Хрусталь слезы медленно соскользнул с ее лица, соприкоснулся с водной гладью и не растворился в ней. Наоборот, зарябив расходящимися кругами, он вынырнул маленьким мерцающим шариком, нащупал течение и медленно заскользил вниз, той же дорогой, которой проплыла уже не одна сотня его собратьев.

Их вылавливали сетями рыбаки, которые дивились такому чуду и отправляли своих жен торговать дарами реки на базаре. Изредка они попадали в руки ученых, которые никак не могли дать объяснение происхождения этих феноменов, ломали копья на симпозиумах и уже открыли научно-исследовательский институт по изучению данного природного явления. Их выхватывала из волн сновавшая по речным берегам детвора и они тут же становились предметом культа, торга и товарообмена. Ну, а особо удачливым, выпадала судьба доплыть до тех далеких мест, где река встречается с морем, ощутить на себе всю его силу, мощь и непредсказуемость, а также сделать свою судьбу совсем уж невообразимой(один из таких шариков обрел свое пристанище аж в ожерелье вождя зулусов).

Она смотрела вслед удаляющейся вниз по течению искорке хрусталя, не пытаясь задуматься о том, какая же судьба ждет выплаканное ей секундой ранее. Ей уже казалось привычным, что каждая капля душевной влаги застывает в полете, пусть каждый раз это выглядело как какое-то удивительное совпадение: только завращавшееся в груди вырвется наружу и слезные железы сделают свою нехитрую работу – в тот же момент из толщи воды появляется маленький кусочек удивительно прозрачного стекла и, подмигивая ей преломленным светом, уносится вдаль. Это выглядело так, словно река старалась поддержать, ободрить ее в минуту разочарования и выглядело мило и трогательно.

Откинув со лба сбившуюся прядь золотых волос, она в который раз оглядело свое странное пристанище. Легкое летнее утро заклубило туманом поросший камышом речной берег, за которым шелестел березняк. Из него временами раздавались голоса диких животных, но они ее не пугали, так как еще никто (ни зверь, ни человек) не явил своего присутствия на другом берегу. К тому же в ней поселилась непонятная уверенность в том, что если такое случиться, то она сможет найти общий язык с любым представителем фауны.

С флорой же и так было все в полном порядке. Тот берег, на котором она жила, был просто перенаселен, завоеван цветами, отдан им в вечное пользование. И этническое (или цветническое) большинство требовало к себе внимания и уважения. Или хотя бы разговора. Так как она не знала имен всех обитателей этой цветочной страны, то старалась обращаться к ним исключительно на "вы”, для того, чтобы никого не обидеть. И лишь заметив кого-то из своих старых знакомых или когда сам цветок отличался компанейским нравом, позволяла себе, склонившись над собеседником и прикрыв рот рукой, дабы никто из окружающих не мог услышать и выказать неудовольствия, она позволяла себе более использовать более личное и близкое обращение.

А над цветочным полем возвышались стены чуть потрепанного временем замка. Пристанища. Она была его единственным жителем и, поэтому, он казался таким огромным, значительным и капитальным. Временами в его гулких и пустых коридорах ей чудились чьи-то шаги за углом и она ускоряла шаг, превращала его в бег, для того, чтобы встретиться лишь со своим взъерошенным и раскрасневшимся отражением. Оно выпрыгивало навстречу из зеркальной громадины, замирало, а затем в его глазах медленно гасли лучики надежды и предвкушения встречи хоть с кем-нибудь. После этого отражение приводило в порядок растрепавшийся на бегу золотистый пожар волос и медленно удалялось.

Она уже почти не помнила, как здесь оказалась, да и воспоминания о том, что было до того, как она в первый раз открыла глаза под сводами замка, уже не казались настолько близкими, как еще совсем недавно. Словно все происходило совсем с другим человеком.

Она никогда не считала, что в ее жизни произойдет настолько крутой поворот. Все шло по обычной, хорошо обкатанной и укрепленной миллиардами отпечатков ног колее. Стандартный вариант проживания отпущенного с долей личной вариативности. Рожденье-взросленье-обученье-становленье. И так далее. С перспективой успокоенья. Вечного. Но было одно, маленькое, совсем крохотное "но”.

