Здравствуйте, моя красавица!

Вот как я открываю эту страницу, не имея, конечно же, ни малейшего повода называть вас своею. Правда, я, вероятнее всего, так и не доведу это мое послание до непонятного конца, а кто не извинил бы маленькую вольность в письме, которое ждет участь всех самых глупейших и, пожалуй, самых искренних сочинений, никогда не отправляемых по своим адресам и развлекающих одного лишь автора.

Вздумай я в самом деле вам написать, мне, пожалуй, было бы совершенно нечего сказать. Я должен был бы в этом случае, видимо, изложить вам картину своей бурной жизни (то есть нагородить небылиц), представив ее всю лишь цепью досадных проволочек на пути к прекрасному и светлому чувству, признанием в котором и завершить рассказ. Так это полагается делать?

Я бы мог написать признание. Ах, если бы вы слышали, каким я его представляю! Восторженным, язвительным и капельку трагичным. А знаете, что в самом деле трагично? Трагично то, что как бы не оказались красивы эти слова, они совершенно бессмысленны, потому что нужны всегда только от одного человека, а я не тот. Да, не тот: не то мое время, обгоняющее ваше, не те мои мысли, и не то мое сердце – трофей настолько сомнительный, что вручи я его вам, оно осталось бы, чего доброго, пылиться среди невостребованных призов, где никто не замечает его присутствия. Я не могу себе этого позволить: у меня есть еще мои дорогие костюмы, мои годы, известная мудрость, которая приходит вместе с ними, и толика самоуважения. И, уж поверьте, если я когда-то в сердцах и сочту свою жизнь недоразумением, то вовсе не потому, что она не течет где-то рядом с вашей.

Забавно, что я все же упражняю свой слог. Хоть и не для того, чтобы вы прочитали, а все-таки для вас. Не для того, чтобы вы отозвались, а все-таки для вас. Все-таки для вас.

Что же я от вас хочу? Верней всего здесь было бы сказать, что ничего, но я, пожалуй, не способен на такое лицемерие. Глупо, право, и мне самому неловко перед самим собою-то, что говорить о вас! А вот пишу же, чтобы просто поговорить с вами. Мне представляется это ничуть не худшим вариантом, чем, например, глядя в глаза, декламировать поэтов. Правда (хоть это и отдает пошлостью), будь у меня возможность, я все же выбрал бы второе. Но, к счастью, моя история из тех, чей конец бывает известен раньше, чем им положено начало, и такое испытание мне не предстоит. Честное слово, подобные приключения более к лицу какому-нибудь студенту, слишком много читавшему и слишком уж поверившему в прочитанное. А я очень хорошо знаю, что будет впереди. Вот я вас увидел, и вместе с вами, в одну какую-то минуту все свое будущее. Как я буду ждать, что вы вдруг нечаянно придете, – каким-нибудь невероятным образом узнаете, что я вас жду, и придете, – и как мне нужно будет свыкнуться с тем, что этого не случится. Впрочем, для этого потребуется только время. Рецепт, который, говорят, неизменно работает! Я же, знаете ли, всегда считал, что оно – плохой союзник ожидающего. Сами подумайте, один день ожидания отличается от другого всего на двадцать четыре часа – безделица! Как выбрать тот самый, в который сказать себе: «Вот и все»? И вот эти дни сложатся в недели, месяцы и годы, в бесчисленные страницы календарей, и я пойму с усмешкой, как бессмысленно было это изнурительное ожидание все это время. А между тем, будет в этом тягучем потоке один какой-то час, после которого нужно смириться. И, конечно, этот час будет случайно мною пропущен, потому что между ним и другим каким-нибудь самым обыкновенным часом пройдет так обманчиво мало времени.

