартиру. Дальше все происходит в полнейшей тишине. Едем куда-то. Очень долго. Мимо заброшенных заводов, сквозь посадки, вдаль от высоковольтных проводов. Ныряем в загородную темноту, туда, где уже не слышно жужжания городского трафика, не видно даже бликов фар проезжающих машин. Они все делают втроем. Мы с Дениской в машине, все так же держимся за руки, и под блеклым лунным светом, слабо пробивающимся сквозь тонированные стекла, я вижу только отблески подсыхающих слез на его худеньких щеках.
В квартире тишина. Антон гремит чем-то на кухне, варит всем кофе. Они считают, что мы заслужили его после трудов праведных. Куда уж там… Фред задрал очки на лоб и трет покрасневшие глаза. Алексей бессмысленно смотрит в пол, туда, где вместо ковра теперь пыльный прямоугольник четыре на три. Дениска забился в угол, сжался в комок и теребит разноцветные шнурки на своих кедах. Я курю, сидя на ручке скрипучего дивана. Все молчим.
- Можно я поеду домой? Слабенький, такой тихий, что может сойти за галлюцинацию, Денискин голос внезапно взрывает сгустившуюся тишину. - Чего сказал? – Алексей смотрит на мальчишку с таким издевательским недоумением, будто тот только что прочел сонет на языке суахили. - Домой можно? – еще тише повторяет Денис. - Домой, говоришь? – Алексей встает посреди комнаты, в самом центре бывшего тут некогда ковра, - понаделал дел, а теперь домой, к маме, баиньки?! Мальчишка смотрит на него огромными, полными первозданного ужаса глазами. - Я?... Я ничего… не делал… - И никто в этой квартире ничего не делал! – орет Алексей, - выходит, Костик сам себе череп проломил, да? Да?! Я тебя спрашиваю, шлюха малолетняя! Денис покрывается бордовыми пятнами, они так явно переливаются на почти белой коже. - Это не я… - одними губами произносит он, и я почти физически ощущаю, что он либо сейчас потеряет сознание, либо впадет в необратимую истерику. - Это не он, - говорю я и с укоризной смотрю на Алексея, - что ты к нему привязался? - А кто? – басист поворачивается ко мне всем своим мощным корпусом, - может быть, тогда ты? Фред, что скажешь, могла наша Ксюша приложить Костю виском об угол стола? Фред опускает очки обратно на переносицу и начинает разглядывать меня. - Да вы что, рехнулись? – я бросаю окурок прямо на пол и гашу его подошвой кеда, - зачем мне это нужно? - А зачем нам это нужно? – Алексей голосит, что есть сил. Кажется, звуковая волна сейчас отшвырнет меня в угол, туда, где трясется мелкой дрожью Дениска. – Костик был нашим другом! Он, в конце концов, наш ударник! - Дело говорит, - скромно вставляет Фред, - мы то его давно знаем… а вот вы двое, - он поочередно кивает то на меня, то на Дениску, - люди новые…
Чувствую, как под ложечкой мерзко сосет, руки начинают липко потеть, на висках появляется испарина. Нет ничего более сложного и бездарного, чем доказывать людям, что ты не виновата. Притом, что в самой глубине души… где-то очень глубоко, так глубоко, что даже себе признаться стремно… В общем… ты и сама в этом не до конца уверена. Потому что ни ты, ни твои обвинители, да и вообще никто из присутствующих ни черта не помнят! Просто апофеоз амнезии! И допустим, я за себя могу ручаться хоть на какой-то процент. Потому что я в принципе к наркоте не привычна, и вырубилась вчера очень уверено, так, что пушкой не поднимешь. Потому что, черт, я просто не умею принимать наркотики. Да, пробовала, давно, несколько раз, но… Никакого опыта, никакого, черт подери, иммунитета, никакой стойкости. Мудила Фред подмешал мне в пиво какой-то дряни, и все: реальность, аривидерчи, здравствуй, мескалиновый рай! Ну, не могла я в полной отключке разгуливать по квартире, и мимоходом насмерть стукнуть Костика об угол стола! Физически одно с другим никак не совместимо! Но как ручаться за других? Я, например, не могу с полной уверенностью утверждать, что тот же, прости Господи, Дениска проспал у меня под боком всю ночь…Дениска… Черт, да только сама идея, что это Денис – натуральное издевательство над здравым смыслом. Его просто надо видеть! Кажется, пальцем ткни в это смазливенькое субтильное существо, и он рассыплется на миллион хрустальных шариков, истерично позвякивающих по полу. Из чего, из чего сделаны мальчики?...
