Вообще, Джерочка держалась порно звездой, но при этом страшно тупила, как корова. Она выгибала спину, стараясь как можно удобней выпячивать свой зад – настолько её пронял фаллос Стилиану – насквозь, до мозга костей. Качественная греческая игла зажигания выгодно высветила всю гамму цветов, всю палитру красок её темперамента. Восторженные вопли одобрения Джерочки разносились далеко по округе:

- Модестас, - стонала она со слащавой эпатажностью, - ты трижды герой «Нашей новой Эллады». Нет, я ошиблась – деситяжды! Нет, десятикратно! Ты круче Геракла, ты круче Персея, Тезея, Одиссея… - она как будто автоматически строчила очередью имена древнегреческих героев, искусно подстраивая их под частоту фрикций, пока Панаиди не заткнул собою всю эту немыслимую какофонию.

Материализовался Панаиди внезапно, словно откуда-то из-под земли. Выскочкой-прыщём нарисовалась его скособоченная феска над гренадёрским Джерочкиным плечом. Благородная турецкая феска потянула за собой пьянецкие очи сатира, всегда выдающийся нос, кудлатую бородёнку, да отрезной погонный метр новенького оркестрового фрака. Вся скромная VIP-персона Хрисанфа Фирсовича Панаиди оказалась в сборе.

Между тем, разделяющая их Джеральдина вдруг показалась удивительно длинной, под стать собственному имени. Пропорции тут явно не соблюдались на пару с приличиями. По крайней мере, когда Панаиди потянул Джоуи за руку для пожатия, его собственная зависла в районе лопаток девушки, а просто обойти её банкир не счёл для себя за честь. Какой же он всё-таки мизерный, и как же она велика!

«Да, она спал под ней в пьяном забытие, из-под неё же и вылез» - умозаключил для себя Джоуи. «Бухой под Льдиной» - тут же зашептались в его голове полузабытые голоса прошлого.

В то же время Хрисанф Фирсович прекратил бестолковые попытки пожать Джоуи руку через спину собственной жены. Он степенно, с достоинством спустил с себя клёши и бязевые кальсоны, что-то нахрюкивая себе под пятачок.

Появление законного мужа ничуть не смутило супругу. Она продолжала угорать в своём сумасбродном экстазе, выплевывая из себя имена героев и воздавать хвалу Модестасу. Самому Джоуи инструмент Модестаса Стилиану уже в открытую грозил изнуряющей смертью загнанной лошади, гибелью от обезвоживания и переутомления. Чужой член не разрешал ему завалиться хотя бы на бок, и сердце в груди Джоуи уже совершало резкие скачки в стиле неоперившегося воробья.

«Подцепить себя к чьему-то орудию – это тебе не шарф случайного клуба на шею повесить» - не к месту вспомнился сантехнический праведник Квадратного Города. В боку нестерпимо кололо. Джоуи уже не ощущал себя понуро бредущим крепостником. Его чувства становились сродни чувствам обречённого доходяги, привязанного к хвосту необъезженного мустанга во всей его дикой необузданности. И он бежал за ним по прериям, в кровь обдирая пятки, захлёбываясь собственным дыханием.

Хрисанф Фирсович окончательно разоблачил низ живота. Вцепившись обеими ручонками в пышную копну великолепных волос уроженки Любляны, он ревностно подтянул её голову к месту своего недавнего разоблачения. Затем, привстав на цыпочки и, выдержав некую паузу, он рывком заткнул рот бывшей одноклассницы Джоуи. Сам-то Джоуи не видел, чем он это сделал, но ведь что-то оборвало в Джеральдининых устах имя очередного Агамемнона на последнем слоге звучания. Джоуи оставалось лишь прерывисто выдавить из себя:

- Жаль, я все последние годы своей несуразной жизни мечтал увидеть её лицо. Но мне, слепому, оно даже и не снилось. Всё-таки как же мне хотелось хоть один разочек, вместо вездесущей красной точки, увидеть овал её лица. Теперь это самое лицо будет долго занято своей работой, а мне, на этой своей, и десять минут живьём протянуть – великое дело, - на уголках губ Джоуи показались хлопья пены .