Мир грез. Радужная маета в глазах. Мчащаяся тройка, запряженная мечтой, выдумкой и фантазией. Под тяжестью дней, что равномерным слоем кирпичиков ложатся на спину, за этой тройкой становиться все сложнее угнаться, и она растворяется в недостижимом далеке. И память о себе забирает.

Со временем.

Она же не получила приглашения на тот банкет, где ходит по кругу чаша сия и потому грезы и фантазии существовали в ней наравне, вернее, параллельно с обыденностью и реальностью, хотя сложно было определить, что для нее являлось более реальным. И поэтому, отдавая необходимую дань в виде части каждого дня всему окружающему, остаток отведенного сутками времени она проводила в своем, собственном мире, что подчиняется только ее думам и чаяньям.

Ей удивительным образом удавалось отыскивать в многомиллиардном муравейнике мегаполиса тех немногих, которые, как и она, заражены этой непонятной болезнью, черт знает каким путем передающейся. То ли в глазах у них светился штамп канцелярский с тиснением "Чрезмерная заоблачность мыслей”, то ли в их словах были заключены непонятные даже им самим заклинания, а, может быть, просто сердце безошибочно чувствовало того, кто свой. В их кругу было тепло, уютно и можно было, не стесняясь и не сомневаясь в том, что это будет воспринято как-то неправильно, щедро разбрызгивать капельки того света, которым наградили ее судьба, природа и кто-то еще, отвечающий за свет. (прим. Автора. – под этим не в коем разе не подразумевается Чубайс).

Так она и жила, с каждым днем увеличивая пропасть между двумя "я”, двумя своими мирами. И мирам подобное положение дел пришлось не по вкусу, причем до такой степени, что они заключили сделку, в надежде на то, что перебесится, образумится и, со временем, успокоится. Анкетная реальность изобразила подобие улыбки и стала мягче и добрее, а иллюзорность и радужность просто померкла. И это была довольно хитрая уловка….

Но все же…

Она не сработала. Точка возврата миновала.

Ей стало мучительно, непередаваемо, невыносимо… Нет, не больно, а пусто. Неожиданная жестокость ее мира опустошила. Вмиг. Словно кто-то отключил все цвета, щелчком, оставив лишь черный и белый, которые в сумме дают серый. И, однажды, засыпая, ей до хруста сжатых кулаков захотелось попасть туда, где этой пустоты не будет, туда, где цвета вернутся.

Наутро она увидела над своей кроватью золотой, под цвет волос, балдахин и только после этого поняла, что это не ее кровать, не ее комната, не ее дом. В окне, которое к своим привычным четырем углам добавило еще два, вместо обычного индустриального пейзажа виднелось громадное, заселенное множеством самых ярких цветов, поле, за которым медленно и сонно плескалась река. Она подошла к окну и, не в силах сдержать разрывавшую ее тоску по утраченному и радость обретенного, разрыдалась.

И капельки слез, падавшие к подножью замка, разбивались с тихим звоном.

Она посмотрела на башни, чтобы узнать, какого же цвета на них сегодня флаги. Несмотря на то, что в замке больше не было не единой живой души, флаги каким-то образом постоянно меняли свой цвет. Она пыталась узнать, как и почему это происходит, несколько раз даже ночевала на крыше, не сводя с них глаз. Но всякий раз под утро веки наливались свинцом, она засыпала, а, проснувшись, видела полотнища уже абсолютно другого цвета. Флаги бывали красными и в такие дни в ней просыпалась активность и деятельность, бывали зелеными, в такие дни все окружающее ее воспринималось с какой-то особой лаской во взгляде… Впрочем, такие флаги не появлялись уже достаточно давно, в последнее время в моду вошли желтые, приносившие с собой беспричинное беспокойство и растерянность, и черные. В дни черных флагов все было им под цвет. Она казалась себе застрявшим посреди всего этого великолепия чужеродным предметом, словно мошка в янтаре, и запиралась в одной из бесчисленных комнат замка, стены которой были расшиты серебряными узорами. Здесь жила ее память, именно в ней ей удавалось отчетливо вспомнить все пережитое. Потом она шла на реку и сидела там дотемна, роняя редкие слезы.