- Бля, вы точно не в себе! – вскакиваю с дивана, швыряюсь гневными взглядами, - да вы сами вчера обожрались всякого дерьма, да и замочили бедолагу… - Тварь! Белки Алексея наливаются кровью, он резко подается на меня. Краем глаза вижу, как Фред пытается его удержать. Делаю шаг назад и упираюсь спиной во что-то мягкое. - А ну-ка прекратите это! – Антон обхватывает меня руками и отодвигает в сторону, - не хватало нам еще и друг друга перебить! - Лех, угомонись, правда…- это Фред. Он стоит между мной и басистом, не дает мужику занести огромную ручищу, - что сделано, то сделано… Дракой ничего не исправишь.
Нас с Дениской отпустили таки по домам. Антон долго терся в прихожей, порывался меня проводить. Но я отказалась наотрез. Хватит с меня на сегодня и Антона и всего, что к нему бесплатно приложилось. Мы все обменялись мобильными номерами и условились, что завтра собираемся в их каморке-студии. Вспоминать невспоминаемое. Алексей в конце даже скомкано извинился, за то, что попер на меня с кулаками. - Я вообще то девчонок не бью, - сказал он, - просто нервы сдали… - У всех сдали, - ответила я, выдавив улыбку, а сама поглядела на его руки и подумала, что такими кулачищами без труда можно было приложить Костика об угол…
- Ты где живешь? Стоим с Дениской у подъезда, курим. - Да недалеко тут, на Борисовских Прудах. У него ручки дрожат, и от нервов и от холода. Он зябко кутается в коротенькую курточку с капюшоном, постоянно смахивает волосы со лба. - Значит, пешком пойдем. - Куда пойдем? – смотрит на меня, как щеночек. - Провожать тебя пойду, дурачка. А то еще занесет куда…
Идем по улицам, освещенным апельсиновыми фонарями. - Даже удивительно, из-за какого идиотизма я оказался по уши в дерьме, - говорит Дениска. – я ведь и на дискотеки эти дурацкие не хожу, и наркоту впервые увидел… - Вот как? - Да… А тут понесла нелегкая… И ведь пил только пиво. А тут захожу в сортир, вижу, пацан стоит перед зеркалом, порошок на дорожки делит пластиковой картой. Меня увидел и спрашивает: «Хочешь?» А у него глаза странные, как будто уже вообще ничего не соображает… Я говорю: «Ну, давай»… А сам еще подумал, на кой черт мне это надо? Он говорит: «Пошли тогда в кабинку, тут палево.» Ну, мы и пошли. Он полдорожки снюхал, а половину пальцем по картонке размазывает и в рот запихивает. Откуда я, блин, знал, что он десны мажет? Я взял да и сожрал свою половину. И все, аста ла виста! Ни черта не помню дальше… Просыпаюсь на кровати с тобой… Остальное ты знаешь. - Не трогал я этого их Костика! – всхлипывает с надрывом, и я боюсь, что у него сейчас разыграется очередная истерика прямо посреди улицы, - ну, зачем он мне нужен! Беру его личико в ладони. Щечки холодные и влажные, как подтаявший пломбир. Черное, блестящее движение зрачков, игра взбесившихся теней от ресниц на матовых щеках. Он сплошной комок нервов, бомба замедленного действия. Которая еще чуть-чуть и рванет. - Успокойся, День, - пытаюсь улыбнуться, - пожалуйста, не реви.
Подходим к его дому, типовой многоэтажке. Беру его за руки, закрываю глаза. Пытаюсь что-то нащупать? Куда там. Саму трясет, как липку. Ничего не вижу. Пустота. Мрак. - Ты чего делаешь? - Да так… - открываю глаза. Бесполезно. В таком состоянии все мое и без того слабенькое ясновидение летит к чертям. – Иди домой. Мама, наверное, обыскалась. С утра созвонимся.