- Молчи, еврей! – визгливым пьяным фальцетом закричал один из соучредителей «Новой Эллады», - я же тебя не спрашиваю, каким таким хитрозадым способом ты восседаешь на месте, которое застолбил за собой мой подельник Модестас. Оно чужое для тебя, юнец!

Джоуи и не думал с ним спорить. Кусок бешеной эллинской плоти, вставший между ним и задом Джерочки не только отчуждал ЭТО место, но и, подобно гигантской пиявке-помпе, выкачивал из Джоуи последние жизненные силы-соки, будто удавкой перекрывая дыхание.

- Я здесь не восседаю! Я умираю! – хрипел визави Хрисанфа Фирсовича.

- То-то же, щенок, - начал было заводиться банкир, но тут же оспокоился, - в своей следующей, более удавшейся жизни, ты увидишь её лицо, клянусь Зевсом Громовержцем! Но в этой жизни – хозяин – я, и хозяйское место во главе стола – моё, а твоё, мой юный еврейский друг, на самых его задворках.

Видимо, для того, чтобы его аргумент выглядел весомей, Панаиди изо всех сил хрястнул по Джеральдининому хребту, но той – лишь бы хны – заурчала себе утробно.

- Ой, кстати, жидок, - успокоился Фирсыч, - глянь под стол – там должна оставаться выпивка Хиосского, где-то на треть амфоры.

Находясь, по сути, в агонии, сильно рискуя свернуть себе шею, Джоуи всё же умудрился заглянуть под свою бывшую школьную любовь, но ничего интересного, кроме тугих полусфер её груди, там не было.

- Паршиво складывается, - мрачно молвил Фирсыч, - я-то хотел тебя как гостя принять. Посидели бы, выпили, пободались с тобой обеими нашими головушками – и верхними, и нижними, - крючковатые пальцы банкира задумчиво перебирали пряди волос на Джерочкиной голове, - благодаря этой бабе, мы с тобой обменялись рогами, Джоуи. Я ведь сразу признал тебя. Ты любил мою ненасытную жёнушку ещё под школьной партой. Мне не дотянуться до тебя, но рога мои длинны и целеустремлённы, как у быка тура. Ты наставил их мне, но ты наставил их и на собственные прозревшие глаза. Мне есть чем выколоть твои зенки, Джоуи. Ты вновь превратишься в слепого щенка, навечно привязанного к своей ущербной конуре – к тёмному уголку твоей собственной ограниченности.

Реплика Панаиди всё же зацепила и без того задыхающегося Джоуи. Кольнула не в бровь, а в глаз. Последние частицы быстро угасающей энергии ему пришлось потратить на свою окончательную связную речь – обстоятельный ответ главному белогорячечнику «Коринфбанка»:

- Так нет уже больше быков туров, Хрисанф Фирсович! Вам, как бывшему преподавателю зоологии должно быть хорошо известно, что последний представитель этого вида истреблён более четырёхсот лет назад. Но зато и поныне здравствует совсем другой тур, его тёзка – дагестанский винторогий козёл. Слышали про такого? Рога-то у него, как два штопора будут. Ими только винные бутылки и открывать – сразу парочку за один присест. Вот на это твои роженьки и целеустремленны, Фирсыч. Этим ты ежедневно и занимаешься. Так что пускай эта правда тебе в глаза колет, - концовку он произнёс уже посеревшими губами и далее был занят лишь собственной смертью.

Его глаза, покидая родные орбиты, и как в старые худые времена, видели точки – разноцветную россыпь из беснующихся головастиков галактик. Красная точка Джоуи уже ждала последнего завершающего сигнала. Чтобы наконец-то сплясать и своё соло в их бессчётно роящихся рядах. Его мелко подрагивающие пальцы уже в судорожном беспорядке елозили по вспотевшей Джерочкиной попе. Но вот тут дутый фаллос Стиллиану вдруг и сам стал испускать дух, даря Джоуи надёжу на честно заработанную вольную.