Хрустальные слезы златовласки.

Однако в этот день башни приняли какой-то новый, диковинный наряд. Флаги были пронзительно-синими, будто кусочек неба пустили на лоскутки. В беспокойстве она принялась ходить из комнаты в комнату, подолгу не задерживаясь ни в одной, словно каждая из них являлась неподходящим наступившему дню местом. Когда же, наконец, ни одной комнаты не осталось, она бросилась в поля, где ей был рад каждый цветок, но и там ей постоянно казалось, что что-то она делает неправильно, пока, наконец, ее не осенило.

Река.

Медленно мурлыкающая на уключинах водная дорожка, которая безропотно принимала ее слезы и дарила ей хрустальные осколки.

И на берегу…

Однажды во время летнего отпуска в одном из курортных городов он увидел продававшиеся на лотке странные хрустальные бусины. Подумав, что это может быть неплохим подарком с юга для знакомых, он купил парочку и, зажав их в руке, направился в сторону пляжа, дабы дать возможность костям и всему, что с ними связано, принять очередную солнечную ванну.

Вдруг он не почувствовал в руке уже становящейся знакомой ноши, а, разжав пальцы, увидел на ладони лишь две маленькие капельки. Пока он удивлялся произошедшему, ….

…. две капельки впитались в его кожу, проникли в его кровь и пронеслись по всему его телу, пока, наконец, не ужалили его в сердце.

В эту секунду он, с отрезвляющей ясностью почувствовал, что это были за бусины. Он понял, вспомнил, узнал что где-то, там, куда не ведет ни одна дорога и не едет ни один троллейбус, живет та, которую ему нужно, необходимо, жизненно важно найти. Иначе все то, что с ним произошло и все то, что еще жизнь наворочает, будет неверно, не по-настоящему, невзаправду.

Он развернулся, добрался до гостиницы, собрал вещи и в тот же день уехал. Надо было начинать поиски, разведывать тропинку, натягивать нити…

Хрусталь слезы, медленно отделившись от ее лица, устремился вниз, к водной глади, что унесла уже не одну сотню его собратьев, и упал в его ладонь. Он зажал эту бусину в кулаке, а другой рукой откинул с ее лба сбившуюся прядь золотых волос.

-Как же ты нашел меня?

-По слезам, милая, по твоим хрустальным слезам.

акая бывает погода поздней осенью? Разная, разная… Разноплановая. Чаще промозглая сырость размывает поля, дороги, небо, воздух и мысли. Реже неоправданно рано вступившая в свои права зима одаривает тяжелым приступом ледового безумия, давая понять, что оголтелый ход холода не остановишь никакими заговорами, а случающиеся по большим небесным праздникам солнечные дни воспринимаются уже не как негаданный подарок судьбы, а только лишь как ее насмешливая ухмылка. Воздух пропитан запахом давно упавшей, истоптанной и замызганной листвы, запахом сожаления и сомнения …

В такие дни ее неудержимо тянуло бродить по городу. Хотелось отложить все текущие нужды и заботы, придумать очередную, уже абсолютно невообразимую причину для отгула, отключить телефон, чтобы никто не смог помешать своим назойливым вниманием, и уйти, раствориться, исчезнуть. Бродить среди мороси и тумана по промокшим лабиринтам улиц, вливаться в ощетинившиеся зонтами людские потоки, смотреть из окон небольших кафе на причудливый рисунок, создаваемый каплями на стекле… Жить медленно, растворяясь в окружающем мире. Порой ей казалось, что вся остальная жизнь всего лишь греза, мираж, морок и на самом деле она – призрак, обреченный на вечное скитание в лабиринтах поздней осени. Зачем? Хороший вопрос. Но абсолютно ненужный, впрочем, как и все остальные вопросы, которые вместо того, чтобы объяснять, только больше все запутывают. Так чувствовалось. Этим наполнялось все нутро и значит, хотя бы на короткое время, это было правдой.

