Литературный Клуб, Читать: «Другие двери (часть 2)»

Нолич зорко оглядел унылый пейзаж и сделал первый шаг. Все молча и с готовностью двинулись за ним. Я услышал сзади какой-то шелест и тут же меня обогнала летящая ворона. Подлетев к шагающему Ноличу, она села ему на левое плечо, крепко уцепившись за брезент куртки когтистыми лапами. Нолич вздрогнул, но шага не сбавил, лишь покосившись на нового спутника, словно этот трюк был чем-то совершенно обычным, повторяемым ежедневно.

Я двигался позади всех и думал, почему ворона уселась на плечо именно Ноличу. Наверное, вовсе не потому, что он шёл первым. Мне показалось, она почувствовала, что он единственный из всех знал, что нужно делать и куда идти. И, как и все мы, она решила использовать этот единственный шанс на спасение, вверяя свою судьбу в руки простого сумасшедшего дворника с трудной и страшной судьбой.

Глядя на эту необычную пару, я отметил про себя, что смотрятся они удивительно гармонично – будто так и должно быть. Во всём облике Нолича, как мне теперь казалось, было что-то птичье, воронье. Прямой длинный нос напоминал клюв, а его тёмные, с проседью, волосы, собранные сзади в метёлку, были похожи на хвост вороны, раскачивающийся над его плечом.

Мы молча шли за Ноличем и порой наши ноги утопали в призрачном ландшафте пустыни до самых колен. Прошиваемая нашими ногами каменная твердь никак не реагировала на это, не колыхаясь, подобно туману, а оставаясь абсолютно неподвижной, поэтому смотреть на это неестественное зрелище было очень странно.

Время от времени я посматривал вокруг и, в очередной раз обернувшись на ходу, вздрогнул от неожиданности: далеко, на самой линии горизонта, я увидел человеческую фигуру.

— Смотрите, там человек! – вскрикнул я, и все остановились.

Вдоль горизонта двигалась громадная фигура – из-за большого расстояния деталей разобрать было нельзя, но сомнений не возникало: это был человек. Мысленно прикинув расстояние, разделявшее нас, я ужаснулся – получалось, что мы по сравнению с этим великаном были размером не больше муравья. Человек находился так далеко, что его ноги были видны не полностью, скрываясь за линией горизонта. Размахивая руками в такт шагов, он шёл не торопясь, но из-за своего роста перемещался вдоль горизонта очень быстро.

Сафьянов восхищённо выругался, Ульяна вполголоса испуганно запричитала, а я мысленно порадовался тому, что исполин идёт не в нашу сторону. Нолич лишь мельком взглянул на далёкую фигуру, не выказывая ни удивления, ни страха и отвернувшись, ждал нас. Ворона, подтверждая своё неуловимое родство с ним, тоже никак не заинтересовалась человеком на горизонте, перебирая лапами и устраиваясь на плече дворника поудобнее.

Наконец великан пропал за горизонтом, мы повернулись к Ноличу, и он повёл нас дальше. Вскоре стало ясно, что он идёт на один из холмов, поэтому уровень песчаника стал постепенно подниматься, скрывая наши ноги полностью. Глядя вниз, я непроизвольно подогнул руки, чтобы они не касались призрачной тверди.

— Может, лучше немного свернуть? – тяжело дыша, подал голос Сафьянов. Нолич не отвечал и продолжал идти вперёд. Песок поднялся нам уже по пояс.

— Ой, господи! – тихо скулила Ульяна, обхватив себя руками, тоже боясь опустить их вниз.

— Эй! – снова позвал Сафьянов. — Слышишь, что ли? Куда ты нас ведёшь-то?

Нолич не отзывался.

— Псих чокнутый, – злясь, плюнул майор. — Что же, нам так и лезть туда с головой?

Я понял, что так оно и будет, и приготовился к темноте, которая, как мне казалось, ожидала нас после «погружения».

Скала дошла уже до груди и ползла всё выше.

— Господи, помоги! – всхлипывала Ульяна, мелко крестясь.

Отстав от Нолича, мы втроём инстинктивно остановились, когда на поверхности остались только наши головы. В другое время я бы, наверное, рассмеялся бы от нелепости зрелища, какое мы представляли, но сейчас мне было не до смеха. Нолич обернулся и молча посмотрел на нас.

— Туда, что ли? – за всех раздражённо спросил Сафьянов, указав своим многоярусным подбородком вперёд. Нолич кивнул.

— А там что? – продолжал допытываться майор. Вместо ответа Нолич подошёл к нам, ухватил Ульяну за руку, оборвав одно из её крестных знамений, и просто потащил за собой вглубь холма.

— Ой, мама! – запричитала Ульяна, упираясь. Но Нолич крепко держал её и продолжал тянуть. Ему, конечно, не удалось бы сдвинуть её с места, но она вдруг покорилась, закрыла другой рукой глаза и, непрестанно поминая Бога, поплелась за вожаком. Мы с Сафьяновым стояли и смотрели, что будет. Ворона на плече Нолича судорожно взмахнула крыльями, но не взлетела и исчезла в песке вслед за его головой. Через секунду скрылась и Ульяна. Мы с Сафьяновым остались вдвоём.

— Эх!.. – махнул я рукой и нырнул в холм, нарочно пригнувшись, чтобы это произошло скорее. Инстинктивно я зажмурился, но, почувствовав, что я уже «внутри», осторожно открыл глаза.

Я ожидал тьмы Египетской, но ничего подобного не было. Вокруг стоял лес. Произошёл очередной переход – из одного мира в другой. Я обернулся, пытаясь определить границу, которая отделяла этот лес от пустыни, но ничего особенного не увидел. Позади меня стояли деревья, оплетённые лианами, эти же лианы свисали поблизости и вдобавок проходили сквозь меня, чего сразу я не заметил. И в этом мире тоже мы были всего лишь призраками.

Невдалеке спокойно стоял Нолич, ожидая, пока все появятся. Ульяна, как и я, оглядывала всё вокруг, не переставая, впрочем, плакать.

— Господи, да что же за напасти такие, – бормотала она, блуждая по лесу мокрыми и круглыми от страха глазами.

Сзади меня послышалась хриплая ругань и прямо из воздуха, словно из-за невидимой перегородки, вывалился Сафьянов, закрывая голову руками. Он наткнулся на меня, вздрогнул, шарахнувшись вбок и растопырив руки в стороны, и осторожно открыл глаза.

— Ё… ! Это ещё что за хрень?

Заметив торчавшую из своей груди ветку какого-то растения, похожего на папоротник, он попятился и тут догадался, что мы опять в призрачном мире.

— Снова здорово, значит, – плюнул он и тоже стал осматриваться.

Я решил поэкспериментировать и шагнул назад – в то место, откуда здесь появился, ожидая снова очутиться в пустыне. Но ничего не вышло – некая дверь, через которую мы попали сюда, оказалась закрытой, или просто я не умел её открыть.

Было по-прежнему холодно, будто мы не покидали двора госпиталя, хотя вокруг нас царили джунгли. Я никогда не был в тропиках, но это было понятно по гирляндам тех же лиан и по буйной растительности вообще, неутомимо тянущейся вверх. Земля вместо травы была покрыта буквально ковром из всякой трухи – опавших листьев, веток и другого растительного гнилья.

Глядя вниз, я заметил, что мои ноги немного не доходят до земли, и я как бы вишу в воздухе, хотя ощущал под собой твёрдую почву.

