Когда деревья были большими, а юбки короткими, женщины были девочками, а любопытство всего лишь любопытством, мне казалось, что студентки придуманы для того, чтобы угощать меня леденцами, а леденцы для того, чтобы хорошо подумать прежде чем сказать. Теперь я думаю, что я был не прав: леденцы и студентки - это просто мгновения, которые пришли и ушли, как моё любопытство. И меня иногда начинает пугать моё нелюбопытство, в те минуты, когда мне кажется, что люди потому и живут, чтобы удовлетворить своё любопытство, а мне чего удовлетворять? Эго?

Мне становится страшно: пока только за себя, а когда-нибудь и за всё человечество, когда все станут дедушками Ёгами - что станет тогда? Видимо, это и будет конец света. Старушки на скамеечках вымрут первыми, ибо сплетни - это, наверное, последнее, что держит их в этом мире, а сплетни - ничто иное, как удовлетворение любопытства, правда путем суждения о других по себе, не пытаясь постичь реальность. Вслед за старушками, или вместе с ними вымрут дети: вот уж кто без любопытства в этот мир даже не заглядывает. Исчезнут и студентки, и леденцы, и юбки, останутся только деревья, но они уже не будут ни большими, ни маленькими, а будут просто деревьями. И некому будет вспомнить, что была такая штука: любопытство, такая мелочь, которая сделала человека человеком, которая заставляла его бежать вперед и вперед, быстрее и быстрее, дабы в один прекрасный миг объять необъятное...

И только дедушка Ёг, сидя на облачке, и болтая одряхлевшими ножками, пустит скупую старческую слезу по тому человечеству, которое он подвёл.