Месяц назад с ним что-то случилось. Вдруг появилась необычайная способность творить - в то время, когда он и шариковой ручкой особо не владел. Он был так рад, что стал часами проводить время на летней веранде, и с уверенностью держал в руках плоскую малярную кисть. Сначала были стены и куски фанеры, потом им на смену пришли тонкие дощечки из сосны, а вскоре, мама, очарованная его желанием рисовать, раскошелилась на профессиональные художественные принадлежности, и каждую неделю один паренек из мастерской «Эль Греко», что находится в центре городка, подвозил на велосипеде загрунтованные холсты.

Лицо Эмиля во время работы было безмятежным, расслабленным. Глядя в его горящие, с блуждающей искрой глаза, хотелось верить, что счастье, определённо, отражается внешне. Он мог беспрерывно заниматься новорожденным занятием, совсем забыв о прогулках во дворе, и том, что в его душе ранее вызывало чувство восторга – пенистых волнах на песчаном берегу моря, шумно поющих хором во время прибоя, они перестали беспокоить воображение, померкли враз, словно напрочь стёрлись из памяти. Он растворялся в работе, поглощая ей самого себя и безумно радовался, когда картина, наконец-то оживала. И лишь, когда мама выходила к нему и умоляла выпить молока с печеньем, или отбирала кисть под условием, чтобы сын пообедал, мальчик начинал нервничать, капризничать, играть на эмоциях матери, притворяясь, как ему ужасно плохо без палитры и насколько замечательно без траты времени на еду. Даже талантливо разыгранные сценки, внезапно накативших приступов удушья, колик в животе и других нездоровых симптомов, не могли изменить железное решение родительницы, и в итоге он сдавался. А со временем привык к подобному режиму, считая, наилучшим способом вернуться к этюднику – поскорее избавиться от сердитого взгляда матери, расправившись с порцией каши и супа.

Он заметил, как легко писалось на льняном холсте, – древесина, к примеру, была довольно тяжёлым материалом, с неровной поверхностью. А тут – кисть пружинила и танцевала.. Он и сам не понимал, и, скорее всего, никогда не поймет, почему странное, доселе спящее наваждение разбудило его фантазии, а может, и вовсе не фантазии, а более глубокие по смыслу, по природе своей, вещи, никогда и никем не открытые, таинственные и немного холодные, почти без запаха, заставляющие детские руки неустанно вырисовывать лик незнакомой девочки.

Здесь, на открытом воздухе, он нашёл неплохое и довольно удобное место, чтобы предаваться новому занятию. Рабочий островок, оборудованный мольбертом – этюдником, табурет и много солнца. Да и погода, к счастью, прекратила свои весенние капризы и, наверное, с великим неудовольствием передала эстафету первым летним дням. Несколько необычно, почти невероятно, но так и было. Златокудрая муза с розовыми щёчками и большими карими глазами, удивительно много стала занимать места в его жизни. А поздним вечером, мама с трудом уводила мальчика с веранды и старалась объяснить, что завтра наступит новый день: именно он и подарит новые силы.

В какой-то степени, она была очень рада внезапным метаморфозам, произошедшим с её сынишкой, но в скором времени, её что-то стало настораживать и угнетать. Наверное, ей не очень нравилось, как маленький мальчик рисует одну и ту же девочку. А может быть, она, как и всякая другая любящая мать беспокоилась за его здоровье. Запахи масляных красок, олифы, уайт-спирта и лучи беспощадно палящего солнца, нагревающие тент… Возможно, она просто не понимала каким образом её ребенок так неожиданно изменился и ради чего. Или возобладало слабое чувство материнской ревности, рождённое недоумением – почему же творчество сына, посвящено не ей, а маленькой незнакомке? Может быть, и так, что её пугала появившаяся в работах сына недосказанность линий, мазков, ей мерещилось, будто увлечение сына может вылиться в серьезную зависимость и породить для него самого ряд психологических проблем. Ей приходилось внимательно изучать каждое новое полотно, чтобы не ошибиться в прогнозе, чтобы суметь вовремя остановить беду, наконец, действительно понять: какие образы живут в его сознании и что несут с собой в мир живых людей. Последняя работа особенно настораживала. На широкой панораме местности, он изобразил все ту же девочку, но теперь, бегущую по ржаному полю. Косички небрежно расплетённые, сбившиеся в путаные клочки колосьев, наверняка отображали его внутреннее спокойствие, кое он утратил некоторое время назад. Прижимая к груди маленькую охапку полевых ромашек, девчушка мчалась навстречу ветру и, похоже, не догадывалась об уловке создателя. Сын, грубо очертив счастливую сценку, (нагретую солнцем и обилием тёплых золотых красок), чёрным багетом, получил картину в картине. За пресловутой тёмной линией, кончалось ржаное поле, и открывалась глубокая бездна. Малышку от обрыва спасал искусственно сделанный мазок, исполнявший роль барьера. Временный он или нет - кто знает кроме художника? Похоже, сердце матери колотилось от дурного предчувствия, и она заставляла себя не думать о продолжении сюжета. Ей вовсе не хотелось в следующей работе сына увидеть, как героиня падает в пропасть и другая реальность, куда он так неожиданно угодил, мир красок, повторяющих эпизод с этой белокурой девочкой, являлась неким индикатором его самочувствия.