Нолич повернулся к нам спиной, давая понять, что пора идти. Не разбирая дороги, прямо сквозь деревья и переплетения ветвей, он пошёл вперёд. Мы побрели за ним. Ворона на плече нашего проводника, как, впрочем, и мы, долго шарахалась в стороны, испуганно прядая крыльями, боясь задеть надвигающиеся на неё ветви, лианы, да и просто стволы деревьев. Мы тоже некоторое время инстинктивно поднимали ноги повыше, стараясь не зацепиться за какую-нибудь корягу и пытались обходить деревья, но после уже шагали, как и Нолич, без разбору, по прямой. Если бы не наша прозрачность, плохо бы нам пришлось без ножа мачете, да и вообще: в лесу царил полумрак, и я чувствовал – не телом, а чисто визуально, – что тут было очень сыро.

Я заметил, что до нас не доходит ни единого звука из окружающего мира, мы были окружены словно вакуумом: ни голосов птиц, снующих вверху, ни шороха листьев – ничего не было слышно. Мы могли слышать только себя.

— Ого, там что-то есть, – вдруг сказал Сафьянов и мы все увидели то, на что он показывал рукой: среди зелёной мешанины джунглей находилось какое-то сооружение. Несмотря на красноречивое выражение лица Нолича, дававшего понять, что нужно идти дальше, мы с Сафьяновым подошли ближе, чтобы рассмотреть диковинное сооружение, облепленное всевозможными растениями-вьюнами.

— Башня, что ли? – выдвинул предположение майор.

Без сомнения, это было творением человеческих рук. Из земли торчало внушительное каменное кольцо метра два в высоту и диаметром около 10 метров, служившее, по-видимому, фундаментом возвышавшейся над ним конструкции, уходившей с небольшим наклоном, словно всем известная башня в Пизе, высоко вверх, теряясь в кронах деревьев. Конструкция эта была из какого-то металла и напомнила мне своим видом стальной гофрированный шланг для душа. От башни прямо-таки веяло древностью – каменное (но, скорее всего, бетонное) основание буквально вросло в землю, давая мне возможность убедиться в силе этого избитого выражения воочию. Кроме того, фундамент был весь покрыт мелкими трещинками и какими-то потёками, которые еле можно было разглядеть за накинутой на него зелёной, цепкой сетью джунглей. Металл «шланга» был тёмен, но в местах соприкосновения краёв гигантских колец, из которых и была сделана эта башня, зеркально блестел, из чего я заключил, что конструкция имеет некоторую степень подвижности, и мне показалось, что, с ходу назвав про себя это сооружение «шлангом», я попал пальцем в небо.

— Может, у них отсюда крылатые ракеты стартуют, – высказал предположение Сафьянов.

— Идём, – позвал нас Нолич и, не дожидаясь ответа, пошёл дальше сквозь джунгли.

Мы шли ещё около часа, прежде чем стало заметно, что лес стал гуще. Сафьянов и Ульяна, отягощённые своим избыточным весом и не привыкшие к таким длительным прогулкам, тяжело и часто дышали. Ульяна больше не плакала и даже перестала причитать, у неё хватало сил лишь на то, чтобы охать.

По пути нам много раз попадались точно такие же башни. Изредка мы видели пустые каменные фундаменты – иные почти целые, но чаще полуразрушенные. Я позволил себе заглянуть в большой пролом одной из них, обнаружив внутри довольно глубокую шахту, оборудованную могучими крюкообразными штырями, к которым, вероятно, крепилась стальная конструкция башни. Мне это почему-то показалось странным, но я тотчас забыл об этом, поняв, что отстал от остальных. Испугавшись не на шутку, я пустился бегом, но скоро увидел красный халат Сафьянова и белый – Ульяны. Меня ждали. Заметив, что я появился, Нолич погрозил мне пальцем, а ворона вдруг громко каркнула у него на плече. Мы двинулись дальше.

Когда мы миновали ещё одну башню в совсем уже непролазной чаще, лес неожиданно расступился, пропуская нас к довольно широкой реке. Тут уже остановился сам Нолич, причём так резко, что ворона на его плече сделала взмах крыльями, чтобы не потерять равновесия.

После сумрака джунглей нас ослепило солнце, неожиданно оказавшееся прямо в зените, и освещавшее грандиозную и поистине фантастическую картину.

По ту сторону реки нас ждали джунгли, обещая то же буйство растений в борьбе за жизнь, но сейчас мы совсем забыли о них, поскольку главным в открывшейся нам панораме было не это. Повсюду – из джунглей по ту сторону реки и за нашими взмокшими спинами, и даже из самой воды поднимались ввысь уже знакомые нам башни, представая теперь совсем в незнакомом, пугающим обличье. С одинаковым наклоном, казавшимся теперь гораздо большим, они тянулись прямо в раскалённое и выбеленное солнцем небо, и было их великое множество. Высоко в небе, напрягая зрение, я различил некие овальные конструкции, которыми, как шляпками опята, заканчивались башни-«шланги». И шляпки эти по размерам изрядно превосходили свои основания. Повсюду, сколько хватало глаз, джунгли были исчерчены тенями, отбрасываемыми этими немыслимыми сооружениями.

Я стоял, тупо разглядывая эти сооружения, и вдруг совершенно чётко осознал, что же они из себя на самом деле представляют, удивляясь, как это сразу не пришло мне в голову – всё население этого странного мира болталось в подвешенном состоянии в своих древних уже кораблях на околоземной орбите, прицепленные, как к причалу, этими «шлангами» к планете. И дышали через них, и получали что-то ещё – как через пуповину получает всё необходимое для жизни младенец в утробе матери. Но люди эти были далеко не младенцами, и загнали себя в эту жуткую «утробу» не от хорошей жизни. Всё это мне будто нашептал кто-то неведомый, причём так быстро, что я, ошарашенный, стоял, переваривая «услышанное». Продолжая рассматривать чудовищную картину, я размышлял, снова включив задремавшие было мозги. Дойти до этой невероятной версии самостоятельно я не мог – фантастическую литературу я не жаловал, и такой полёт мысли был мне несвойственен.

Ульяна, не особенно интересуясь увиденным, воспользовавшись остановкой, сидела на земле, вытянув ноги и тяжело дыша. Сафьянов отдыхал стоя, упершись руками в колени. Холодно теперь не было никому – за исключением, разве что, вороны – и смущения из-за этого холода и нестерпимо слепящего тропического солнца никто не испытывал.

— Идём, – сказал Нолич, всё это время неотрывно смотревший на реку – похоже, что его, как и Ульяну, не слишком занимали гигантские сооружения.

— Да подожди ты, изверг! – застонала Ульяна, повязывая на голове съехавшую на лоб белую больничную косынку. — Совсем загнал. Дай отдышаться-то!

— Нельзя, – ответил Нолич.

— Опять за своё… – плюнул Сафьянов. — Неймётся ему.

Я посмотрел на Нолича. Было ясно, что торопливость не являлась его прихотью – он видел то, чего не видели мы. Я попытался у него выяснить хоть что-нибудь:

— Почему нельзя, Нолич?

Он молчал, тревожно глядя на реку. Я проследил за его взглядом, но ничего особенного не увидел, кроме башни, торчавшей из воды.

— Нолич, почему мы должны торопиться? – снова спросил я, подойдя к нему ближе. Продолжая глядеть в одну точку на реке, Нолич зачем-то тихо, почти шёпотом, произнёс:

— Она может закрыться.

— Кто – она? Нолич!

Ещё тише он ответил:

— Дверь.

Я снова вгляделся в реку, в торчавшую из неё башню, на всякий случай проверив, нет ли на ней каких-либо отверстий, но так ничего и не обнаружил. Сафьянов и Ульяна так устали, что не прислушивались к словам Нолича, а если и слышали их, то пропустили мимо ушей.

Вдруг Нолич резко обернулся к нам, заставив встрепенуться ворону, и закричал:

— Пошли! Быстро!

