Электричка несла меня домой. Куда я еду? Зачем? Сердце плакало: ты не сможешь без него.

Душа опустела. Хотелось просто смотреть в одну точку и ехать, ехать, ехать… Не останавливаясь.

Вокруг люди: одинаково хмурые, одинаково безразличные к моему горю. Им не было до меня дела. Казалось, никому во всем мире нет до меня дела. Одиночество распирало изнутри, точно большой кусок ваты распирает тряпичную куклу.

Он бросил меня, и жизнь кончилась.

– Опять попрошайки! – издалека услышала ворчливый голос.

С трудом оторвала взгляд от пола: в вагон вошли двое. Старик и собака. Старик не был похож на обычного бездомного - ветхая одежда опрятна, лицо незлое. На веревке он вел такую же потрепанную жизнью, как и сам, черную собаку, с проплешинами на боках и грустным непереносимым взглядом. В трясущейся руке старик держал жестянку, которая скудно позвякивала. Было заметно: старик стыдится просить. Он не подходил к пассажирам, не заглядывал в глаза и не взывал к милосердию. Он молча брел вдоль вагона, опустив голову и следя за тем, чтобы собака никого не беспокоила.

Никто не обращал на них внимания - так же, как на меня. Пройдя через вагон, старик подошел ко мне и в нерешительности остановился. Я поймала смущенный вопросительный взгляд и кивнула. В глазах старика мелькнула благодарность.

Он засуетился, притягивая собаку, и неловко уселся напротив.

Я незаметно наблюдала за ними, и отчего-то становилось легче. Старик вытащил из-за пазухи бумажный сверток, раскрыл его, и на подрагивающей ладони протянул собаке кусочек белого хлеба.

– Поешь, Волчок, – шепотом сказал старик и улыбнулся одними глазами.

Пес взял хлеб губами и со вкусом принялся жевать. Старик ел тоже.

Окончив скудную трапезу, пес покрутил хвостом-закорючкой и умильно заглянул хозяину в глаза.

– Ну, все, Волчок, хорошего помаленьку, – старик ласково погладил собачью морду. Пес понимающе принюхался и с усердием принялся лизать руку хозяина.

А я все смотрела на них. Они не замечали никого вокруг. Им попросту никто больше не был нужен. Казалось, старик и собака понимали друг друга с полуслова. Пес ловил каждое движение старика, смотрел с обожанием. Глядя на них, не было грустно, их не хотелось жалеть. Наоборот, внутри я почувствовала что-то похожее на зависть. Да я завидовала им. Они счастливы вдвоем. А я несчастна. И одинока.

Старик тихонько бормотал что-то, а пес положил голову ему на колени, прикрыл глаза и дремал.

Они вышли на той же станции, что и я. Шаркающей походкой старик спускался в подземку, а собака прыгала и юлила у его ног. И лаяла от счастья и оттого, что хозяин развязал, наконец, веревку.

Я зашла во двор. Подниматься в квартиру не хотелось: давила мысль о пустоте. Хотелось быть на людях, видеть их, слышать чужие голоса. Только бы не думать о нем.

В подъезде, как всегда, не горел свет – опять украли лампочку. Что-то мелькнуло у ног и вжалось в стену. Сердце застучало: крыса! Пересилив страх, я сделала шаг и увидела щенка. Худой и жалкий он трясся в испуге, не меньше, чем я.

– Ты как сюда попал, малыш?

Услышав ласковый голос, щенок потянул носом, но от стены не отошел.

– Иди ко мне, – позвала я. Трусишка лишь съежился.

Я поставила сумку на пол и устроилась рядом. Щенок не отодвинулся.

В темном подъезде сидели два одиночества.

Нет, теперь в его жизни появился кто-то настоящий; наверное, впервые. И в моей.

Мы сидели, и я думала, что отныне у меня есть смысл возвращаться домой. Ведь там меня будут ждать. И любить.