И снова здравствуй, Иерусалим.
Я в северных лесах надолго задержался,
Где твой двойник средь страшных русских зим
Мне островом надежды оставался.

В тени твоей Стены всё видится ясней:
Звучит негромкий плач — то Храм скорбит по людям.
Не так уж, верно, плох суровый мир теней,
Где Храм уже давно, а мы лишь только будем.

Печальный Моисей меня от рабства спас
Коварного тельца покоя и достатка.
Твоих пророков здесь все явственнее глас.
Пойму ли их теперь — в прозренья вспышке краткой?

Крепки ли рубежи обещанной Земли?
Ведь где-то фараон лелеет час расплаты.
Терзаем всеми Иерусалим
И вновь сюда идут его врагов солдаты.

Он всем найдет приют: ему ли привыкать?
На Масличной горе иные в землю лягут,
Другие — не сыскать, где должно им лежать.
Они еще идут. И не сбавляют шагу.

Вот я уже брожу по улицам его,
И тщусь постичь язык сих каменных скрижалей.
Здесь правил царь Давид. А мудрый Соломон
Вплетал в свои псалмы тугую нить печали.

И лишь один восстал из сей земли сухой,
И гроб его пустой все стерегут безумцы.
Он всех благословит усталою рукой
Пробитою гвоздем несчастных скудоумцев.

Голгофы грозный лик сокрыт здесь все еще,
Глаза ее полны животным черным страхом.
Голгофы хватит всем: обрезан ли, крещен.
И я свой крест несу, запрятав под рубаху.

...Незримый птицелов к губам поднес манок,
Мне родина опять в кормушку яд насыплет.
Я все еще с трудом читаю между строк.
Бродяга и изгой — я вновь бегу в Египет.