И пустился бегом прямо к воде. Я понял, что дело может кончиться плохо, и бросился поднимать с земли Ульяну.

— Живо! – бросил я Сафьянову, на лице которого застыла смесь из пренебрежения, недоверия и тревоги, после окрика сразу уступившая место страху. Он выпрямился и, грузно переваливаясь, побежал за Ноличем.

— Быстро! – резко сказал я Ульяне, которая, увидев удаляющийся красный халат майора, тоже перепугалась и, хватая ртом воздух, неловко затрусила по узкой полоске берега. Я пустился вслед за ней, легко обогнал и, поражённый, чуть не упал: посреди реки, с еле прикрытыми водой ступнями, прямо возле башни стоял Нолич с вороной на плече и тревожно глядел на нас. Невидимая твердь, служившая нам опорой, проходила вровень с гладью реки, поэтому зрелище стоящего Нолича было восхитительно впечатляющим.

Последнее, что пришло мне в голову – и похоже, было «моей» мыслью, – это то, что если неведомым людям этой планеты и предстояло покинуть свои «утробы» и родиться заново, то роды обещали быть очень болезненными и тяжёлыми.

Нолич дождался больше всех отставшую Ульяну (я заметил, как крепко он стиснул зубы, сильно нервничая), и быстро нырнул прямо в стальное нутро башни. Мы гурьбой кинулись за ним.

Открывшаяся картина заставила закричать нас от радости – всех, кроме Нолича. Мы стояли перед жгуче знакомым мне теперь красным кирпичным корпусом госпиталя.

— Дома! – хрипло орал Сафьянов. — Мы дома!

— Господи! – истово закрестилась Ульяна. — Услышал ты нас… Слава тебе…

Не успев ещё как следует обрадоваться, я поглядел на Нолича и замер. С непроницаемым лицом он смотрел через своё плечо на оказавшегося позади всех Сафьянова. Тот радостно и шумно дышал, отирая со лба пот рукавом халата, и ещё не видел того, что первым заметил Нолич, а теперь уже и я: майор стоял близко к кусту шиповника, и одна из веток, слегка покачиваясь, проходила сквозь его красный халат и ногу. Заметив, что мы глядим на него, он медленно, предчувствуя недоброе, посмотрел вниз и разразился чудовищной бранью. Ульяна недоумённо обернулась:

— Ты чего, Василь Ильич?

И заметив причину, заплакала:

— Да как же это? Что же теперь делать-то?

Я взглянул на Нолича – он заметил мой взгляд, и вопреки ожиданиям, пояснил:

— Это не наш… мир.

— Что? – я стал озираться и увидел, что Сафьянов тоже стоит столбом и пялится вокруг в крайнем смущении.

Двор госпиталя был каким-то другим, кроме того, здесь царила глубокая осень, и небо было затянуто серыми тучами. Барак, служивший столовой, был самым настоящим бараком – некрашеным покосившемся зданием с выбитыми стёклами. Другого барака – того, что находился рядом – не было вовсе, а на его месте стояли в ряд автомобили: два грузовика-фургона с красными крестами на брезенте тентов, и какая-то чудовищная машина, с тракторными гусеницами сзади и колёсами впереди. Меня прошиб пот – это была техника времён второй мировой войны, да к тому же немецкая. И только сейчас я заметил, что стёкла окон в здании госпиталя были заклеены крест накрест газетными полосками – такое я видел только в кино.

В отличие от двора госпиталя, некоторым образом уже знакомого мне, здесь властвовало отчуждённое запустение, вперемежку со следами разрушений. Участок земли, где была клумба, возделанная Ноличем, занимала круглая каменная чаша, некогда бывшая фонтаном и посередине неё торчало небольшое возвышение, на котором стояли чьи-то каменные ноги – всё остальное было снесено, по-видимому, осколком снаряда. В том месте, где «у нас» располагалось серая коробка хирургического отделения, находились развалины какого-то здания, тоже из красного кирпича, как и главный корпус.

Звуков, присущих этому миру, по-прежнему не было слышно, но я смог увидеть, как дверца кабины стоявшей от нас дальше других машины-фургона открылась, и оттуда медленно показалась чья-то голова в серой форменной шапке с козырьком, знакомой мне по тем же фильмам о фашистах. Из-под козырька на нас удивлённо смотрели глаза худого и очень молодого оккупанта. Не отрывая от нас взгляда, он вылез из кабины, беззвучно захлопнул дверцу и, осторожно огибая сильно выдающийся вперёд моторный отсек автомобиля, что-то произнёс, обращаясь к нам. Нолич тоже заметил солдата, но уже отвернулся от него и, как и в джунглях, внимательно вглядывался в пространство вокруг нас.

— Мы здесь не одни, – не спуская глаз с солдата, сказал я, обращаясь к Сафьянову и Ульяне, разглядывающих развалины.

— Батюшки! – ахнула Ульяна, оборачиваясь.

— А вот и фриц, – буркнул майор, как видно, ожидавший этого.

Аккуратно поднимая кажущийся неестественно маленьким автомат, часто виденный мной в соответствующих фильмах, и целясь в нашу сторону, солдат на всякий случай застегнул верхнюю пуговицу серой новенькой шинели, поглядывая на красный халат Сафьянова. Он судорожно глотнул, отчего острый кадык на его шее прыгнул под подбородок и опять что-то сказал. Мне почему-то стало неловко перед ним и я, всё так же глядя на него, развёл руками – мол, не понимаем мы тебя, но сочувствуем. Сафьянов попятился назад, оглядываясь на Нолича, и тихо произнёс:

— А он того… Тоже прозрачный, что ли? Стрельнет ещё…

После чего, поняв, что солдат смотрит на него, пошарил по себе глазами, и вдруг охнув, стал судорожно стаскивать с себя халат. Поняв его испуг, я сказал как можно спокойнее:

— Бросьте, майор. Они всё равно вам ничего не сделают. Ведь вы призрак.

Настороженно глядя на солдата, который нерешительно замер на месте, Сафьянов глухо буркнул, отбрасывая халат в сторону:

— Не твоё дело. Жарко мне, понял?

— Пошли, – вдруг сказал Нолич, не глядя на вояку с автоматом, и двинулся мимо чаши фонтана вперёд. Мы привычно последовали за ним. Немец окончательно растерялся и поплёлся за нами следом, продолжая что-то говорить, потрясая автоматом.

Сафьянов в спортивных штанах и белой майке напоминал теперь типичного соседа по лестничной клетке, вышедшего за субботней газетой к почтовому ящику. Он продолжал изредка опасливо оборачиваться на нашего недотёпистого преследователя, ожидая от него чего-нибудь нехорошего.

Нолич вёл нас не к воротам КПП, которые виднелись через развалины в глубине парка, а чуть правее, мимо главного входа госпиталя, к деревянному забору, опоясывающему территорию. Вчера ещё я бродил по этому парку и тогда забор был из стальных высоких прутьев. Мы миновали торец здания, и нам открылся вход в красное здание.

Напротив подъезда стоял ещё один грузовик-фургон. Вокруг суетились солдаты в немецкой форме, на некоторых из них были белые халаты. Они выгружали из фургона носилки с лежащими на них перебинтованными страдальцами. Рядом с грузовиком ожидая, когда займутся ими, понуро стояли и сидели на бордюре дорожки легко раненые. Чуть поодаль, наблюдая за разгрузкой, стояла группа солдат, возглавляемых щеголеватым офицером.

