Я прекрасно помню твои глаза – мутные, давно уже не дающие света и теплоты осколки Вечности, потерянные в моём сознании каким-то бродячим шутом. Я вспоминаю, как эти тусклые глаза с выбитыми стёклами очков отнимали у меня последние средства существования. Тогда это называлось непонятным словом tete-a-tete.

Теперь это называется не менее странно: дежа-вю.

Встреча с прошлым.

От прошлого не осталось практически никакого следа.

У меня осталось только злопамятное сердце, свободное от предрассудков и любви.

Ещё непонятное серое утро с признаками похмелья и синдрома ненужности.

Ещё помятый плащ и несколько не отправленных мной писем. Писем, не нашедших адресата.

Функция писем как передатчика информации не актуальна, конечно, если пишешь самому себе. Скорее это способ не свихнуться от одиночества. Среди всех средств коммуникации письма единственные обладают пассивным свойством предмета ожиданий. Другими словами, их ждут, ждут ответа, или, в моём случае, отправленного себе же послания.

Ещё твои глаза.

Зачем мне всё это нужно?

У меня больше ничего нет. Никакой связи времён. Ни прошлого, ни будущего.

Нет памяти. Реальность – набор простейших ассоциаций. Движение камеры – поворот головы. Смена кадра – моргание глазами. Быстро-быстро. Проклятое дежа-вю как выход из себя. Отвернуться и не возвращаться.

Распахиваешь окно.

Смотришь, смотришь, всё видишь.

Пью ещё, и вот ты уже во мне. Чувствуй себя как дома – первый раз наоборот: ты внутри, а я снаружи. Вбираю, прислушиваюсь к ощущениям. Неплохо.

Мы сблизились, мы теперь с тобой близки как любовники, неразлучимы и немыслимы друг без друга, и хочется кричать, орать во всю глотку, что вот он, я его поймал! или не так: он попался! хотя это и не правда, но это моя правда! правда! правда! моя истина, аксиома, концепт! Я возбуждён до предела, видели бы вы сейчас мои дикие вопли, материализующиеся в треснувшем зеркале и испуганом голубе, который полетел, наверно… Нет! это всё неважно, всё лишнее, а вы только послушайте: а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Прошло полвека.

Голубь вернулся с письмом. Приятно получать весточки, а эта особенно важна для меня, потому что… отправлена не мной!

Обратный адрес странен и ничего мне не говорит. Но.

Голубь вернулся с письмом, а это значит, что кто-то решил мне его написать. И, подобно мне, ждёт ответа. Я беру конверт трясущимися от волнения и старости (прошло полвека!) руками, он весь смят, видно, письмо шло долго, издалека. Оно пахнет чернилами (вечными, несмываемыми, какими обычно пишут только самые важные документы) – чернилами, почтой и женскими духами, то есть пахнет летом и свадьбой (для женщин это две основополагающие вещи). Один только конверт уже достоин быть объектом самого пристального изучения: белый, продолговатый, лёгкий, заклеенный, смятый, пахнущий, шершавый… пустой.

Конверт оказывается пустым. Пустым – самым пустым, каким только может быть пустое, он оказывается наипустейшим. Проще говоря, в нём ничего нет. Совершенная пустота. Emptiness. Как внутри бассейна, если из него выкачать воду. Не знаю даже, какое ещё идиоматическое выражение или оборот применить, чтобы выразить степень пустоты конверта, который пришёл ко мне помятый, преодолев сотни тысяч километров, пока я не открыл его и не обнаружил, что он пуст.

(Если, конечно, существует степень пустоты чего-либо. Вообще-то, пустой не может быть больше или меньше, если не принимать во внимание объём пустого пространства.)

Просто пустой. Пустой конверт, вы поняли?

Но это неважно. Совсем. Возможно, так даже и лучше. Ведь письмо выполнило свою первоочередную функцию (материализация предмета ожидания), и не всё ли равно, что в нём могло быть: поздравление с днём рождения, признание в любви или реклама новых несмывающихся чернил.

Информация нужна, чтобы её воспринимать, обдумывать, хранить и тому подобное. А мне сейчас не до этого.

Достаточно того, что я получил это письмо. Значит, я ещё жив. Ведь мёртвые не получают писем? Они только провоцируют их написание.

Я отвлёкся. Хорошо. O’k.

Наверно, отправитель сидит сейчас на диване в своей комнате, может быть, такой же окутанной пустотой, как моя, и ему так же хочется добиться признания своего существования со стороны других бродяг, которые где-то точно есть, ведь не один же он на белом свете! И вот он берёт большую стопку конвертов, чернила, пишет на каждом обратный адрес и лезет на крышу: там полным полно голубей, только взмахни рукой, указав направление, и они летят, летят, они знают, куда. Они летят домой.

Я хочу послать этому человеку что-нибудь приятное.

Например, письмо с благодарностями.

Или приехать туда самому.

Ему понравится!