Студентка Оля сидела на тумбочке и держала в руках матрешку. Краска облупилась с деревянной фигурки, и нарисованное лицо казалось бесформенным. Оля взглянула в зеркало обшарпанного общажного шкафа напротив. Ей ответило тусклым взглядом такое же бесформенно-размытое лицо матрешки с недостертыми жирными червями бровей, мохнатыми гусеницами ресниц и размазанной помадой кисло искривленных губ.

Оля не болтала ногами, она замерла как матрешка. Ее вдруг поразили аляповатые завитки на лакированном теле деревянного истукана, точь-в-точь как на Олиной пронзительно-желтой майке, под которой щедрый кусок слоеного теста на животе нависал яйцеобразным эркером архитектора Гауди над раздавшимся порталом бедер. Оля вспомнила, каких усилий стоило утрамбовать развесистую жопу в тонкую дешевую материю китайских джинсов. О, как она ненавидела это новое тело! Как ей хотелось избавиться от гнетущего излишества! Но не на шестом же месяце...

Оля взяла со стола соленый огурец, откусила, потом скользкими пальцами раскрыла деревянную толстопузую куклу. Внутри сидела до отвращения похожая на нее матрешка. Она стала раздраженно развинчивать одну за другой, с остервенением бросая половинки на пол. Держа двумя пальцами последнюю, самую маленькую и уродливо бесцветную, Оля подумала: и ради вот этого я должна жить, есть, краситься, гоняться за шмотками, торчать на дискотеках, пить с ним паленую, терпеть его наглый немытый хуй и сальные шуточки, подмываться холодной водой и ждать, что по трезвянке он сделает предложение, - и все, чтобы быть как все, быть матрешкой? Да нахуй мне такой мужик и такой ребенок!…

Но вдруг Оле показалось, что кукла заплакала, а в животе кто-то пошевелился. Она тяжело сползла с тумбочки и стала собирать матрешку…