Поминутно оборачиваясь на нашего преследователя, мне показалось, что он сделал вид, будто конвоирует нас. Он шёл за нами на некотором отдалении делано небрежной походкой, держа автомат, как и положено конвоиру, и что-то прокричал стоявшему офицеру. Все, кто находился возле фургона, обернулись в нашу сторону. Я успел восхититься находчивостью солдата, и тут события стали стремительно разворачиваться.

Можно было быть уверенным в том, что в радиусе нескольких километров вокруг не было никого, кто выглядел бы более экстравагантно и нелепо, чем мы.

Впереди, будто не замечая ни немцев, ни их фургон, шёл Нолич в серой штормовке с вороной на плече, за ним, почти наступая ему на пятки, семенила Ульяна, боявшаяся даже мельком взглянуть на солдат, и делавшая вид, что никого не замечает. В шаге от Ульяны, зябко обняв себя за голые плечи, тревожно и испуганно косясь на застывших оккупантов, торопливо двигался майор красной армии Сафьянов. Немного отстав, я замыкал шествие в своей джинсе и кроссовках на босу ногу.

Если Ульяна в белом халате и косынке была похожа на медперсонал (что и было на самом деле), то все остальные выглядели не то чтобы подозрительно, а просто вызывающе, угрожая авторитету третьего Рейха и фюреру лично. Офицер, недоумённо тараща глаза, что-то сказал, обращаясь к нам. Я хотел было ему ответить, но, вспомнив, что это бесполезно, да и не желая его ещё больше пугать, промолчал.

Поняв, что эти четыре странных человека намереваются пройти мимо солдат вермахта, офицер, грозно сдвинув брови и призывно махнув автоматчикам рукой, двинулся наперерез. Наш «конвоир» остановился, посчитав, видимо, свой долг выполненным.

Офицер встал на нашем пути и продолжал что-то говорить, грозно глядя в лицо Нолича. Тот, плавно заворачивая, попытался его обогнуть. Опешив от такой наглости ещё больше, офицер, завёл руку назад и, выхватив из кобуры пистолет, прицелился в голову Нолича. Догадываясь, что у него ничего не получится, я всё-таки с волнением ждал, что будет дальше. Офицер, задыхаясь от бешенства, попытался схватить Нолича за отворот куртки, но сгрёб рукой воздух, потерял равновесие и вынужден был сделать неловкое движение в сторону, чтобы не упасть. Мы продолжали идти, когда он выстрелил в спину Нолича. Пистолет выплюнул пламя, бесшумно дёрнувшись в руке офицера, ещё плохо понимающего, что происходит. Один из автоматчиков, стоявший как раз за Ноличем и оказавшийся на линии огня, резко дёрнулся и стал падать головой вперёд. В ту же секунду остальные кинулись к нам. Долговязый солдат, тыча мне в живот дулом автомата, левой рукой попытался схватить меня за рукав. Не глядя на его руку, я смотрел ему в лицо, с удовлетворением отмечая, как оно из агрессивно-решительного плавно перетекает в жалкую испуганную мину. Я продолжал идти мимо, глядя ему в глаза. Солдат отшатнулся, и что-то сказал, по-видимому, ни к кому не обращаясь, а, скорее всего, поминая Бога.

Мы просочились сквозь ошалевший заслон. Я и Сафьянов оглянулись на ходу, чтобы видеть, что будет дальше.

Растерявшиеся солдаты позади нас смотрели то нам вслед, то на своего командира. У санитарного фургона все как один застыли, молча следя за развитием событий. Санитары перестали таскать носилки с ранеными, а некоторые так и продолжали их держать, полуобернувшись в нашу сторону; кто-то с перебинтованной головой раздвигал марлю на лице пошире, чтобы лучше видеть.

Не глядя на дорогу, я прошёл насквозь два парковых дерева и заметил, как удивление на лицах немцев сменилось ужасом, и сразу после этого, пришедшие немного в себя автоматчики во главе с офицером, открыли по нам шквальный огонь.

Продолжая идти вперёд не глядя, я налетел на что-то и, падая, понял, что поперёк дороги стоит на карачках Сафьянов.

— Что, попали? Куда?!– закричал я в ужасе. Майор поднял на меня круглые глаза, и я понял, что он не при смерти, а просто смертельно испугался.

Немцы, увидев, что двое упали, решили, что пули достигли цели: я заметил, как они радостно закричали.

— Поднимайтесь, нам нельзя отставать, – сказал я, хватая Сафьянова за руку.

— Да… сейчас… – бормотал, поднимаясь, майор, не отрываясь глядя на автоматчиков. Те, не понимая, почему двое упавших поднимаются как ни в чём не бывало, продолжали стрелять. Вокруг нас бесшумно надламывались ветки, из-под опавших листьев брызгали фонтанчики земли, мне даже казалось, что я вижу сами пули, летящие в меня. Сафьянов наконец поднялся и окончательно поверив в то, что мы неуязвимы, повернулся лицом к фашистам. Я продолжал тянуть его за руку, но он высвободился, злорадно глядя на обезумевших стрелков.

— А вот нате-ка!.. – громко крикнул он и смачно вскинул согнутую в локте руку, давая немцам понять без слов, что именно они имеют вместо нас.

Не знаю, кричал ли кто-нибудь из немцев, оставшихся у госпиталя традиционно-паническое: «Партизанен!», и какие у них были лица, когда мы скрылись за деревянным забором, пройдя его насквозь, но я и так испытал большую радость оттого, что горстка русских и сейчас, спустя много лет после войны, вновь оставила их в дураках.

Сразу за забором нас ждали Нолич и Ульяна. Нянечка не казалась уже такой испуганной, рассматривая родной городок, изменившийся почти до неузнаваемости, и походившего теперь больше на разросшуюся деревню – кругом стояли обычные деревянные дома.

Здешнее захолустье казалось ещё более унылым из-за серого осеннего дня и чёрных дымовых столбов, тянущихся к небу на горизонте: вероятно, там проходила линия фронта. Я подумал, что если бы мы могли слышать здешние звуки, то до нас, вероятно, донеслась бы канонада.

Я мысленно поблагодарил Нолича за то, что он вёл нас по дороге, а не напрямик – сквозь заборы и дома, – поскольку это было весьма неприятно чисто психологически, да и шокировать людей лишний раз не хотелось. Улица была пуста – ни жителей, ни оккупантов видно не было. Нолич торопился. Мы успели пройти полсотни домов, когда Ульяна подала голос:

— Не гони, окаянный! Ноги устали, моченьки нет.

Я ждал, что Сафьянов её поддержит, но он молчал, шумно дыша. Нолич ничего не ответил, продолжая идти, напряжённо глядя вперёд. Ворона на его плече сидела нахохлившись, втянув голову в перья и только матово моргала своими чёрными глазами. Засмотревшись на неё, я пропустил момент, когда мы миновали ещё одну «дверь».

Я посмотрел на дорогу и только тут понял, что мир в очередной раз изменился. Ульяна тихонько ахнула, а Сафьянов пробормотал что-то неразборчивое. Нолич остановился и, как и во дворе инфекционного отделения, стал медленно поворачиваться вокруг своей оси, ища очередной проход.

Это был какой-то город. Мы стояли посреди мощёной булыжником неширокой улицы, по обеим сторонам которой впритык друг к другу стояли серые скучные дома: двух– трёхэтажные каменные коробки с маленькими окошками. Многие окна были распахнуты и из них, будто облизываясь, выглядывали, как языки, колыхаемые ветерком лёгкие занавески. Между домами, через улицу, на уровне второго и третьего этажей, были натянуты верёвки, на которых уныло висело бельё.

По мостовой шли люди – не так много, но для этой улицы достаточно, чтобы сказать, что она была оживлённой. Мы настороженно шарахались в стороны, пока не убедились в том, что здесь мы не только призрачны, но и невидимы. Люди шли мимо и если мы мешкали, просто проходили сквозь нас. Все, кроме Нолича старались этого избежать – даже ворона прядала крыльями, когда кто-нибудь из прохожих «задевал» её.

