Наступил день собеседования.

Около кабинета толпился народ. Все о чем-то живо дискутировали: кто-то листал книги, кто-то штудировал свои записи в тетрадях.

Почему-то показалось, что я ничтожно мало прочитал книг в своей жизни. А сколько было свободного времени, когда ничего не хотелось делать. Да сколько же драгоценных часов потрачено впустую.

Дверь отворилась – в проеме показалась счастливое, но бледное лицо с каким-то бессмысленным взглядом.

«Ну вот, повезло», - подумал я.

Скрестив холодеющие пальцы, я вошел в помещение.

За двумя сдвинутыми столами сидели экзаменаторы. Тот, что сидел ближе к двери в сером по-солдатски аккуратном костюме был похож на Карла Маркса, только без бороды, зато с густейшими седыми бровями. Он строго смотрел на меня через линзы маленьких очков. Рядом с ним, потирая виски, сидела женщина в белой блузке. Ее лениво блуждающий взгляд выражал какое-то усталое презрение. Даже крахмально-белый воротничок ее блузки всеми своими кружевами выражал утомленное равнодушие. Ну, а третий преподаватель – мужчина тридцати лет – вообще никак меня не встретил. Он в это время рылся в бумагах и почесывал рано полысевший затылок, утопая в солнечных июньских лучах.

Муха, жужжавшая между стеклами двойной рамы, с остервенением билась о прозрачную преграду. «И как они туда попадают? – подумалось мне. – Помню, как в школе две пчелы так же между стекол умирали. Долго умирали – весь урок алгебры и чуть-чуть следующей за ней геометрии. И всю перемену, получается…» Муха тем временем стала бешено выписывать виражи. Видимо, ей в этой атмосфере было так же невыносимо, как и мне.

- Здравствуйте, - проявил я вежливость.

- Присаживайтесь, - указал мне место тот, кто был похож на Карла Маркса без бороды, совершенно забыв поздороваться.

«Ладно, - отметил я для себя, - не поздоровался, ну и пусть, лишь бы много вопросов не задавал» Усевшись на неудобный стул, я взглянул на Маркса и увидел свое двойное отражение в стеклах его очков. Потом снова посмотрел на женщину в белой блузке - она сонно уставилась на мученицу-муху. Я попытался ей улыбнуться, но непослушное лицо выдало, видимо, лишь страшную гримасу. Женщина удивленно отвернулась.

- Итак, молодой человек, - обратился ко мне Маркс, - расскажите по какой причине вы решили поступить в наш институт? Так сказать, всецело связать свою жизнь с литературой?

- Ну-у…, - затянул я и тут же задумался: «И правда, по какой причине, что ему сказать-то!?»

- Позвольте, - решительно попросил я, - может этот вопрос, мы отложим на потом, так сказать напоследок.

- Хорошо. – Мужчина кивнул головой.

Я вытер вспотевшие ладони о джинсы.

- Тогда ответьте мне вот на что, - произнес он медленно, смакуя каждое слово. У него, наверное, в этот момент стала выделяться слюна, - я предлагаю своеобразный издательский проект. Если бы вы составляли личную библиотеку, то какие бы авторы в нее вошли и почему?

«Почему? – эхом пронеслось в моей голове. – Вот это вопрос, риторический, скажу я вам. Интересно, что он хочет услышать: какие должны книги быть у каждого или какие мне действительно нравятся? Ладно, буду перечислять все, а там глядишь, им надоест слушать и, они меня отпустят».

- Ну, так что, будете отвечать?

- Гоголь, - выпалил я, - Николай Васильевич.

- Так, - протянул мужчина.

Женщина в белой блузке , сонно взглянув на меня, хмыкнула.

- Интересно-интерсно, - отвлекся от бумаг третий, тот, что утопал в солнечных лучах.

- Ух, - вздохнул я, переводя дух. – Когда я, еще лет в двенадцать прочитал «Миргород», то полюбил Гоголя всей душой. «Мертвые души» – бесспорно, колоссальнейшее произведение…

Лица комиссии поскучнели.

«Не нравится, - отметил я про себя, - а мне самому не нравится. Не Гоголь конечно, а ощущение зыбкой почвы. Не знаешь куда ступить, в какую сторону идти».

Третий экзаменатор снова стал листать бумаги. Женщина в белой блузке с кружевным воротничком опять отвернулась.

Я продолжил:

- Конечно же, в свою библиотеку я взял бы Ивана Сергеевича Тургенева.

- Почему же?

- Потому что без него вообще никакой библиотеки не получится, - обозлился я.

Мучитель улыбнулся.

- Молодой человек, я уже битых три часа слушаю про Гоголя, Тургенева, Чехова и Толстого, о том, что они «великие русские писатели», об их «существенном вкладе в мировую литературу» и прочие штампы. Скажите, неужели вам действительно ничего не нравится по-настоящему?