9.
В колонках – Within Temptation, Restless.
В руке пара таблеток феназепама. Чтобы, возможно, хоть как-то доползти до лохматой границы сна-забытья. Странно искать причины. Странно и бесполезно. Особенно, когда их нет. Разложить все по полочкам? Собрать мысли в жалкую кучку рваных клочков, отсеять эмоции через забитый страхом фильтр? Все без толку. Сон издевательски отдаляется, исчисляю минуты сигаретами, а часы – чашками кофе. Кофеин уже пропитал меня насквозь, еще чуть-чуть и едкая жижа вперемешку с никотином вытеснит остатки рассудка. Где-то на периферии сознания мелькают странные образы еще кислотной фрустрации. Еще чуть-чуть, и я, пожалуй, начну им верить. Еще немного и я совсем живо представлю, как своими руками держала ни в чем неповинного вырывающегося Костика за волосы на затылке и методично била головой об стол. Еще совсем чуть-чуть. Нельзя поддаваться иллюзорному, ибо это всего лишь продукт всеобщего психоза. Нужно бы вернуться туда, в квартиру, и попробовать воспроизвести все, как было. Как могло быть. Поскольку все пятеро, мы плотно заключены в камеру наркотической амнезии, вырваться из которой никто не в силах. Или… Или кто-то попросту… не хочет?
Утром заезжаю за Дениской. В смысле, на метро заезжаю, поскольку садиться за руль с трясущимися руками – верх идиотизма. Мальчишка бодрится, но, судя по красным глазам, проревел всю ночь. Как-то сразу, по умолчанию или договору неколебимого доверия, берет меня за руку и шагает рядом. - Ты хоть завтракал? - Угу… - Врешь. - Угу… - Может в Мак забежим? Кофе дернем?
Пресно жует какой-то там бургер – источник смертоносных канцерогенов, бессмысленно пялится в окно. - Они мне не верят. - Я тебе верю. - Ты тоже не веришь. - Но ведь мы с тобой им тоже не верим, так? Смотрит на меня, чуть нахмурившись. - Но мне они больше всех не верят.
И вдруг я понимаю, что давно бы сама раскисла, да он не дает, Дениска. Держусь только ради него. Потому что если он вдруг увидит меня в полнейшем, охрененном отчаянии (в коем я, к слову, и нахожусь), то все, конец парнишке.
А за неплотно закрытой дверью псевдо-студии рано утром мощно и надрывно уже ревет антонов Гибсон. Жуткие, депрессивные, мистичные, нестройные аккорды выворачивают уши… и душу. Почему-то мне вдруг хочется/не хочется его увидеть, и пока мнусь перед фанерной дверью, размышляю, какая опция окажется сильнее. Он сидит на той самой неработающей колонке, согнувшись так, что длинная темная челка мотается из стороны в сторону. Тонкие напряженные пальцы дерут струны, мощно, мрачно, громко, тошно… «Доброе утро» ни черта не вяжется со сложившейся ситуацией, поэтому ограничиваюсь приветом. Вскидывает голову, губы чуть подергиваются в тени улыбки. - И вам здрасьте. Как спалось? Гитару в сторону, сигарету в зубы. Отвергнутый, но не отключенный Гибсон еще недолго вибрирует на полу гулкими волнами прерванной песни. - А тебе спалось? - Мне – нет. – смотрит на Дениску, - а ты молодец, что пришел. Я думал, смоешься. - Зачем это? – огрызается мальчишка, - с чего ты взял? - Да так… - Где остальные? – спрашиваю я, дабы прервать нежелательный диалог этих двоих - Здесь. Сейчас подойдут. – в его глазах внезапно появляется забытая уже мною мягкость,- Ксюш, я хотел сказать, пока никого нет… Нарочито киваю в Денискину сторону. Имей совесть, а? - Он не в счет, - улыбается. Ему! Мол, не обижайся, просто мелкий ты, вот и не в счет, а так, ничего личного. - В общем… Я думал, что у нас получится… Я бы и сейчас хотел, чтобы у нас получилось… Нет, правда… Просто там в клубе, ты меня увидела в совсем ином свете… Как бы помягче? Короче, полным мудилой. А потом еще этот кошмар… Но я бы все равно… - Антон, - прерываю этот поток сознания, хотя, черт, сердце-то дрогнуло. И не надо отрицать очевидное, - давай сначала разгребем все это… А потом решим, ага? Закусывает нижнюю губу, смотрит потухшими глазами из-под длиннющих ресниц. - Ага… Дениска, который явно ощущает себя лишним, переминается с ноги на ногу.