— Давайте к стене, что ли, отойдём, – недовольно прогудел Сафьянов, зябко ёжась без своего революционно-красного халата. Нолич остался посреди дороги, а мы подошли к одной из стен дома, и Ульяна сейчас же опустилась на землю, часто охая. Я тоже сел и стал смотреть на прохожих.

Не присматриваясь сразу, я только сейчас понял, что именно показалось мне странным в их облике с самого начала: у всех у них без исключения были лица, наподобие тех, кого мы привыкли называть даунами.

Напротив того места, где мы остановились, в одном из домов, находился маленький магазин: люди выходили из него с бумажными пакетами, из которых торчала какая-то невиданная трава и, по-видимому, овощи и фрукты. Ничего особенного в крое одежды здешнего народа не было, но она, скорее, была практичной, нежели красивой.

Я попытался понять, что у них за эпоха, на каком уровне находится их технический прогресс (в том, что этот мир не принадлежал тому пространству, откуда мы случайно вывалились, и был, скажем так, не совсем земным, я не сомневался). По мощёной улице ни разу не проехала ни одна машина, а в узкой полоске неба, не загороженной сохшим бельём, я не увидел ни одного самолёта или какого-нибудь другого летательного аппарата. Но в том, что здешняя цивилизация обладала какими-то механизмами, можно было быть уверенным – при производстве той же одежды не обошлось без участия машин. Кроме того, окна домов были застеклены и, так же, налицо были признаки канализации и водопровода: из ниши в одном из домов я заметил торчавший прямо из стены кран, из которого медленно капала вода, а сама улица, хоть и не блистала изяществом, была чистой и ухоженной.

Вскоре я уже не сомневался, что этот мир был похож на наш, хоть никакого транспорта по-прежнему не появилось (в конце концов, у нас тоже есть улицы, где запрещено движение автотранспорта и при въезде висит равнодушный «кирпич»). У человека, вышедшего из зеленной лавки, я заметил на запястье часы, на которые тот озабоченно посмотрел, после чего перехватил бумажный пакет, из которого торчала какая-то бурая трава, поудобнее, и заспешил прочь. Парень и девушка, о чём-то оживлённо беседуя, прошли мимо, чуть не наступив на вытянутые ноги Ульяны. «Студенты», – решил я: у девушки из-за пазухи торчала книга, а молодой человек размахивал растрёпанной тетрадью. Спустя какое-то время показалось и первое транспортное средство – по улице стремительно промчался грузный человек на некоем подобии мотороллера. Мотороллер, по-видимому, сильно шумел, поскольку шедшая неподалёку пожилая чета недовольно поморщилась, провожая ездока сердитым взглядом.

Нолич по-прежнему стоял посередине дороги и был так сосредоточен на поиске очередной «двери», что совсем не замечал, как сквозь него проходили люди. Зрелище это уже не казалось нам странным: за те несколько часов, что мы находились по ту сторону нашего мира, мы достаточно привыкли к этому.

Сафьянов продрог и бродил по улице взад-вперёд, ругаясь вполголоса – до меня долетали только обрывки фраз:

— Халат махровый… Ленка убьёт… фашисты хреновы…

Ульяна затихла и сидела, вытянув ноги и уронив голову, как вдруг к ней подскочил Нолич и стал трясти за плечи, приговаривая:

— Нельзя спать, нельзя! Ульяна! Не спать!

Ульяна, видно, только что задремавшая, недовольно отпихнула его:

— Уйди, полоумный! Чего нельзя-то? Всё равно чего-то ждём. Дай отдохнуть!

— Спать нельзя, Ульяна! Нельзя!

— Не сплю, ирод! Отстань!

Нолич оставил Ульяну в покое, но не вернулся на середину дороги, а сел между нами, обхватив колени руками. Ворона потопталась на его плече, устраиваясь поудобнее, но Нолич совсем не обращал на неё внимания, словно забыл о таком соседстве.

Я решил попробовать с ним заговорить:

— Нолич! Почему мы остановились? Вы не можете найти дверь?

Он, глядя прямо перед собой, ответил:

— Закрыто. Надо ждать.

И добавил, посмотрев на меня:

— Нельзя спать.

Я кивнул:

— Не буду. Я не хочу спать.

К нам подошёл Сафьянов и спросил Нолича:

— Эй! Почему дальше не идём?

Я ответил за него:

— Он сказал, что нужно ждать.

— Чего ждать? Сколько можно ждать?

— Успокойтесь, майор. Все в одинаковом положении. Делайте то, что вам говорят.

Сафьянов фыркнул:

— Что-то командиров всё больше становится. Ты-то чего встрял? Я не тебя спрашивал.

Я разозлился и громко сказал, холодно посмотрев на него:

— Слушай! Хватит скулить. Здесь от нас всё равно ничего не зависит. Поэтому нам остаётся одно – ждать. И делать это как можно лучше, потому что других дел у нас всё равно больше нет. Ясно?

Сафьянов сердито смотрел на меня, потом покосился на не обращавших на наш разговор никакого внимания Нолича и Ульяну, и неожиданно присев рядом на корточки, прошептал:

— А вдруг мы никогда не выберемся отсюда? Мы же подохнем здесь, слышишь, журналист? Мне страшно, понимаешь? Страшно!

Его глаза испуганно шарили по моему лицу и вдруг губы задрожали, он стиснул их, и по его толстым щекам покатились слёзы. Ещё минуту назад это был надменный и грубый зам. по тылу майор Сафьянов, а сейчас он вдруг превратился в испуганного ребёнка, который потерял родителей посреди шумного магазина игрушек, и всё вокруг вдруг перестало иметь значение кроме одного – страха Вселенского одиночества, охватившего его.

Мне только не хватало успокаивать здоровенного мужика, хоть он и был моим ровесником. Я вздохнул, неловко сжал его холодное запястье, покрытое «гусиной кожей» и сказал как можно более дружелюбно:

— Ну, майор. Бросьте. Надо потерпеть. Нолич нас выведет. Он знает дорогу.

Я сам сейчас нуждался точно в таких же словах, но не от кого было их услышать, и мало того, приходилось теперь говорить их самому, будучи совершенно не уверенным в них.

Сафьянов выдернул свою руку, тяжело поднялся и, отвернувшись, стал шмыгать носом и украдкой, косясь на Ульяну с Ноличем, по-прежнему не обращавших на нас никакого внимания, вытирать щёки. Вскоре он вновь стал бродить туда-сюда по улице, даже не пытаясь уворачиваться от прохожих.

Нолич время от времени поглядывал то на меня, то на Ульяну и толкал её в плечо, повторяя:

— Не спать, Ульяна. Нельзя!

Она сердито отмахивалась, причитала и принималась то растирать ладонями озябшие икры ног, то возиться со своей белой косынкой, устраивая её поудобнее на голове. О вороне Нолич тоже помнил – я заметил, как он дёргал иногда плечом, не давая спать и ей; та вздрагивала, мигала глазами, переминаясь с ноги на ногу, но терпела, будто понимая, что это не издевательство, а необходимость.

Подумав, я решил продолжить разговор с Ноличем, посчитав ситуацию подходящей: его обычная недоступность и молчаливость были сейчас какими-то размытыми. Я попытался прислониться к стене, у которой сидел и провалился сквозь неё, окунувшись во тьму. Чертыхнувшись, я снова сел прямо. Нолич как раз посмотрел в мою сторону, определяя, не сморил ли меня сон.