И однажды, на их улице появилась златокудрая девочка очень похожая на музу. Он никогда раньше не видел эту девочку здесь. По правде, говоря, Эмиль вообще редко выходил на улицу - дети старались его избегать, или что чаще случалось – прятались от него в кусты или убегали вовсе, а если ему и удавалось повстречать группу ребятни, то те обычно показывали языки или кидались в его спину камешками. Совсем недавно, когда ещё снег только-только разливался ручьями, а Эмиль топтался на лужайке в резиновых сапогах, один мальчик дружелюбно протянул ему руку и подарил конфету, а потом пообещал целый пакет вкусных леденцов, но завел его в старый сарай и запер там. Он до сих пор помнит отвратительные запахи, бьющие в нос, прикосновения липкой паутины и поползновения по коже лица лапок насекомого. Он растворился в собственном безголосом крике и уже ничего не понимал и не хотел понимать, потому что остался один на один со своими страхами, со страхами извне, собственным криком, судорожным кашлем, срывающем нежные связки горла. Как бы то не было, но, Эмиль просидел в жутком, слабо освещённом чулане до сумерек. В тот момент, он уже не кричал, и не надеялся на заботливые мамины руки. Мальчик просто вспомнил полезный способ обороны. Он давно убедился в действенности избранного способа, часто помогающего убежать от мрачных проблем или ужасающей неизвестности. Это был сон. Поэтому он просто уснул. И был прав. Взрослые нашли его, и рассвет Эмиль встречал в мягкой постели, слыша над кроватью мерное тиканье часов.

Так вот, сегодня он увидел эту девочку. Наверное, такими красивыми бывают только сказочные принцессы - по крайней мере, именно их рисуют в книжках со сказками. В конце концов, и он рисовал такую же златовласку. И, Эмиль, конечно же, не думал подойти к ожившей музе, и когда она одарила его сияющим взглядом, он почувствовал себя неловко, сжался в комок и опустил глаза к полу. Он смотрел на серые половицы и в эту минуту радовался еле видимым движениям мелкого жучка, всё время падающего в расщелину пола и вновь появлявшегося. А потом, вдруг поднял голову и широко улыбнулся. Девочка улыбнулась в ответ и подошла к крыльцу дома. Смело, протянув тоненькую алебастровую руку, она положила свою ладонь ему на плечо, и что-то тихо прошептала губами. Какой же удивительный запах источала принцесса! От неё пахло яблоневым цветом. Она с восторженным интересом разглядывала незнакомого мальчика, а потом взяла его за руку и повела во двор. Эмиль от неожиданности затаил дыхание, но послушно повиновался. Всю дорогу он волнующе смотрел на её светлый сарафан и опасался, что замарает его своими перепачканными краской руками. Но ей было достаточно взглянуть в его глаза, чтобы Эмиль окончательно успокоился, и понял: насколько принцессы добрые и не обращают на подобные мелочи внимания.

…Между тем, дни убегали. Дети виделись каждый день, время быстро пролетало, взрываясь разноцветным фейерверком, превращая их встречи в настоящую сказку. Каждый день сказка была новой, но по-старому - удивительно доброй. Больше всего им нравилось сидеть на излюбленном месте – холме, поросшем полевыми цветами и рожью. Только принцесса понимала его, и только она – всегда улыбалась. Обычно встречи начинались с утра. Как и прежде, они долго бежали по полю, брались за руки и кружились, обращая лица к послеполуденному солнцу. Потом, мальчик и принцесса шли назад, и он дарил ей полевые цветы или коряги, напоминающие формой забавных зверушек. А вскоре, она показала ему свой дом, белый и высокий, похожий на замок, и тогда Эмиль решил подарить своей музе картину, где успел написать её бегущей по полю, с ромашками в руках. В этот день, перед расставанием, принцесса встала на цыпочки и поцеловала его в щёку. Ночью он долго не мог уснуть, вспоминая волшебное прикосновение её горячих губ, а когда сон, всё же взял своё, мальчик проспал на одном боку, боясь уничтожить след волшебного поцелуя о ткань подушки.

