Размытые знаки воды,
холодная небритость верёвочек,
аккуратное крест-накрест, запрещающее
их миграцию до ободранных пальцев или ножничного «чик-чик»…
- всё сложено, как одежда в шкафу педанта,
всё растасовано, как удача в рукаве шулера,
всё упорядочено, будто атомы в подкорке физика –
лицевой кверху,
22 по номиналу,
три нуля в хвосте, как полагается…

Куколка,
это же просто кукла,
таранившая руки усталых фальшивомонетчиков,
синяя птица, вылетающая из чернильницы и
каркающая синим клювом,
золотой кулон во рту утопленника…

Пандора,
не открывай этот кокон,
прячь личико, маленькая личинка воздуха,
не подпускай к себе водный детектор,
не слушай вводных трезвучий и субдоминантных аккордов!
Пусть всё остаётся в пачках,
а ты кури поштучно,
консультируйся с дворниками, как прикуривать правильно,
давай на чай собственную глюкозу,
переодевайся в парня,
торопись заюнгиться на судно в ту часть света, где
ещё остаётся золотая составляющая почвы…

Прииски да рудники ждут тебя
вне очереди на инъекции желчи в мышечную пластмассу,
но,
куколка,
ты боялась уколов ещё до фабрики-кухни,
ты ненавидела мужские боксёры и прямые джинсы,
ты страдала морской болезнью и клаустрофобией,
тебе только и оставалось, что
обнуличить н/з…

и большой автомат, спрятанный
между атмосферными слоями,
выдал тебе ящик кукол –
22 по номиналу,
крест-накрест,
диагноз – полное обезвоживание,
но
оранжерейные цветы скрывают симптомы болезни,
особенно –
искусной аранжировкой,
ведь первая и последняя - всё ещё настоящие,
если ты не переместишь их в другую стопку
или не купишь куклу, с которой
хотя бы можно было разговаривать –
пухлую, советскую, приносящую мимолётное облегчение,
особенно если оторвать ей голову
и долго-долго убаюкивать:
goodbye, my darling,
goodbye…

***

Но это облегчение – сродни
тому, когда выходишь из клозета:
ещё шумит бачок, но сор и желчь
спешат пузырь заполнить, как сосуд, -
и знаешь, что в тебе бежит родник,
что не успеешь дочитать газету,
а он проснётся и захочет речь
толкнуть в горшок – древнейший из посуд.

Агрессия и жалость – два кита,
где первый – мёртв, второй – неповоротлив,
поэтому они и мимолётны
для туши, не спустившейся на дно.
Вода же – ненадёжный секретарь,
секретящий подводные ворота,
где спят киты, где варится болото
и нефти разрастается пятно,
где кухня кухонь, где инициал
твоих эмоций пишется атоллом,
где самый живо-дательный рудник –
лишь чудом «уцелевший» рудимент,
и жемчуг сам выходит на ловца
из раковин, и позабытый «доллар»
уходит в колорит «загранных» книг
на «тридевять в квадрате» километр…

Агрессия и жалость – экономь! –
в коробке с фальшью – шанс на «облегчиться»,
невиданный карт-бланш на «без купюр»,
в душонке забродившая «моча»…
Но кукла, начинённая вином,
не хочет сторожить слепой волчицей
фальшивых двадцать с лишним драных шкур,
пульсацию картонного мяча, -

   она считает жизнь, задёрнув шторы, -
дензнаки без воды – за разом раз…
- развязаны.
Сама себе Пандора,
царица кукол, жертва луидоров,
открыла то ли фальшь, а то ли боль –
goodbye to doll,
искусственная грязь,
забившая житейский унитаз -
- и жалость - «closed»…
И бежит строка,
которой больше некуда стекать.