— Забыл, что всё зыбкое, – пояснил я, улыбаясь, и тут же продолжил. — Нолич, а как выглядят эти двери?

Я подумал, что он промолчит, но Нолич посмотрел на меня как-то, словно бы мимо, и тихо ответил:

— Они не выглядят. Они или есть или их нет.

Я решил, что на этот раз он сказал всё, но снова ошибся.

— Если видишь дверь, в неё нужно войти, – сказал он.

— Но двери бывают заперты, – возразил я. Нолич кивнул:

— Тогда нужно ждать.

— Мы ждём потому, что наша дверь закрыта?

Нолич снова кивнул.

— А вдруг она никогда не откроется? – спросил я, зябко передёрнув плечами – скорее от страха, чем от холода. Нолич ответил:

— Если есть дверь, то её можно открыть.

— Но как мы можем открыть эту дверь?

— Эта дверь откроется сама. Надо ждать.

Он повернулся к Ульяне и толкнул её в плечо. Та вздрогнула и принялась снова ворчать и растирать икры. Я подумал, что Нолич больше ничего не скажет, и опять ошибся. Он уставился в одну точку посреди улицы и тихо, почти шёпотом, произнёс:

— Не всякая дверь открывается сама.

Я немного подождал и спросил:

— Сколько дверей было в вашей жизни, Нолич?

Но на этот раз он не ответил, продолжая неподвижно сидеть.

Сафьянов бродил неподалёку, то энергично размахивая руками, то растирая ими плечи и бока. По улице снова проехал давешний мотороллер, но на этот раз в обратную сторону. Я обхватил колени руками и положил на них голову.

По одному из булыжников мостовой полз муравей. Для него эта улица казалась огромной, и я вдруг подумал о том, что в той пустыне, куда мы попали вначале, мы были для кого-то такими же муравьями, а тот великан, возможно, просто переходил через дорогу, которая казалась нам бескрайней пустыней.

Кто-то потрепал меня за плечо. Я поднял голову – это был Нолич; он решил, что я задремал.

— Всё в порядке. Я не сплю.

Нолич отвернулся и вдруг вскочил, закричав:

— Пошли! Быстро!

Ульяна, кряхтя, принялась подниматься. Подбежал Сафьянов:

— Где? Куда?!

Нолич двинулся через улицу наискосок.

Возле зеленной лавки стояла женщина и держала на руках ребёнка – девочку, лет, наверное, двух, не больше. Я мельком взглянул на них и отвернулся, следуя за всеми, но тут меня осенило. Я снова уставился на женщину и ребёнка и понял, что девочка смотрит на меня. Вот она перевела взгляд на Нолича, рассматривая ворону на его плече, и снова посмотрела мне прямо в глаза. Сомнений не было – она нас видела!

Нолич встал у стены дома и показал рукой, чтобы мы проходили первыми. Я обернулся на девочку в последний раз. Женщина не видела нас, а малышка улыбнулась мне. Я улыбнулся ей в ответ и шагнул в серую стену.

И это тоже не было нашим миром.

До сих пор мы не ощущали почти никаких воздействий внешней среды – миры вокруг нас были прозрачны, мы не слышали их звуков, не чувствовали запахов. Только незримая твердь была под ногами, да и то, неизвестно какому миру принадлежавшая. Теперь же всё изменилось. Мне показалось, что я очутился под водой. Всё вокруг было однотонно серым, ни верха, ни низа определить было нельзя, словно я оказался в самом густом тумане. Впрочем, себя и своих ошарашенных товарищей я, всё-таки, видел, хоть и не так отчётливо, но больше в этом мире не было ничего, за что можно было уцепиться взглядом. И всё это серое пространство сдавливало тело, как будто я находился на глубине. То, на чём мы стояли, не было твёрдым, как раньше: оно подавалось под ногами, но держало. Дышать тоже стало непросто, воздух был вязким, как всё та же вода. Вдох и выдох приходилось делать с усилием и дольше, чем обычно.

Первое, что я услышал здесь, был сдавленный голос Ульяны:

— Господи, помираю! Милостивый… дышать… тяжко…

— Куда?! – прохрипел Сафьянов, схватив Нолича за рукав. Нолич, придерживая рукой накренившуюся на его плече ворону, широко раскрывшую клюв – то ли для дыхания, то ли от испуга, – глухо сказал:

— Нужно идти… Куда-нибудь, но обязательно… идти.

Он сгрёб с плеча придушенную и тихую ворону, прижал её одной рукой к груди и сделал первый шаг.

Больше никто не говорил, потому что на это сил уже не оставалось. Поначалу мы шли все вместе, но вскоре Ульяна стала отставать. Нолич останавливался, и мы ждали её. Через какое-то время в голове начало шуметь. Сердце бешено стучало в висках, глазами было больно вращать. Я раздвигал руками вязкий туман и, с трудом переставляя ноги, шёл.

Опомнившись, я попытался понять, где остальные, но никого не увидел. Холодея от ужаса, я попытался позвать Нолича. Если он и услышал мой сдавленный голос, то или не имел сил, чтобы ответить, или я не услышал его – уши заложило, как в самолёте при изменении высоты.

Я вспомнил, что Нолич ничего не сказал о направлении, дав понять, что нужно просто идти. Я пошёл вперёд, вернее, туда, куда был повёрнут лицом, хотя больше всего хотелось лечь и забыть обо всём. Я решил идти во что бы то ни стало, предчувствуя близкую развязку, но старался об этом не думать, чтобы не сглазить, чтобы не спугнуть это хрупкое ощущение.

Все мои силы теперь уходили только на то, чтобы двигаться вперёд. Я шёл и считал каждый шаг, будто это были не шаги, а удары в стену, которую мне обязательно нужно было пробить. Я представлял себе эту стену и бетонное крошево, которое сыпалось из обширной уже пробоины, а я всё бил и бил, предвкушая близкую победу. Ещё удар, ещё… Но удары мои не были такими стремительными, как хотелось бы. Они уже были вовсе не стремительными, а вялыми, я еле касался кулаками ненавистной стены. Вот уже я понял, что просто стою, прислонившись к ней, и только царапаю цемент непослушными пальцами. Что же это я? Ведь нужно бить! Иначе мне не выбраться. Ну, же!.. Но я чувствовал, что проклятая стена накреняется на меня, наваливается на грудь, мешая дышать, сковывает руки. Вот она нависла надо мной, прижимая всё сильнее к упругой поверхности земли.

Я очнулся и понял, что стою на месте. Я облизал сухие губы, дотянулся руками до лица и потёр глаза. Голова кружилась и болела. Идти. Я должен идти.

И тут меня окликнули.

Я стоял и пытался понять, откуда я услышал голос, а потом догадался, что он мне почудился – теперь я оглох окончательно и не слышал даже собственного тяжёлого дыхания.

— Андрей!

Я попытался обернуться и вдруг увидел друга Лёшку. Отчётливо я видел только его лицо, всё остальное казалось каким-то размытым, нерезким. «Ну вот, началось», – с грустью подумал я, глядя на него.

— Андрей, – снова сказал он. — Ты что же, не узнал старого друга?

Я догадался, что сплю. Но ведь Нолич говорил, что спать нельзя! Надо проснуться, скорее проснуться!

И тут я снова услышал Лёшин голос:

— Да не спишь ты! Вот чудак.

— Не сплю? – выдавил я из себя и тут понял, что Лёша ответил на мои мысли. Уши у меня были наглухо закупорены, и собственный голос доносился до меня как из бочки, но я отлично слышал голос друга. Я развернулся, чтобы лучше его видеть. Он сочувственно улыбнулся, разглядывая меня, и сказал:

— Ну и занесло же тебя, Лохматый. Еле отыскал.

