Музыка играла лишь тогда, когда ей того хотелось, в прочие промежутки времени сменяясь задумчивым цыканьем, пока некто, задымляя пространство, сидел в непривычной позе, обнаруживая у себя все признаки невидимого, того, на кого внимания не обращают, или стараются не обращать, проскальзывая взглядом по прическе или подбородку, пробегая вниманием расстегнутую пуговицу под галстуком или пальцы, постукивающие в такт сменившей музыку задумчивости.

Того, кого никто не называет иначе чем "он", да и то про себя, либо не называет вообще, скосив глаза к другой вещи, звали Коттар, и он - еще один штришок к обстановке, немаловажный штришок, что будет видно после - сидел на диване у себя дома, оценивая долгим изнуряющим взглядом тех, кого с ним в тот - то есть описываемый - момент не было.

Солнце заливало стол, стоящий где-то у окна, занавешенного тюлем, и этого было вполне достаточно для необходимой интимности посреди полудня, в чем-то маленьком, уютном и столь гармоничном, что иначе как one's place никто проходящий снаружи по улице мимо назвать не мог. Впрочем, из-за тюля он не мог также увидеть то, что составляло гармонию заливаемой солнцем и зысыпаемой пылью обстановки, где пепельница мило сочеталась с цветом летних брюк.

Конечно, Коттар, пока себя ничем не зарекомендовавший, тоже был предметом обстановки, а деревянным или кирпичным (как то, подо что стилизовались обои) - вам поведует любой биолог, с восторгом в детстве слушавший речи о себестоимости человеческого тела.

Диск в проигрывателе заело как раз на букве "ц", что было весьма ожидаемо, ибо большинство песен, составлявших коллекцию никуда не торопящегося человека, было о цветах, цинизме, целующихся цыганках, цирках, цыпках и прочих ценностях.

Об чем думалось в тот момент, останется за кулисами обстановки, где ставшая неожиданно экспериментальной музыка, женоподобные чашечки для кофе, книги классиков и не только, полувыключенный солнцем телевизор и кое-что настолько мерзкое в углу, о чем даже в литературных выражениях говорить неприлично. Впрочем, кое-что вряд ли лишало умиротворенности Коттара, сидящего, слушающего, читающего, пытающегося смотреть/воспринимать, курить и даже держать руку в кармане, - все это, извольте заметить, одновременно.

Сидя, и в общем ожидая неких перемен, Коттар был практически невидим для своих книжных человечков, мечущихся в детально и талантливо описываемом пожаре, в каком-то роде он был для них господом богом, взирающим на свои творения с сигаретой в руке, рукой в кармане, все это на диване, с рукой (которой - решайте сами), закинутой на спинку оного, постукивающей по его мягкой оболочке кончиками пальцев, пока с сигареты ссыпается пепел, который придется потом убирать, что при кожанной меблировке отнюдь не трудно. Возможно, он ощущает некую связь себя и иного творца этого пожара, писателя, чья книжка была издана тиражом 7000 экз., заказ №<больше-семи-тысяч>. Печать офсетная.

Выбираться из своего уютного ложа ох как не хотелось, как и при всяком идиллическом настроении, тем более что книга интересная, но пришлось, и Коттар, с каждым движением теряя свою идиллическую усталость, дошел до кухни, потом вскипел чай и часы на стене стали тикать, знаменуя однообразными скачками секундной стрелки начало времен.

Подкрался тот самый момент, когда подобное радостное однообразие теряет свою актуальность, когда приходится вставать (выкарабкиваться) из своего гнезда, все еще с остатками липкой лености в глазах и ресницах, и искать смены обстановки ради нее же самой.

Коттар встал и комнатными шажками обмерил свое жилище, которому в скором времени предстояло стать узилищем, если не телефонный звонок, ежели в дверь не постучатся, или не закончатся сигареты, впрочем... в ящике журнального столика их хранилось пока достаточно.

Иногда так случается, подумал Коттар, иногда так бывает, и в этом, в самом факте преходящести всех ощущений, нет ничего унизительного или неприятного, ведь нельзя же представить себя так, в точно такой же позе, с рукой на диване и коленями под книжкой, спустя несколько недель, нет, это положительно невозможно.

Конечно, сейчас, на точке максимального комфорта, ощущаемого почти физически счастья никуда не хочется уходить, но придется, пока это самое ощущение не переросло в нечто более зловещее, в плохо переваренный ужин, в заплесневелый хлеб, в апатию. Естественно, все ожидаемые события, если есть чего ожидать, будут негативными, ибо вряд ли еще раз так повезет, вряд ли карты лягут последовательно и по масти одновременно, но сейчас, или скоро - звонок или стук, которые при правильном настрое лишь оттенят предыдущую картину, а там будь что будет.

Вот входная дверь, вот телефонная трубка; пока я еще могу посмотреть новости или сварить себе глинтвейна, а потом пора будет уходить, или звонить, возможно, придется даже одному бороться с бездействием, с бездельем, ибо с работой уже покончено.

("Я знаю, - кричал, позируя, телевизор, - все устали, но потерпи его немного, Нелли, он не волк, а по сценарию, заметь, ты его все еще любишь...")

Куда-нибудь на улицы, где было так холодно солнечной зимой, а сейчас как раз для книжки и трубки на скамеечке в парке.

И никто не тревожит ни один из каналов, все поглощены чем-то или кем-то, а Коттар уже настроился на одиночество с меняющейся обстановкой, тягучее и бесцветное, и он встал, чтобы подойти к двери или телефону, за которыми, что могло быть, скрывалась намыленная петля или гильотина.