Через пару минут заходят Алексей и Фред. Всклоченные и мрачные, они, как и все, наверное, не спали ни минуты. И начинается броуновское движение вдоль и поперек студии, подозрительные взгляды друг на друга. Запоминается многое: Фред, теребящий заклеенные дужки очков, Алексей, нервно потирающий огромные ручищи с толстыми пальцами, Антон, рисующий на пыльном полу причудливые узоры носками кедов и царапающий что-то огрызком карандаша на клочке бумаги (самое время для творчества!); сжатый в комок Дениска, снова почти в полуобморочном состоянии. Говорим мало. Из фраз только обрывки «не помню», «не я», «да пошли вы все»… Ситуация окончательно заходит в тупик, ибо последнее, что помнит каждый из нас – это то, как мы вырубились, кто - где. Но где в это время был Костик, с уверенностью не может сказать никто. Алексей помнит, что видел его последний раз вальяжно развалившимся на полу, изучающим рисунки ковра (в который его потом завернут); Фред клянется, что последний раз видел Костика нервно подпрыгивающим возле туалета, в котором на полчаса заперся Антон; сам Антон уверяет, что последний раз говорил с Костиком именно на кухне, но парень был живее всех живых, ловил какие-то очередные галлюцинации на обклеенном безвкусными обоями потолке. Наши с Дениской воспоминания сходятся в одной точке: загаженном клубном сортире. Дальше – мрак. Все устали. Никто больше не может выносить этого тягостного напряжения. Курим так много, что воздуха в студии, кажется, совсем не осталось. - Ладно, - наконец, говорит Антон, - чувствую, все бесполезно. Если кто-то что-то и помнит, то тщательно это скрывает. Дениска начинает реветь. Думает, что это снова камень в его огород. Антон смотрит на него без доли сочувствия. Потом подходит к парнишке близко-близко. Я взглядом ловлю движение его руки, как он сует сложенную во много раз купюру в задний карман Денискиных джинсов и тихонько произносит: - Слушай, иди, проветрись, достал уже сопли распускать. Через дорогу есть кафешка, там продают нормальный кофе и пирожные. Сделай нам всем вкусно. Мальчик смотрит на него с минуту, но возражать не смеет. Наверное, ощущает свое зыбкое положение в компании. Молча кивает и выходит.
- Вы его совсем задергали, - говорю я, глядя на всех по очереди, - ему всего шестнадцать, он уже на грани срыва. Отстаньте от него, наконец. - Мы все на грани, Ксюш, - отвечает Фред, - мы ведь все тут сидим, смотрим друг на друга и ни черта друг другу не верим. Каждый под подозрением у каждого. Разве можно делать для него исключение? Опускаю голову и вздыхаю. - Конечно, ты прав. Но просто полегче с ним. Хоть немного… - Да пора вообще с этим кончать, - говорит Антон, - такими посиделками мы ничего не добьемся. Только начнем конкретно сходить с ума. - Намекаешь на то, что нет тела, нет проблем? – вскидывает голову молчавший прежде басист. - Именно. – кивает Антон, - изменить что-либо мы все равно не в силах, а вот добить друг друга окончательно… Алексей пожимает плечами. - Наверное, так и есть, - говорит он, - значит, закрываем тему. Кстати, не знаете, где можно найти нормального ударника? Боже, какой цинизм!