Он один называл меня Лохматым – с тех пор, как в детстве я на спор подстригся под машинку накануне восьмого марта, когда я должен был читать какие-то лирические стихи со сцены школьного актового зала. Я смотрел на него и думал, что когда он погиб, я готов был многое отдать, чтобы поговорить с ним – в последний раз, – а вот теперь стою как дурак, и молчу. Я уже знал, что это не сон.

Лёшка погрозил мне пальцем и опять ответил на мои мысли:

— Дураком ты всегда успеешь себя почувствовать.

— Ты… – начал я выдавливать из себя, но осёкся и решил поэкспериментировать. «Ты научился читать чужие мысли?» – подумал я, глядя Лёшке в глаза.

— Но если ты весь состоишь из чужих мыслей, что же здесь сложного? – рассмеялся Лёша, напоминая мне наш давний студенческий спор. Теперь я мог спокойно говорить с ним, не сбивая трудно дававшееся мне собственное дыхание.

— Как ты здесь оказался? – спросил я друга.

— Я-то известно как, – перестав улыбаться, грустно ответил он.

Меня захлестнула обида – как и тогда, когда я узнал о его гибели. Я обиделся на него за то, что он бросил меня одного! Я сейчас же ужаснулся этому мерзкому чувству, и мне стало невыносимо стыдно – ещё и оттого, что всё это теперь стало известно Лёшке.

— Прости, – сказал я, покачав головой и тут же вскинувшись, бросил ему то, что твердил все эти дни, вспоминая о нём: — Но как же так вышло, Лёша? Почему?!

Алексей виновато развёл руками:

— Не знаю. Глупо получилось. Ведь и ехал не так быстро… – он махнул рукой: — Давай не будем об этом. Я уже как-то привык. Вот, решил тебя навестить. Лично. Я ведь и раньше пытался, но не мог достучаться до тебя. Ты оказался непробиваем. А теперь тебя вон куда занесло.

— Я и сам понять не могу, что происходит. Светопреставление какое-то. Нас тут выводит один… сумасшедший. Поумней многих будет. Он видит, куда нужно идти.

Я вдруг вспомнил:

— Мне ведь нужно идти! Иначе я не выберусь!

— Можно и на ходу разговаривать, – согласился Лёша.

Я пошёл вперёд, раздвигая плотный серый воздух. Лёшка легко двигался рядом. Я покосился на него и спросил:

— Может, хоть ты скажешь, где я нахожусь?

Он пожал плечами:

— Всё равно не поверишь.

— Вот здесь ты ошибаешься. Теперь я поверю во что угодно. Так что можешь говорить.

— Как бы это объяснить… Ты почти в своём мире. Понимаешь? Почти.

— Не понимаю, но верю.

— Вот и хорошо. Это словами не опишешь, даже великий и могучий не поможет. Это надо увидеть.

— Ладно… Вот только бы выбраться.

Я помолчал немного, прислушиваясь к боли во всём теле. Голова кружилась, и глаза отказывались различать даже серый призрачный свет, давящий со всех сторон. Я прикрыл веки – стало немного легче. Боясь потерять сознание, я спросил:

— Если я выберусь… Передать что-нибудь Дине?

— Я им уже всё сказал, Андрей. До моих девчонок было гораздо легче достучаться, чем до тебя. К тому же, ещё осталось несколько дней.

— Осталось… Каких дней?

— Скоро сорок дней, как я… Ну, ты понял.

Я даже остановился:

— А потом?

— Ты как ребёнок, право. А потом, наверное, свет в конце тоннеля и всё.

Я посмотрел на него, превозмогая резь в глазах.

— Но ведь мы всегда смеялись над этим.

— Можем и сейчас посмеяться, если хочешь. Только от этого ничего не изменится. Ты иди, иди, не отвлекайся.

Я побрёл дальше, опять закрыв глаза. В мозгу стучало одно:

— Я запутался, Лёша. Я запутался…

— В чём ты запутался? Ведь всё так просто.

— Я обо всём. Живу, как… По командировкам этим мотаюсь. Пишу чего-то, пишу. Говорю, вроде бы, а словно просто болтаю. Как попугай. Сижу в этом журнале, как попугай в клетке и повторяю заученные слова. Ведь по стране езжу, с людьми встречаюсь, а людей этих понять не могу. Не понимаю, чем они живут, для чего живут. И для чего я живу – не понимаю. Не ощущаю жизни. Тошно, неинтересно как-то. Хочется чего-то другого, а чего – понять не могу. Работа эта опротивела. Не пишу, а отписываюсь. От меня ждут чего-то, требуют, а я отписываюсь.

— Кто требует? Самсоныч твой?

— Да нет. Он мужик хороший. Да и он будто в клетке. Не по душе ему это всё. И мне. Хоть очерк этот взять: ну не хочу я писать о жизни военного гарнизона, будь это даже кремлёвская рота…

— А ты о другом пиши. О том, что по душе.

— Не пишется что-то. Мысли, вроде, есть, а темы нет. Нужно с чего-то начать, а с чего – не знаю.

— Дурак ты, Андрей. Я вот твои рассказы «Таёжные» прочитал. Что же ты, твою мать, на антресолях-то их держишь?! Только не спеши радоваться, это ещё не золото, Андрей. Это – руда. Золотоносная порода. Тема твоя, от которой ты отмахнулся. Её разрабатывать надо, золото это вымывать. А ты эту руду выгреб, по сундукам распихал, и успокоился. А там работать надо, засучив рукава, да пот проливать, да кровавые мозоли на ладонях сдирать. Ты там пишешь о тайге, о людях сибирских, а знаешь обо всём этом только с чужих слов. А ты сам в тайгу поезжай, подыши её воздухом, запахами её пропитайся, среди людей тамошних поживи. Они тебе таких баек ещё с три короба наговорят! И вот тогда ты увидишь, какими эти «Таёжные рассказы» должны быть. Увидишь, Андрей! И просто перенесёшь на бумагу то, что увидел. И именно там, мне кажется, ты и сможешь сказать то, что тебе сказать так давно хотелось. Дурак ты, Андрюшка.

Он один мог назвать меня дураком и ещё как-нибудь покрепче. И за это я не мог на него обидеться. Просто не умел. И не только потому, что он был прав. На друзей нельзя обижаться. Ведь они потому и друзья. Их надо слушать, с ними нужно общаться и спорить – если это необходимо. С ними нужно дружить. Даже если они уходят от нас навсегда.

Я тупо шёл дальше и внезапно почувствовал облегчение – тиски, охватывавшие меня со всех сторон, стали слабеть. Я продолжал двигаться вперёд, с радостью отмечая, что и дышать становится легче. Серая масса вокруг меня словно бы стала разжижаться, и вот уже я задышал полной грудью. Я хотел повернуться к Лёше, как вдруг понял, сделав очередной шаг, что моя правая нога не находит опоры – даже той зыбкой субстанции уже не было подо мной. Я ахнул и провалился в неведомое.

Падение завершилось почти сразу, как только началось. Я упал плашмя, сильно ударив колено, на что-то твёрдое и мокрое. Глаза всё ещё болели, и в голове шумело. Я старательно зевнул, чтобы откупорить заложенные уши. В голове оглушительно щёлкнуло, и я вновь обрёл слух. Я протёр опухшие глаза и замер: подо мной была асфальтовая дорога. Я ошалело, не веря глазам, огляделся – с одной стороны дороги простиралось поле, тонущее в тумане, с другой стоял лес. Приглядевшись, я заметил у деревьев Сафьянова, еле различимого в тумане – он делал резкие взмахи руками, пытаясь, как совсем недавно, согреться. Лёшки нигде видно не было.