Когда через пару секунд всё было кончено, он и был отпущен вчистую – как будто перерубили цепь, сжимающую ошейник раба. Джоуи блаженно лежал на спине и слушал своё хрипящее, свистящее дыхание. Жизнь возжелала вернуться на самой ленточке. Потом он апатично слушал пьяный гогот Фирсыча - «Сколько же отложений дерьма осело в этом Паранойиди – Авгиевых конюшнях его запоганенной экзистенции. Их уже не отчерпать и не очистить. Никому. Ни Гераклу, ни Фрейду, ни даже сантехнику Плоткину. Точно, это он!», - вот ту-то Джоуи и вспомнил Праведника Лота из четвёртого сектора-квадрата. Его голос был идентичен голосу Егора Плоткина, сантехника из их девятого ЖЭКА, взахлёб болевшего за ЦСКА. Его оттуда за пьянку попросили, что ли.

«Так что же получается – Егор Плоткин прячет моего папу в одном из подвалов нашего ЖЭКА?» - эта внезапная догадка ошеломила и вновь на миг ослепила Джоуи.

Всё это продолжительное время Хрисанф Фирсович Панаиди продолжал лепить своего несуществующего горбатого из-за дальнего торца Джеральдины:

- Где ты, Джоуи?! – чуть ли не улюлюкал он своим омерзительным дискантом, - ты снялся с дистанции досрочно? По уши ушёл в кювет? А как там твой личный трахарь рысак поживает? Уже отпыжился своё, сдулся?! Валяется вместе с тобой за обочиной задницы моей жёнки и тяжело вздымает бока? Перекорёжило его бедного до размеров пони! А может у тебя не рысак, а гусак? То-то же он так нагло тянулся своей шеей за моей глупой гусыней! Пускай теперь поклюёт носом в пол! А, может, это щука была – пронырливая такая щука, но сейчас она бьётся об лёд твоей ляжки. Бьётся и нерестится на мой, между прочим, пергамский ковёр, как последняя свинья. Ты не пужайся так, Джоуи, - отнерестившись, твоя щука не отдаст свои концы, как тот хрен угорь в Саргассовом море. Она всего лишь вновь станет маленьким щурёнком, но это будет не щурёныш-несмыслёныш. В его маленькой головке уже заложены знания о былых и будущих плаваниях. Он уже хочет стать большим и длинным, нырять по чужим прорубям и лункам, метать икру направо и налево. Увы, сегодня твоя лошадка преждевременно пала, а моя продолжает нести на себе эту ветреную восторженную гетеру. Наши с нею светлые дали обойдутся без тебя, Джоуи. Ещё раз – увы!

«А я без вас» - подумал Джоуи, - «Без всей вашей греко-шведской четы с прицепом обойдусь. В особенности, без злостно пьянствующего аристократишки. Этот нетрезво мыслящий препод зоофилии способен заколебать самую непоколебимую нервную систему любого из флегматиков. Что-то он всё-таки недостоверно выложил в рыбном отделе своего аполога, но одно подметил верно – моё нахождение в непосредственной близости от обнажённого женского зада может разбудить лихо – вновь реанимировать детородный орган Модестаса Агафоныча. Оживший, он снова затаскает меня до смертной тоски. Нет уж, на этот раз – до гробовой доски загонит, верняк. На мне уже опробовали разок эту новую форму эксплуатации труда. Выжил я чудом, по воле случая и больше не желаю участвовать ни в каких экспериментах. По сравнению с Джеральдиной я – карлик. А уж Панаиди и против меня – лилипут. Один Модестас её соразмерен – единственное мерило её мещанского счастья».

Мужественно преодолевая адскую усталость, Джоуи стал подниматься. Неунывающий бредоносец Фирсыч продолжал прямую трансляцию юродивого вещания. Выдавая какой-то очередной псевдо философский спич в духе, наверное, нео платонизама:

- Вы, евреи, зря срезаете крайнюю плоть своего пениса, - возопил он, подняв вверх указательный палец, - ведь в ней сосредоточены морщины мудрости от бесчисленных познаний, иными словами, твой член лишён возможности морщить лоб и пребывать в раздумье. А ведь его пшиковой головёнке есть о чём поразмышлять сегодня…

Джоуи уже встал на ноги. Хотя его и шатало от всего пережитого, он всё ещё надеялся увидеть – какова же Джеральдина на лицо.