Дениски нет и через пятнадцать минут, и через полчаса. - Неужели там такая очередь за кофе? – спрашиваю я. Просто мне уже не терпится попасть домой, или хотя бы покинуть стены этой убогой каморки и глотнуть свежего воздуха. - Бабло заныкал и свалил, - отвечает Антон, не глядя на меня, - черт с ним. - Ксюш, - говорит Алексей, глядя на меня как-то по-новому, по-доброму, - хватит уже за ним бегать. Со стороны это так раздражает. Проглатываю реплику, которая так рвется наружу. - Пойду я… Пройдусь, - встаю, отряхиваю джинсы от вековой пылищи. - Хочешь, я с тобой? – подрывается Антон. - Нет. Я хочу одна. Извини.
10
В наушниках – Muse, Micro Cuts.
Еду в центр, потому как осточертели уже эти гребаные окраины. Тот же «Кофе Хауз» на Тверской, тот же столик, тот же Фраппе. Там, в углу под желтой лампой сидят две девочки-студентки. А я никак не пойму, то ли от голода все внутри сжимается, то ли… В толпе, спешащей мимо окон кофейни в метро, то и дело мерещится барабанщик Костик. Понимаю, что уже больше суток ничего не ела и вообще уже схожу с ума. А еще неясно, куда все-таки делся Денис. Набираю его мобильный. Равнодушный женский голос сообщает, что абонент не отвечает или временно недоступен. Значит, надо ехать на Борисовские Пруды. Бросать мальчишку в состоянии полнейшего психоза нельзя. Тем более что кроме меня на него всем глубоко наплевать.
Во дворе многоэтажки толпа вздернутых чем-то зевак, поблескивает мигалками «скорая», какой-то мужик в куртке с надписью «МЧС» что-то неразборчиво голосит в мегафон. Поднимаю глаза. В оконном проеме пятнадцатого этажа – хрупкая полупрозрачная фигурка, замершая в неестественной позе, как манекен в витрине бутика. Дверь подъезда настежь, несусь к лифтам. Люди в форме пытаются меня задержать, но я скомкано вру, что это мой младший брат и скрываюсь за металлическими дверями. Уже в прихожей вижу, как его осторожно, но резко снимают с подоконника, заворачивают в какой-то плед, усаживают на диван. Его колотит так, что, кажется, все стены сотрясаются в бешеном неровном ритме. Он смотрит на меня стеклянными, полными слез глазами, когда я пробираюсь к нему, расталкивая спасателей. Наверное, кто-то пытается меня выгнать из комнаты, но мне наплевать. Я сажусь перед ним на корточки, говорю что-то несвязное, беру его за руки и разжимаю плотно стиснутый кулачок. На ладошке скомканный обрывок тетрадного листа. Поспешно разворачиваю, заглядываю внутрь, и сердце на мгновение замирает. Те же буквы, мелкие с разным наклоном. Те же, что кокетничали со мной там, в кофейне, строчками из песни. Только на сей раз, они выстроились в несколько жестоких, очень страшных слов. Зачем же ты так, Антон? Зачем же ты сваливаешь свою вину? На кого? На истеричного подростка с подорванной психикой?
Стараюсь не сбиваться на бег. Потому что нужно успокоиться, как бы парадоксально это не звучало. Успокоиться и не подавать виду. Так, и только так я смогу, наконец, хоть что-то разглядеть. Что-то, чего он сам мне никогда не расскажет.
- Ты дома? Один? - Да. А что? - Да просто… хотела прийти. Не хочу быть одна. - Приходи. Я тоже не хочу.
Покупаю по дороге эклеров, которые он так любит. Главное, не подавать виду, казаться расслабленной. Унять эту чертову дрожь в коленях. Подышать. Покурить. Это всего лишь свидание. Это должно выглядеть, как всего лишь свидание. Все в порядке. Мы же условились, забыть о том, что произошло? Окей, я забыла. Сказано – сделано.
Он такой красивый в прихожей под светом тусклой лампы. Это так не вяжется с тем, что он сделал накануне. Мягкий взгляд из-под темных прядей шелковистых волос ничем не выдает хладнокровия и жестокости. Овечья шкура первоклассной выделки?