Позднее лето, набирало жёлто-бурые краски, медленно превращаясь в раннюю осень, которая довольно великодушно, тепло и приветливо раскрасила деревья и кустарники жадеитом, и ещё позволяла солнцу согревать землю. Воздух был пропитан травами и хризантемами, ветер кружил хороводы листвы, но дни уже становились короче, а ночной ветер начинал сердиться, и нёс с собой морскую прохладу.

К несчастью, наступил день, которого он совсем не ждал. Девочка не пришла. В этот раз и портрет не особо давался. Как он ни старался, искусство делать мазки, бесследно исчезло. Мальчик не мог нарисовать музу: всё время получались смазанные линии, а аккуратный овал лица превращался в неровный. Эмиль мычал и сопротивлялся неизвестной силе, отбирающей у юного художника дар, но руки не слушались. Мальчик буквально впадал в истерику и нервно замазывал кривые линии чёрной краской, закрашивая свои неудачи. Пребывая долгое время в борьбе за красоту линии, он отчаялся и был готов уничтожить ненавистный холст. Со всей силы (какая только может быть в руках ребёнка), он вдавливал кисть в полотно, пока на месте соприкосновения не появилась дыра. Затем, вставив в отверстие кисть, он окончательно разорвал холст пополам, точно прошёлся тупым лезвием ножа, сверху вниз и, отбросив на пол палитру и перевернув этюдник, выскочил на улицу. Златовласая волшебница не пришла, теперь, он должен узнать: почему? Она не могла его покинуть, не сказав, куда уезжает и надолго ли.

Шквал ветра как назло воспротивился, не подгонял его в спину, а напротив – сковывал движения, замедляя бег. Он помнил, где живёт маленькая муза, – это почти в самом конце улицы. Мальчик бежал, отчётливо ощущая удары сердца, и в какой-то момент, вдруг остановился, задумавшись: а не придёт ли принцесса к нему в гости в момент, пока он бежит? Немного передохнув, он всё же решительно побежал к домику.

Когда он ближе подошел к дому, то сразу почувствовал, что произошло нечто совсем нехорошее - потому, как даже сквозь разливающийся аромат жасмина, растущего под окнами, пробивался ещё один – тяжёлый запах металла, сырой земли и чего-то такого, что сразу навевало воспоминания о тёмном чулане, переплетённом паутиной. Это были дурные запахи. И их было очень много.

Входная дверь была приоткрыта - Эмиль смело вошёл внутрь, и почти сразу увидел принцессу. Он не мог понять, зачем ей вздумалось так… Она лежала лицом вниз на светлой ковровой дорожке, и из её спины, торчало нечто, похожее на плоскую малярную кисть. Мальчик дотронулся до холодного предмета, но из-под рукояти кисти вдруг брызнула тугая красная струя и так же быстро осела красным кадмием, стекая по белому платьишку и впитываясь в ворсистый войлок ковра. Эмилю стало страшно. Он присел рядом с принцессой и стал гладить её ладоши (они почему-то были ледяными), надеясь, что сможет согреть своим присутствием дорогое существо - надо только очень-очень захотеть. Она просто спит. Её нужно разбудить. Просто уснула. Также как и ему пришлось, когда-то уходя от опасности уснуть. Эмиль начал будить музу, осторожно тормоша её за плечи.

… Грабителя, проникшего в дом молодой супружеской четы, под покровом ночи, ставшего ещё и убийцей, хладнокровно перерезавшей горло спящим: матери, отцу и малолетней дочери, задержали по горячим следам почти спустя восемь часов после совершения преступления. К тому времени, белый дом на краю улицы уже был обследован, обтянут жёлтой лентой и опечатан. Тела супругов погрузили в чёрные мешки и отправили в морг. Всё было предельно ясно и закончено – абсолютно завершённая живопись, разве что пришлось повозиться с трупом дочери супругов Шацких: мать и врачи долго пытались оторвать от него вцепившегося мёртвой хваткой, беззвучно плачущего, глухонемого олигофрена.