Подхваченная людским потоком, она смотрела в лица тех, кто шел ей навстречу. Не для того, чтобы что-то в них разглядеть или кого-то найти. Просто иногда людям бывает жизненно необходимо поймать на себе мимолетный взгляд абсолютно незнакомого человека и понять, что взгляд этот с теплом. И впечатывая шаг в испещренную трещинами и лужицами твердыню мостовой, она шла легкой походкой абсолютно уверенного в себе, своей правоте и своем предназначении человека, разбрызгивая вокруг себя искристые капли тепла в сумрачном океане поздней осени. Или, как она это сама называла, вспоминая название читанной когда-то книжки, добавляя немного солнца в холодную воду.

На сей раз ноги занесли ее в один из городских парков. Сжалившаяся природа разогнала тучи и они унесли дожди множить грязь в другие, неизвестные места. В свете негреющего солнца сбросивший зеленую пелерину парк выглядел, словно жертва апартеида – так же черен, болен и наг. Была середина дня середины недели середины месяца и потому вокруг было безлюдно, ведь такое время обычно не предназначено для праздношатаний. Лишь на одной из скамеек, откинувшись и запрокинув голову в небо, сидел неопределенного вида и возраста мужчина. Она решила взять с него пример, села напротив и тоже подняла глаза вверх. В дочиста отмытой синеве ветер гнал кучевые облака. Из ниоткуда в никуда. Легко и свободно. Если бы можно было превратиться в облако и нестись, не ведая оков, преград и опор, то она не преминула бы этим воспользоваться. Лишь калейдоскоп из видов и ландшафтов внизу и бескрайняя глубина вверху…..

Она почувствовала, что за ней наблюдают и, оторвавшись от бескрайних просторов, столкнулась с нацеленной на нее прямой наводкой парой глаз. Серо-зеленых. Они смотрели на нее с грустной улыбкой и затаенным в глубине вопросом. "Почему все именно так?”. В этом взгляде бушевали волны разочарования и тщательно скрываемой от всех, но внезапно прорвавшейся на свет, боли. Попытавшись ободрить сидящего напротив, она посмотрела на него со всем теплом, которое в ней было на тот момент, мол, все не так плохо. Не получилось. Мелькнувшие на мгновение искорки растворились на дне открывшихся ей напротив озер души. Тогда она спросила. Взглядом. "Что случилось?”. И получила ответ.

" Остаться здесь? Среди вещей и предметов, до которых мы оба дотрагивались? Которые помнят еще наше дыхание? Во имя чего? Ради надежды на ее возвращение? Но у меня нет этой надежды.”

Придавленная к спинке скамейки неожиданно свалившимся на нее грузом чужих переживаний, она не могла ответить ни словом, ни жестом. Отвести глаза тоже не получалось, словно кто-то свыше завязал их взгляды свирепым морским узлом.

"Единственное, что мне остается – это ждать” – продолжил сидящий напротив.

"Чего ждать” – подумала она в ответ. Глаза незнакомца подернулись пеленой и посмотрели куда-то дальше, сквозь нее

"Не знаю. Новых чудес.”

И связь распалась.

Когда она пришла в себя, на скамейке напротив двое молодых людей в балахонах "Король и Шут” и "Punk not dead” ковыряли ключами бутылку пива, сопровождая происходящее бодрым гыгыканьем в стиле героев приснопамятного эм-ти-вишного сериала. Она судорожно оглядела парк, но недавнего собеседника (или сомысленника) нигде не было, лишь голые деревья шевелили своими ветвями и в этом ей чудилось их сожаление… По поводу чего? Она не могла сказать, лишь знала, что это было очень нужно. Жизненно важно. Необходимо. А теперь все приобретало налет фатальности, ведь случайно встретиться в этом огромном городе практически нереально, разве что судьба поможет, но надеяться на ее благорасположение весьма наивно.

Она вышла из парка и вновь попала в людской поток, который подхватил ее, но теперь уже не хотелось разбрызгивать искры радости встречным лицам. Да и вообще не хотелось разбрызгиваться. Осень потеряла свое очарование и стала тем же, чем и была для всех вокруг – просто холодной сменой сезонов и тягучим ожиданием снега, морозов, череды праздников и завершающего ее запаха мимоз. Вечером, взбивая ложечкой молочную шапку чашки кофе, ей не хотелось думать ни о чем, а только бы поскорей вернуться домой, забраться с головой под одеяло, свернуться калачиком и уснуть. И чтобы, когда она проснется, была весна. И солнце. И чтобы не одна. Но, будучи разбитой чувственным параличом, помноженным на душевный ступор, она просто не могла двинуться с места.