Но я все же привыкну. И это будет период, когда мне будут напоминать о вас случайные незнакомки, потому только, что у них такое же, как у вас платье, кондитеры, торгующие конфетами, которые вы любите, и театральные актеры, потому что вы о них когда-то говорили. Возьму ли я книгу, мне напомнят о вас ее героини, потому что их так же зовут. По утрам мне напомнит о вас само время, с мерным звуком отсчитывающее ранние часы, потому что я подумаю о том, что вы еще спите. Напоминать о вас станут весна и лето, четверги и вторники, поезда и сводки новостей и миллион самых разных вещей просто потому, что они не имеют к вам никакого отношения. Я буду не очень-то рад, согласитесь? Что же будет, когда придет день, и ничто не станет о вас напоминать, ведь время плохой союзник ожидающего?..

Да, плохой союзник. И вы мало чем можете меня утешить, разве что все тем же забвением. Представляете, я не буду уже помнить ни нашу случайную встречу, ни вас, ни это нелепое письмо. А все останется прежним. Так же ярки будут краски дня, так же веселы праздники, так же пьяняще вино и так же сладки чьи-то объятия. Только часы бездействия уже никогда не принесут желанный покой, и сердце все будет неясно тревожиться под тяжестью беспредметной тоски. Вот вам забвение!

Странно, должно быть, вам слышать эти слова, странно и лестно, не так ли? Ведь я не был несчастен, не был одинок, не искал каких-то там невстреченных идеалов, – пусть о них печалятся художники. У меня же было все, что в миру считается благом, это все и сейчас есть у меня. Ничего не рухнуло, не замерло, ни даже поменялось. А вот, тем не менее, я разыгрываю этот предсказуемый сценарий, по которому и без меня разыгралось уж немало историй. И уже знаю, что вы, к сожалению, обернетесь для меня не легким головокружением после минутной лихорадки, а навязчиво-ноющей болью застарелого недуга, напоминающего о себе в каждое ненастье.

Не возражайте. И, ах, оставьте эту вашу снисходительность, хотя, пожалуй, этой выходкой я и заслужил вашу сочувствующую улыбку. Ну пусть и так. Я вовсе не стыжусь своей маленькой слабости. Разве что немного злюсь. Да, злюсь. Ведь, в конце концов, скольких людей мы встречаем мимолетно, и что же? Улыбаемся, жмем руку на прощание и расходимся в разные стороны. Друзья туманной юности, бывшие возлюбленные и бог знает кто еще – мало ли кого никогда больше не будет в моей жизни. Почему же я так беспокоюсь, что не будет именно вас? Вы не знаете?

Все объясняется, конечно, просто: вы красивы, что ж поделаешь с вами. Нет, наверное, не той красотой, какую могли бы признать эталонной тысяча подписчиков модного издания. Но я смотрел на вас и находил…а, впрочем, ладно. Мне нравится думать, что вы красивы именно для одного меня. Хотите быть красивой для кого-то, чье ненароком брошенное слово стоило бы, вероятно, всей этой моей жалобной писанины, а красивы для меня. И я считаю это небольшой местью вам за вашу недогадливость, потому что и вы не та. И не то ваше время, и не то ваше сердце. Видите, какая ирония. Приди вы все-таки, наперекор здравому смыслу, что стал бы я делать с вами? О нет, вы мне не нужны! Жизнь моя прекрасна, как средневековый витраж, и вы в ней, знаете ли, только маленькое цветное стеклышко. Надеюсь, правда, что вы не поверите в эту аллегорию, которую я так услужливо вам подсказываю. Стеклышко – нет! Вы отвратительная брешь в моем витраже. И какая бы не была на нем картина, меня всегда будет ослеплять назойливый свет из этой прорехи. А можно ли в этом признаться?

Я, думается, и без того потратил слишком много слов и едва ли не впал в мелодраму. Это, должно быть, следствие сентиментальности, свойственной любому прощанию. А мне кажется, как раз пора попрощаться. С вами и, если удастся, с этой несвоевременной меланхолией. Пусть это будет тот самый час, когда нужно смириться: раньше или позже, что уж теперь торговаться. Пусть наступает это забвение, которое вы мне обещали, и приходит тоска – не по вам-неисполненному, но по неисполнимому. Я лучше буду ждать ее, а не вас. Прощайте.