- Надо все-таки продолжать жить, верно? – прохожу на кухню (кажется, там все еще витает запах крови), ставлю чайник. - Да, - Антон усаживается за стол (главное не смотреть на тот острый угол), подпирает подбородок руками, - все это самая настоящая жуть, и, конечно, не верится, что это произошло с нами, но… - Это просто надо пережить, - сажусь напротив, - и вместе пережить гораздо легче, чем по одиночке. Выдавливаю улыбку и искренне надеюсь, что она хоть немного похожа на настоящую. Улыбается в ответ. Грустно. Искренне? Слушаю свое сердце. Сейчас самое время. Я спокойна. Я его не боюсь. Нет, наверное, все-таки боюсь, но каким-то неотчетливым страхом. В любом случае, нужно все сделать прямо сейчас, пока не нарушился баланс эмоций.
Беру его за руки. Он с готовностью сжимает пальцами мои ладони. Верит? Закрываю глаза, начинаю искать. Надеюсь, мне хватит нескольких секунд, пока он не сочтет мое поведение странным.
Среди размытых очертаний вижу его темную фигурку. В руках гитара. Идет на кухню. У окна с раскрытой форточкой неподвижно стоит Костик, смотрит в темноту сквозь мутное стекло. Голоса, как под толщей воды, вибрируют, резонируют, но слова все же можно разобрать. - Меня как будто отпускать начинает… - это Антон, - пошли спать что ли? Все в отключке. - Ага… сейчас… Э, смотри! – Костик указывает на что-то несуществующее в окне. - Да ну тебя… Я пошел. Гитару тут брошу, а то боюсь, кто-нибудь среди ночи наступит. - Ага… Ага… Антон прислоняет Гибсон грифом к стене, еще раз смотрит Костику в спину, разворачивается и уходит из кухни. Возвращается в комнату, протискивается между бесчувственных тел Алексея и Фреда, вертится на ковре в поисках более или менее удобного положения и блаженно закрывает глазки. Все. И лишь где-то там, на фоне чуть подсвеченного уличными фонарями незашторенного окна темным всполохом проносится смазанный силуэт.
Смотрю на него в полном замешательстве. Не может быть! Черт, этого просто не может быть!
- Антош… - Ммм? - Я сейчас задам тебе очень странный вопрос. А потом буду делать еще более странные вещи. Ты не пугайся, ладно? И, пожалуйста, ответь честно. - Хм… Интригуешь. - И постарайся все вспомнить как можно детальнее. - Не обещаю. Память меня, как и всех, в последнее время подводит. - Знаю. Но ты постарайся. - Ну, давай. Вздыхаю, пытаясь собраться с мыслями. При такой сильной энергетике события, может даже косвенный контакт сработает? Боже, что я несу? Но попробовать стоит… - В общем, так. Вспомни тот эпизод в клубном туалете. - Гооосподи… - Нет, я серьезно. Это важно! Что произошло между тобой и Денисом? Опускает глаза, улыбается. - Ты что, сама не видела? - Видела, - смотрю на него серьезно, без тени улыбки, - понимаешь, это странно, очень странно, но… мне нужно знать… мне нужно повторить… Повторить, то, что вы там делали? Ну, как, как объяснить человеку, не имеющего никакого отношения к сверхъестественному, что я… Хочу «увидеть его через тебя»? Бред… - Ну… - он покрывается легким румянцем, который ему, к слову, так идет, - он почти сразу отключился… Но сначала… целовался, как бешеный… Даже засос мне поставил на шее… Блин, Ксюш, мне стыдно… - Где?! – понимаю, что мои глаза, наверное, сейчас светятся маниакальным блеском. Хмурится, никак не поймет, что мне от него надо. Зачем я так упорно пытаюсь вытащить на поверхность, то, что он так отчаянно хочет забыть. Отодвигает прядь отросших волос. Вот оно! Чуть ниже мочки уха с черным пластиковым тоннелем – небольшое бурое пятнышко размером с пятикопеечную монету. То, что нужно!
Прикасаюсь губами, чуть тронув языком солоноватую кожу. Пожалуйста, пусть все получится. Никогда раньше мне так сильно не был нужен этот чертов дар!
- Антон… - Ммм? - Тебе нужно купить новую гитару. - Почему? Открываю глаза. Сколько меня не было? Минуту? Час? - Потому что… Это гитарой убили Костю.