Она покинула кофейню лишь после того, как ее несколько раз об этом настойчиво попросили, так как заведение закрывалось. Ночь встретила совсем неласковым, но отрезвляющим порывом ветра, ударившим в лицо. "Так. Надо собраться и домой. Все там. Все после. Все завтра.” – подумала она и направилась к шоссе. Долго стоять, призывным жестом приманивая к себе вооруженных четырехколесными конями полуночных охотников до денег, долго не пришлось, авто притормозило почти сразу.

Она натянула на лицо дежурную улыбку и, открыв дверь, произнесла

- Доброй ночи. Мне до…

Следующее слово развернулось на девяносто градусов и встало поперек горла. На нее смотрели серо-зеленые глаза. Те самые. Чувствуя, как дежурная улыбка медленно сползает и на ее место приходит нечто радостно-удивленно-ошарашенное, она тихо сказала

- По-моему, чудеса уже начались.

Она была зеркалом. Нет, конечно, не в буквальном смысле этого слова. Она не имела ничего общего с отполированным стеклом, помещенным в раму и висящем на стене в прихожей, а была обычным человеком, одной из миллионов тех, кто ежедневно попирает своими стопами просторы большого города. И все же…

Она была зеркалом. Она отражала в себе других людей. Если отбросить в сторону все то, что жизнь покорежила, то, наверное, каждый, пусть в глубине себя, но надеется на то, что кривая его судьбы выведет-таки к тому самому конкретному "кому-то”. К тому, кто поймет и примет тебя, как есть: со всеми потрохами, заскоками и странностями. В ком можно будет увидеть свое отражение. Так вот - она являлась идеальным образчиком для этой роли.

Она была зеркалом. Ее жизнь была чередой новых знакомств, которые происходили с изрядной, даже пугающей периодичностью. Подобно громадному магниту, она притягивала к себе практически любого из тех, с кем пересекался ее жизненный путь. Не получив от природы, родителей и хромосом общепринятых стандартов красоты она, однако, с детства являлась объектом повышенного внимания со стороны сначала одноклассников, затем однокурсников, коллег по работе, их знакомых, знакомых их знакомых, случайных собеседников и прочих соотечественников. Те женщины, с которыми у нее не сложилось близких и доверительных отношений, за глаза ненавидели ее, стараясь при каждом удобном случае оплести ее жизнь плющом причудливых и, по большей части, неправдоподобных сплетен. Однако, если уж жизнь находила именно то время и место, в котором получалось сойтись, то ее тут же записывали в разряд лучших подруг, рассказывали все свои секреты, делились радостями и невзгодами…..

Но.

Она была зеркалом. И она знала об этом. И потому на предложения руки, сердца и прочих мужских органов, которые она выслушивала едва ли не с периодичностью прогнозов погоды, она научилась находить разнообразные шутливые оправдания, дабы не обижать их авторов. Позволяя себе время от времени завести ни к чему не обязывающий роман, она заранее знала, когда и как его закончить, причем так, чтобы никому не было плохо. Подруг же она больше жалела, чем любила, относясь к ним, как бедным девочкам, которых съедают собственные комплексы. Являясь приметной фигурой в любой компании, она старалась держаться несколько в стороне, опасаясь назойливого внимания в больших количествах. Она любила быструю езду, негромкую музыку, китайскую кухню, купол неба над головой, запах оттаивающей земли….

И не любила зеркал. Каждый раз, видя свое отражение, она ловила себя на мысли, что она не может видеть себя такой, какой ее видят остальные. Или остальные не видят ее такой, какая она есть сейчас. "А есть ли тогда я вообще” – приходила временами в голову шальная мысль Поэтому в ее доме было только одно зеркало, да и то по причине необходимости поддержания внешнего вида в норме. И еще потому, что там жил ее тайный собеседник. В те минуты, когда душевный разлад становился уж совсем нестерпимым, либо когда просто требовался понимающий все с полуслова собеседник, она садилась напротив этой отшлифованной плоскости и заводила разговор.

