Мама ушла из дома за шоколадом.
Я заварил остатки мате и подумал, что надо бы купить еще.
За пару дней до сего момента я убрал свою комнату и на следующий день проснулся рано, усталым, с головной болью и счастливым оттого, что комната убрана.
Свою оценку за ЕГЭ я до сих пор не знаю и на задворках сознания бродит страх, что я и отчислюсь, и не поступлю.
В предвыборные дни (сессия, поступление) у меня не бывает мандража; мандраж начинается за день до экзамена и кончается вечером того дня.
На улице делать нечего, не с кем и жарко, хотя обещали дождь.
Мне лень побриться.
Я не хочу стричься, пока не поступлю в универ.
Пары страниц из второй половины "Ста лет одиночества", конкретно - того момента, где начинается дождь, мне хватило, чтобы расплакаться.
Мне плохо оттого что не хорошо, и в таком состоянии мне ничего не хочется, даже жить, но объем уже затраченных на будущее сил тяготеет по эту сторону бытия.
Кроме того, от безумия (разнородного) спасает непоколебимое знание того, что апатия закончится, когда изменится мир по отношению ко мне.
Апатия исчезнет сразу же, но через некоторое время нахлынет.
Моя жизнь - побеги от апатии, не потому что апатия - плохо, а потому что в апатии я не могу писать, слова не складываются.
Некоторые ждут, пока я выложу рассказ, простите, он пылится, хотя осталось там всего ничего. Я не могу сейчас писать.
Жду 17 или 21... Апатия схлынет, и я наконец вернусь в окружающий мир, где мир будет ночным и светло-грустным, или радостным, но в любом случае комфортным, даже если ему будут сопутствовать липкие от мороженого руки или походная грязь под ногтями.
Но сейчас я просто не могу быть с вами, господа.