— Лёша, – прошептал я, ожидая ответа, но тщетно. Тогда я попытался крикнуть, чтобы позвать майора, но закашлялся. Однако Сафьянов уже заметил меня и шёл сюда.

— И ты выбрался, журналист?! – радостно заорал он. — Я тут уже десять минут маюсь.

— А Нолич и Ульяна Петровна? – просипел я, потирая колено.

— Нет ещё. Я первый оттуда вывалился. Кажется, выбрались, а? – он радостно хлопал себя по ляжкам и бокам, содрогаясь после каждого удара, как желе. Я всё ещё сидел на асфальте и гладил его ладонью, с удовольствием отмечая совпадения – между тем, что я видел и тем, что чувствовал.

— Выбрались… – бормотал я, боясь ошибиться, боясь поверить в то, что мир вокруг меня был непререкаемо твёрд и ощущаем. — А вдруг это опять не наш мир?

— Фигня! – бодро прогудел майор и показал рукой куда-то в сторону. — Город там. Если прямо сейчас двинуться, минут через десять будем у госпиталя. Вельяминовское шоссе. Новый асфальт прошлым летом наши бойцы класть помогали. Я же говорю, фигня!

— Слава Богу, – прошептал я, поднимаясь с мокрого асфальта.

Сафьянов рассказал, что произошло с ним после того, как мы начали двигаться в том, чересчур «плотном» мире. Когда он обнаружил, что поблизости никого из нас нет, то решил, что отстал и прибавил ходу (глядя на его грузную фигуру, я засомневался, как ему это удалось; тем не менее, было похоже, что он не врал). Вскоре после этого он и очутился здесь.

Мы сошли с шоссе, и в ту же секунду за моей спиной раздался странный звук, будто откуда-то резко выпустили сжатый воздух. Мы с Сафьяновым обернулись.

Пространство над шоссе сгустилось, превращаясь в белое пятно. Это пятно быстро приобрело форму халата и вот уже Ульяна, охнув, грохнулась с полуметровой высоты на дорогу. Мы бросились к ней.

— Ой, господи! Не могу больше… Что ж ещё-то, а?..

Её белая косынка сползла на глаза, она лежала на асфальте, беспомощно шаря вокруг одной рукой, а другой пытаясь поправить косынку.

— Вы целы? – спросил я, с трудом приседая рядом – колено болело всё сильней.

— А? – Ульяна сдёрнула, наконец, косынку с головы, обнажив смешной ёжик коротко стриженых волос. Она повела кругом красными воспалёнными глазами и, остановив их на моём лице, испуганно спросила:

— Что ли… всё?..

Я кивнул. Она закрыла лицо руками с зажатой в кулаке косынкой и бесшумно заревела, крупно содрогаясь всем телом.

Встать она не смогла, обессиленная до крайности, к тому же было похоже, что у неё сломана нога. Мы с Сафьяновым неловко отволокли её на обочину, подстелив под неё мою джинсовую куртку.

Вокруг нависала та самая предрассветная бледность, наполненная сырым туманом, которую мы покинули несколько часов тому назад. Время здесь, похоже, не сдвинулось ни на минуту. Расстояние, которое мы покрыли пешком, тоже изрядно отличалось от тех десяти минутах ходьбы до госпиталя, о которых говорил Сафьянов.

Не переставая плакать, Ульяна рассказала, что Нолич всё время был с ней, таща её за руку за собой. Она злилась на него за то, что он не оставлял её в покое, задыхалась и постоянно падала. Он заставлял её подниматься, больно щипая за бока, и вёл дальше. Во время очередного падения она и вывалилась из того кошмара.

Слушая её, я озирался, ожидая Нолича. После появления Ульяны прошло уже минут 15, но его всё не было. Было холодно, солнце и не думало подниматься, да ещё вдобавок ко всему, заморосил противный мелкий дождь.

— Попутку бы поймать, – заметил Сафьянов, когда Ульяна перестала рассказывать и охала, сморкаясь в свою косынку. Я с сомнением посмотрел на завесу тумана. Майор, заметив мой взгляд, добавил:

— Здесь поворот крутой. Надо чуть дальше пройти, тогда, может, заметят.

— Пока вы здесь сидели без нас, много машин прошло? – спросил я его.

— Ни одной, – признался Сафьянов, покачав головой.

И сейчас же из тумана донёсся нарастающий звук двигателя – привычный нам мир оживал. Мы с майором переглянулись. Я пожал плечами:

— Всё равно Нолича ещё…

Меня оборвал уже знакомый звук. Мы с Сафьяновым обернулись.

Прямо посередине шоссе проявлялся, как фотография, Нолич с рассыпанными по плечам волосами и, так же, как и мы до него, неловко упал, успев вытянуть вперёд руки. На асфальт выкатилась выпущенная им тушка вороны. Нолич стал подниматься, когда, вспоров белёсую дымку, ему в спину ударил свет фар вылетевшего из-за близкого поворота грузовика. Он успел обернуться и в придушенном туманом неживом свете электрических ламп я увидел его бледное лицо. У него из-под ног рванулась в сторону крылатая тень и в ту же секунду чёрная стена большегрузного трейлера набросилась на него.

Меня обдало удушливым смрадом выхлопа, прямо перед моим лицом пронеслась ворона. Туша грузовика, кратко мигнув красными кляксами тормозных фонарей, уже исчезала за следующим поворотом и на влажный асфальт обрушилась страшная тишина.

Я не верил ничему, что только что увидел.

…Его отбросило на несколько метров вперёд, на обочину. Он лежал на спине и смотрел в серое небо. Словно лучи, от его головы струились в разные стороны полуседые длинные волосы. Больше не чувствуя боли в ноге, я неловко опустился перед ним на колени.

— Нолич!

Он был ещё жив. Прямо ему на глаза капал дождь, но он не моргал, словно не замечая этого. Я нелепо подумал о том, что ему, должно быть, жёстко лежать на обочине, усыпанной мелким щебнем, просунул, путаясь в волосах, под его голову свою замёрзшую ладонь и сразу ощутил тепло. Я пригляделся и понял, что это кровь.

Я обернулся. Ульяна, похоже, так ничего и не заметила, лёжа на моей куртке и продолжая сморкаться в косынку. Неподалёку от неё столбом стоял Сафьянов и смотрел в мою сторону. Я попытался крикнуть ему, но поперхнулся – в горле было сухо. В отчаянии, раздирая связки, я заорал:

— В госпиталь! Беги за машиной!

Он не двигался с места.

— Шевелись, твою мать!.. Убью!

Сафьянов на негнущихся ногах потрусил ко мне, не отрываясь, испуганно глядя на Нолича. Продолжая держать его голову и с ужасом чувствуя, что моя ладонь совершенно согрелась, я рявкнул на майора, окончательно теряя голос:

— Скорей же! Ну?!

Сафьянов пробежал мимо, в ужасе косясь на Нолича и, спотыкаясь, скрылся в тумане.

Дождь усилился. Я наклонился над мокрым лицом Нолича, чтоб хоть немного заслонить его от капель, но они продолжали падать ему на лоб, и я понял, что это мои слёзы. Его голова мелко тряслась – это дрожала моя ладонь под его затылком.

— Нолич, – прошептал я сорванным голосом. — Всё будет хорошо… Тебя вылечат.

Капли падали и терялись в щетине на его лице.

— Я… я…

Я наклонился к нему ближе:

— Что?

Он посмотрел мне в глаза:

— Я… здоров. Са… сами лечитесь.

Его голова дёрнулась на моей ладони, и он перестал дышать.

Поднявшийся ветер погнал туман в поле, обнажая застывший чёрный лес. Где-то неподалёку громко каркнула ворона.