В тот февральский вечер она вернулась домой еще засветло. Уже который год зима отказывалась от этого месяца, как от незаконнорожденного, а весне и своих детей было более чем достаточно, поэтому город поглотило бессезонье. Время, когда предыдущий день как-то чересчур похож на следующий, а тот шаблон, по которому они созданы, явно не прошел проверку небесного ОТК. Отдав должное обыденным хозяйственным хлопотам, она прошла в дальнюю комнату и зажгла лампу.

- Привет

- Привет. Зима кончается. Тяжело.

- Да уж, в наших широтах она неоправданно длинная. Порой мне кажется, что уж в этот раз вся эта слякоть точно навсегда.

- Ну, ты это брось. Все неотвратимо изменится, нужно только дождаться. Что у тебя нового?

- Светка опять на мужа жаловалась, дескать, прошла любовь, завяли розы, ласкового слова не дождешься, а она к нему со всей душой…

- В сто тридцать пятый раз?

- Как мило с твоей стороны, что ты ведешь этому счет. Да, где-то так и получается. Знаешь, по-моему, они оба виноваты. Который год живут вместе – ну и хорошо. Муж не пьет, зарплату домой приносит, жена накормит его, дети растут – ну и хорошо, как у людей. Только вот….

- Знаю, знаю, знаю… Огня бы, да где ж его взять, раз спички отсырели. Ты всегда была мечтательна. Пусть втайне. Ну, ты, конечно, постаралась успокоить подругу, сказав, что все еще будет хорошо, дала пару якобы полезных советов, хотя прекрасно знаешь, что она ими не воспользуется.

- Ты всегда все знаешь наперед. Макс опять звонил. "Любимая, я все решил, я больше не могу так жить, послезавтра я сообщу жене, что всегда любил только тебя и мы будем вместе, будем навсегда, бла-бла-бла, дальше совсем неразборчиво’.

- Ну-у-у, это тянет не меньше, чем на пол-литра.

- Конечно. Причем когда он выпьет, он такой смешной и трогательный…. И его так жалко становится. Зачем это им надо?

- Это им помогает казаться в собственных глазах сильнее и решительнее. Завтра он будет счастлив, что ничего не сказал жене, что все может идти по-прежнему и выбросит из головы все эти глупости.

- Да будь я даже ежиком, и то бы поняла. Когда мужчина говорит, что сделает что-то потом, это значит, что он никогда этого не сделает. Аксиома. Почти.

- Вот именно почти. Всегда остается возможность исключения из правил…

- Не в этой жизни. Идиотский слоган, правда?. Знаешь, временами так противно становится… Все знаешь, понимаешь, а помочь не можешь… Да и не хочешь… А ведь делаешь зачем-то…

- Ты просто очень любишь людей. Когда-нибудь и сама кого-то узнаешь по отражению в себе.

- Свежо предание….Ну, ладно, не будем о наболевшем. По крайней мере, у меня всегда останешься ты. Скоро снова загляну. Спокойной ночи.

И она посмотрела на свое отражение долгим и каким-то по-особому пронзительным взглядом. Словно ища поддержки. Та она, что была в зеркале, подмигнула ей, ободряя, мол, не грусти, прорвемся. Затем обе улыбнулась друг другу краешками губ.

Той ночью ей приснился бесконечный песчаный берег с грядой антрацитовых скал, отделяющих его от всего остального. Казалось, эти скалы являли собой некую грань мира, за которой то ли нет ничего, то ли все как-то иначе. Она шла вперед без какой-то конкретной цели, песок обжигал ступни, но зайти в воду было почему-то нельзя. Вокруг не было ни души. Она не знала, как она оказалась здесь, знала лишь, что путь ее продолжается бесконечно долго. Налетавший временами ветер приносил с собой разные, абсолютно нездешние запахи; то расплавленного асфальта, то цветущей сирени, то свежескошенной травы, а один раз он раздобыл где-то запах кухни из "McDonalds”а. Видимо, поиздеваться захотел. И во всем окружающем чувствовался намек на некую загадку, которую необходимо, просто жизненно важно разгадать. Но был только песок, скалы, море и бесконечная дорога в никуда.…