В кромешной тьме так тяжело ориентироваться. Это продолжается годами, и, наверное, не кончится никогда. Эти блуждания во мраке, эти провалы в памяти. А утром – чужие вещи в твоих карманах, тело, все еще ноющее от чужих, не всегда ласковых прикосновений. Запираешься в комнате, дабы проснуться в своей кровати, но ведь так не может продолжаться вечно. Ни снотворные, ни алкоголь, ничто не способно остановить это безумие. Ничто. Даже съеденная наспех опасная доза белого порошка. Проглоченная с такой страстью, с таким голодом, будто только она могла спасти тебе жизнь. Но не спасла. Бесконечная анестезия сознания, новокаин, запущенный ржавой иглой точно в мозг. Впрыснут без промаха, и растекается по клеткам, сжирая вяло пытающиеся выжить обрывки памяти. Когда отпускает наркоз, наступает боль. Но это ждет утром. А сейчас… Снова, как десятки раз до этого, озираюсь бессмысленными глазами в незнакомой темной квартире, и не могу определить, где кончается мрак, и начинаюсь собственно… я. Завтра эти незнакомые люди, сваленные на пол, как куча мусора, возможно, расскажут мне, как я здесь оказался, и что здесь делал. И возможно, кто-то из них мой друг… Вот только самому мне это вспомнить не под силу. Странно, наверное, побывать в стольких квартирах, а, возможно, и в стольких постелях, но ничего об этом не знать, не выносить из этого ровным счетом никакого опыта. Разве что где-то там, на подсознательном уровне. Подсознательное – это все, что остается от меня, лишь стоит мне уснуть. И каждый раз, засыпая где-то, я продолжаю надеяться, что сон не прервется. Но это всегда тщетно, это не более чем самообман. И снова и снова прерванный сон превращает меня в собственную тень, в существо без прошлого, без будущего, с одним лишь только настоящим. Будто незримые нити, кем-то издевательски вшитые под кожу, ведут прочь из постели (далеко не всегда своей), вдоль незнакомых улиц. А утро застает где-то далеко от дома, будит голосом издерганной в конец матери, которая уже неоднократно, но тщетно вешала на дверь замок. Ей невдомек, что стоит только сознанию отключиться, тело наливается неимоверной силой, и замок – это игрушка, детская шалость. Она устала, она никогда не привыкнет. Отмачивать в ванной грязное нечто, молча перевязывать очередные порезы и ссадины и даже не пытаться выяснить, откуда все это. Все бесполезно, ответа все равно не добьешься. И все эти сеансы у бестолковых докторов, и все эти аппараты с бесчисленными проводами – чушь, бессмысленная трата денег и времени. Она устала. Но, Боже мой, как устал я… На кухне все еще горит свет. Если там кто-то есть, кто-то вменяемый, он сможет помочь. Сможет продержать меня до утра, не дать заснуть, и тогда утром я хотя бы частично буду помнить события этой ночи. Ведь так надоело расспрашивать всех и каждого, что я здесь делаю, и краснеть под злые дурацкие насмешки. Мне сложно навредить в моменты этого нереального полусна-полубодрствования. Хрупкость – лишь визуальный обман. Но они все же вредят. Особенно те, кому я доверяю. Ведь себе я доверяю меньше всего. На кухне кто-то незнакомый (что неудивительно) ловит на обоях нереальных бабочек. На столе открытая пачка сигарет и пара полосок кислотки. Вот оно что… - Эй… Смотрит на меня бессмысленными синими глазами. Ну, и чей взгляд более пустой? - Можешь со мной поговорить? - Я много чего могу… - дурацкая улыбка, - я могу даже увидеть то, о чем ты думаешь… Ты только представь! Прислоняется спиной к стене, закатывает глаза. - Не отключайся, слышишь? Эй! - Слышу… эй… Господи, ну почему опять? Неужели в мире не осталось адекватных людей? И все эти фрики и торчки блуждают по нереальным мирам, как полумертвая армия, возглавляемая самым невменяемым… мной? Ну, не отключайся! Пожалуйста! Говори со мной! Продержи меня до утра, пока во мне осталась еще хоть самая