«Так вот, что тебе нужно, черт безбородый, так бы сразу и сказал. Ну, держись»

- Нравится, конечно. «Тихий Дон»…

Рано полысевший, утопающий в солнечных лучах что-то быстро писал, но тут впервые внимательно оглядел меня. «Привет» – подумал я. Муха – и та перестала биться о стекло и засеменила ножками по его пыльной глади.

- Так-так-так, - подгонял меня Маркс, - уже лучше.

«Еще бы не лучше»

- И почему же? – проснулась в белой блузке.

- Описания просто великолепны. Я когда читал – просто уходил туда – к Дону, к казакам… Одним словом, это потрясающе.

- Продолжайте в том же духе, пожалуйста.

- «Мастер и Маргарита» Булгакова – моя настольная книга. Перечитываю регулярно. Особенно части романа Мастера. «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалеристской походкой…» и так далее – знаю наизусть.

- Ну, наизусть вас никто не просит пересказывать. В общем, тут вам тоже описания нравятся, не так ли? – протирая очки, с ехидцей спросил безбородый Карл.

- Скорее красота повествования. А у Шолохова не только описания, конечно. Просто вы меня торопите.

- Никто вас не торопит. Нужно немного четче и определеннее выражать свои мысли.

- А здесь мыслей не много – здесь скорее чувства. Это выразить намного тяжелее.

- Давайте не будем рассуждать, молодой человек. Продолжайте.

«Да что ж ты замучил меня в конец. Сам что ли не понимаешь, что волнуюсь…»

- Достоевский Федор Михайлович, - отчеканил я.

- Что именно?

- «Братья Карамазовы» прежде всего.

- Ну, конечно, объяснять вы не станете, потому как чувства от прочитанного у вас перекрывают мысли.

- Да нет, - разозлился я, - объясню. Потому что только у Достоевского можно увидеть человека. Не героя, не персонаж с определенным характером, а именно человека в целом, со всей его сложной натурой.

- Описания? – ухмыльнулся Карл.

- Нет, соприкосновение божественного и человеческого. Самый низ падшего человека и непреодолимый верх христианского подвига.

- Смело. Но верно. Иностранной литературе нет места в вашей библиотеке?

- Шекспир, наверное, - подумав, ответил я. – Трагедии. Комедии и хроники мне не очень нравятся. Хотя я их не много читал.

- Что-нибудь из трагедий назовете?

- «Гамлет». Это красивая и одухотворенная поэзия. Впрочем, как и Пушкин, и Байрон, и Лермонтов, и все остальные. Но поэзия – это вещь вообще отдельная.

Молчавшая до сих пор женщина подперла рукой подбородок и, немного сгорбившись, подалась вперед.

- Это как так? – поинтересовалась она.

- Просто, на мой взгляд, настоящая поэзия никогда не несет в себе глобальной смысловой нагрузки. Поэзия – это скорее красоты языка, душа, природа человеческая.

Карл, улыбаясь, глядел на быстрые движения синей с золотым колечком ручки, которую крутил-вертел в толстых пальцах. Рано полысевший зашуршал фольгой, доставая примятые бутерброды с сыром и маслом и, продолжая утопать в солнце, извинился и зачавкал.

- Вы поймите, с утра раннего сидим, - почему-то виновато кивнул в сторону рано полысевшего Карл.

Обстановка разрядилась и я успокоился. «А не такой уж он и гад» – подумал я о Марксе.

- Так мы с вами отвлеклись от нашей темы, - как-то по-другому уже сказал он.

- Нравится «Сто лет одиночества» Маркеса. Фридрих Ницше - хоть это и философия, но трактат «Так говорил Заратустра» написан в оригинальном художественном стиле. Ибсен, Рабле, Гюго, Данте Алигьери, да всех и не перечислишь.

- И не надо. Хватит, пожалуй, молодой человек.

- Да, - подхватила женщина в белой блузке. Она поправила выбившийся из прически темный каштановый локон и улыбнулась белыми, как блузка крупными зубами. – Великолепно. – Ее кружевной воротничок выглядел весело и празднично.

Рано полысевший сглотнул последний кусок бутерброда – довольно большой – было видно, как он тяжело продвигался по белому с синими венками и выпирающим треугольником кадыка горлу.

- Скажите, чтобы заходил следующий.

Я на ослабевших, словно после малярии ногах, двинулся к выходу. Волна великого облегчения обрушилась бальзамом на душу и тело. Но только я открыл дверь, как прозвенел пронзительный звонок, разрезая мою радость и мозг.

Я вскочил с кровати и хлопнул ладонью по будильнику. Тот звякнул и замолчал. «Сон? – возмутилось что-то в мозгу. – Как же так?» «А вот так, - ответил из сонной глубины безбородый Карл, - собеседование сегодня!».

И только одинокая муха остервенело билась между бликующими рассветом стёклами…