Утром, по дороге на службу, она неожиданно вспомнила ту картину, которую видела во сне. Это было странно, ведь раньше ей почти никогда не удавалось удержать в своем сознании кого-нибудь из ночных призраков, а тут получилось, причем с какой-то невообразимой четкостью. "Как хорошо было бы там оказаться” – подумала она – "Вдали от… всего”. И весь этот день получился у нее каким-то рваным и скомканный, она не могла ни на чем толком сосредоточиться, словно где-то рядом вдруг включился таинственный электромагнит, который вытягивал ее из реальности.

А дальше…

Этот сон начал преследовать ее с какой-то нечеловеческой силой, стоило лишь на секунду закрыть глаза, как сразу же появлялась знакомая картина, диссонирующая с окружающими ее промозглыми февральскими лужами. Друзья, подруги, работа, дом, беседы с зеркалом – все отошло на второй план и катилось по инерции. Дни начали пролетать незаметно, оказавшись неизбежной и весьма затянутой прелюдией перед новой порцией прогулок по песку под закрытыми веками. И каждый раз, просыпаясь, она чувствовала настойчивые уколы разочарование, что все закончилось звонком будильника.

Между тем конвульсии бессезонья закончились, из-под проносящихся по небу рваных облаков стало временами лукаво выглядывать солнце, застоявшиеся ледяные лужи потянулись ручейками по асфальту и дни стремительно догоняли ночи по своей продолжительности. Весна неторопливо отвоевывала город.

И зеркало треснуло. Она больше не могла принимать чужие проблемы, как свои. Понимать и принимать других, относиться к ним бережно, как к чему-то хрупкому, что можно разбить неосторожным словом и жестом. Количество людей, заполнявших ее жизнь, стало стремительно уменьшаться. Телефон, раньше звонивший не переставая, теперь обиженно молчал в углу, не понимая, за что он впал в такую немилость. Да и разговоры с извечным зеркальным собеседником ограничивались парой дежурных фраз, мол, как дела?

Но однажды.

В день весеннего равноденствия она пришла домой и, не снимая пальто, отправилась в дальнюю комнату, включила лампу и молча посмотрела в зеркало.

- Здороваться родители не научили, да? Что-то мне взгляд твой не нравится, ну совсем не нравится

- Знаешь, я сейчас ехала домой, ну, закат, хорошо, красиво…. И тут по радио песню запустили, она мне всегда нравилась, но я никогда не вслушивалась в слова, а сегодня почему-то прислушалась….

Это про меня, понимаешь… То есть… Ну, как это… В общем, я была какой-то не такой, что ли. Не собой. Причем мне нравилось это и все казалось нормальным и правильным. Но что-то изменилось… Я изменилась. Знаешь, мне ведь не хотелось этого, я ни к чему такому не стремилась, оно все как-то само собой… Просто… Просто сегодня я поняла, что чувствую, мыслю, живу, наконец, по другому. Образ мыслей изменился и теперь вещи начали меняться .

- Это просто весна. Так бывает.

- Да никакая это не весна. То есть не только весна. Ну, я сама не знаю….. Я должна найти этот берег. И я уезжаю его искать

. - С ума не сходи! Это всего лишь сон, ты ведь читала книжки всякие разные про то, что он из себя представляет

-Для меня этот сон – самое важное, что со мной могло произойти…. Понимаешь, если я его найду, то со мной все станет правильно. Правильно! И я перестану быть всего лишь улучшенной копией своих знакомых и смогу, наконец, быть собой.

- Ты не понимаешь одно, ты и я – из одного теста. Ну, или стекла, как угодно. Мы – зеркала. Мы помогаем людям увидеть себя, такими, какими бы им хотелось быть. Уйдя отсюда, ты просто потеряешь себя и тебе очень повезет, если у тебя получится вернуться. И потом, как ты собираешься искать место, которое существует только в твоем воображении?

- Не знаю. Уж точно не по компасу. Понимаешь, я тут о такой вещи догадалась… Ведь если мы - зеркала, то, значит, где-то есть Зазеркалье.

И она погасила лампу.

Все что угодно