малость здравого смысла. Пока я еще окончательно не нырнул в небытие. Не спи, слышишь? Ты мне так нужен! Ну, что с тобой делать? Трясу, как куклу, набитую соломой. В ответ – идиотская блаженная улыбка и прикрытые веки. Черт. Да проснись же ты, урод! Не дай мне забыть, где я и кто! Очнись! Начинающим покрываться пеленой взглядом, мимолетно замечаю бордовый силуэт гитары у стены. Треснуть бы тебя, как следует, чтобы ты пришел в себя! Уже с трудом повинуясь себе, ощущая, как и в сотни раз прежде, движения мышц, неконтролируемые мозгом или тем, что от него осталось, хватаю гитару за гриф. Вставай же… Ты так неудачно зацепил этот угол стола… Вставай, не придуривайся. Эй, слышишь? Ты мне нужен! Ведь завтра я уже ничего не вспомню! Тебя… не вспомню… Нет, ничего более странного, как смотреть на себя со стороны. Видеть, как ты медленно входишь с состояние транса, некоего оцепенения… Как тебя постепенно накрывает с головой густым и вязким мраком… Надо прилечь… Срочно… Пока не…
- Я сплю в мягкой комнате. Теперь я могу навредить только дерматиновой обивке. - Послушай… Ручки еще более худенькие, чем раньше. Черная челка отросла и свисает теперь почти до кончика носа. Он выглядит еще моложе, чем раньше. Только глаза стали старше. Лет на сто. - Послушай, День… Знаем только я и Антон. Больше никто. И никогда не узнает. Я клянусь. - Угу. - Антону можешь верить. Он не хочет тебе зла. - Мне все равно. - Когда ты вспомнил? Сдувает челку с лица. Глаза полны неописуемой боли, но там нет и намека на страх. - Когда Антон сунул мне эту записку. Тогда в каморке… якобы послал за кофе. Не знаю, зачем он это сделал… Наверное, ему просто было стыдно… Ведь он вроде как хотел с тобой встречаться… Я честно доплелся до кафе, сунул в карман руку, а там деньги и эта бумажка. Ты ведь читала? «Не попадайся мне больше на глаза, или я свою гитару об твою башку разобью»… Что-то такое. Какая то глупость… Но тогда я вспомнил про гитару… И вообще… Про все. - Что доктора говорят? - Как и раньше, разводят руками. Нарушения сна, серьезные нарушения памяти… Короче, стандартный набор. Но здесь надежно. Надо было давно меня сюда запрятать, да маме все жалко было. Ты приходи. Видишь, днем я вменяемый. Грустно смеется и опять сдувает челку. А мне хочется плакать. - Дениска, что бы там не случилось… А эту историю мы похоронили с концами. Кивает. Делает вид, что ему все равно, но я же виду, как он благодарен. Поднимает на меня глаза. Тяжелый, мрачный взгляд. Но губки слегка улыбаются. - Это… они нашли нового ударника? - Нашли. Такая же бездарь, как и все остальные.
Мы любим рассветные часы. Сидеть на лавочке с прикупленным в Макдональдсе свежесваренным эспрессо и пирожками. Глазеть на редких сонных прохожих, либо загулявших в клубе, либо спешащих в такую рань на работу. Машин еще немного, но никогда не спящий мегаполис уже начинает урчать и вибрировать в предвкушении наступающего дня. Мы сидим на лавочке с ногами, спина к спине. Так теплее. Он кладет голову мне на плечо, и я чувствую, как нежно щекочет мою скулу его шерстяная шапочка. - Знаешь, я вчера всю ночь песню писал. - Да? - Ага, ты спала, не слышала. - Сыграешь? - Конечно. Антон достает из чехла новенький Фендер и пробегает пальцами по струнам. Он тихонько мурлыкает под стройные аккорды, а я почти не слышу слов, просто катаюсь на волнах его нежного голоса и начинаю дремать. Наши отношения не такие, как у других, нормальных людей. Нас связывает не только взаимное влечение, секс, дружба, любовь к музыке, англомания, склонность к депрессиям и категорический отказ от наркотиков. Нет, не только. Нас переплела воедино страшная тайна. О которой никто не из нас не говорит, но оба помнят ежесекундно. И как бы то ни было, мы оба знаем, что связь эта слишком прочна, чтобы кто-то смог ее разорвать. | 
Библиотека // Объявления
