Авторские права защищены публикациями.
Копирайт Алексей Уморин.

«ЗАКЛАДКИ»

Синопсис.

Повесть о несчастной любви и попытке бегства от неё. Те, кому интересны нюансы, эротизм взрослых людей, найдут свою книгу.
Она создана в форме текстовых отрывков, схожих с техникой художников-пуантилистов, когда картина постепенно собирается из цветовых точек. В этой манере работали писатели Василий Розанов, Юрий Олеша, Паскаль Киньяр…
Повествование афористично, всегда философично, порой фантастично. Размышления и впечатления знакомят с внутренней жизнью главного героя, (обычно совпадающего с автором), вовлекая читателя в сложный, насыщенный мир личности. По мере того, как образ тонкого, чувствующего человека с развитым воображением становится ясен, читатель понимает, что герой безнадёжно влюблён, однако предмет любви замужем и вот – мужчина делает попытку бежать от захватившей страсти.
Диапазон высказываний черезвычайно велик: от мистических предположений о том, что некогда юное человечество испытало на себе власть змей и это ледяное жестокое извращение до сих пор аукается в наших страхах, снах и сексуальных предпочтениях, до размышлений о мистике ножа, выписанной как набормотка деревенского колдуна, до точных, хотя и небесспорных портретов людей и городов.
В тексте представлено множество откровенных СМС, впрочем, по форме пристойных. ...Откровенные интервью с женщинами, бытом своего племени поставленным в необходимость продавать своё тело на дорогах – деревенских алтайках-«плечевых». Показаны и варианты других женских судеб.
Особым свойством данного текста является выразительность его и поэтичность, чьё появление диктуется логикой текста: соединение влюблённых невозможно - мужчина крайне стеснён в срествах и -
…И начинается путешествие-бегство через две страны (некогда бывшие одной): из Евпатории через Москву в Сибирь, в далёкий-далёкий Горный Алтай, являющийся чем-то вроде духовной родины для многих россиян, некогда прошедших путём духовного поиска (возможно, не самого верного, но искреннего). Там, в шаманской глуши Сибири, герой рассчитывает получить свободу от пленившей его женщины.
Находясь в раздражённом состоянии, он говорит откровенно о местах, которые проезжает, чьи названия отлично знакомы каждому русскоговорящему, но беспощадно точно описывает он и свои собственные ощущения и впечатления, что тоже есть состояние, знакомое каждому из нас, испытавшему сильную страсть. Череда картинок городов, которые проезжает он по пути из Крыма к Москве, ярки и своеобычны, а «вагонная откровенность» даёт возможность присмотреться к событиям жизни попутчиков, каждое из которых резко и понятно, как всегда, когда глядят со стороны.
…Затем Москва. - Впечатления от неё, и горький отъезд, после встречи с любимой, череда знакомых непонаслышке
городов, и – Горный Алтай. Отчётливое описание великой Катуни, заплыв в её леяных водах, граничащий с попыткой самоубийства, поездка в глубины гор по бесконечных пылящим дорогам, подъём через мистическое ущелье на гору…
Но – любовь не отпускает. И – в обратный путь, замечая всё, отмечая, злясь или осмеивая мелькающую за окнами авто жизнь.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

1. УЕЗЖАЯ

Юг.

...А главное, не забывай их кормить и, наказывая, меняй руку, чтобы обида была неумелая.

И, выкладывая мозаикой цветной виноград по шлифованному мрамору, помни, что белую дымку с фиолетовой ягоды легко смыть, но блестящая, мокрая лоза так же различна со свежей, в пыльце, как нежный пух по щекам девушки различен с темными усиками над припухлой от желания губой дважды рожавшей...

И знай, любимой чужой, чужими любимый: беда - суть мужчины. Не месть богов и кара болотного демона, но каинова печать пола, хозяина слова "Беру!".

Горе есть милосердие.

А жене говори "Приду". И пусть ждет хотя бы и век. На то она и есть.

Он был лыс, веснущат, и дешево леченые зубы давали о себе знать к вечеру запахом изо рта.
Она плакала по ночам, ловила любые его слова, умирая от боли, ревности.
А он - был добр и позволял себя любить, слова дурного не говоря, порой, в удобное для себя, приезжая...
Тридцать лет. Потом просто сердце...

Но ехать необходимо, необходимо! Воздух-х...

...И девушки с печальными глазами, и женщины, женщины - с блестящими карими, но с проросшим зерном горечи, с таблеткой хины внутри, словно вшитой под гладкую кожу их, гладкую, но уже потерявшую прелесть невзятого, недоступного и потому как бы невидимо надкушенные с краешка, обозначившего принадлежность женщины аккуратным следом зубов по живой, прямо, по ней,
несколько времени усиливший влечение, как мед, оброненный с ложки, привлекает мух, но ведь не мух ждали. Пусть даже и самых фиолетовых из сонмищ их...
И только девушкиным, серым от ожиданий глазам, блеск от привычных женских слез, кажется светом недостижимого. ...

Ты всегда путал разные вещи. Но плотник любовь вколотил в ребра рифлёные острые скобы, и теперь ты не ошибаешься: больно. Нечем дышать.

Ты оттягиваешь меня от жизни моей, как гнут лук. Превращаешь меня в совершенное, в орудие, ты сушишь и гнёшь по лекалам себя, - по бедру, бедру своему, по талии зрелой виолочели, грудям и по выпуклому животу... Ты всё делаешь правильно, женщина - значит, мастер любви.
А я был просто деревом. Живым раскидистым деревом.
Не будем про гнёзда и птиц, но корни были. Не обойдёшься ли веткой?

А-а, тебе нужен ствол...
- Бери же, бери!!!

Нету нам нового. Только глаже дороги, обувь носится дольше, и новости узнаем не вставая. Но так же рожают, и носят так же,только все более пьют неразбавленное вино,да колесницы бегут быстрее.
И - больше людей. О, как же нас много!

Как корчатся лица пьяных! Как страшно!

Пьяные, добела мытые водкой, сколь очевидны вы и прозрачны стороннему взгляду, Но мал человек и, верно, вверху, кто-то и нас так же видит, - нас, мыслящих себя трезвыми.

Противлюсь, но не уставу людей, а главным правилам одинаковости. Равно успокаиваемся к 50-ти, остро глядим в осень под 60, учимся мыслить потом, потом... Если бы мочь - вот что сменить, календарик порвать, смыть, вывернуть наоборот.
Однако, восставшие ангелы против того же умышляли, правилом, равным для всех тревожимы были, своей, извне, управленностью подожжены...
- Я понимаю бесов. Значит, отвернулся Бог?

Еще здесь, нескоро ещё, нет-нет, но по тени, холодку за спиной чувствую: взял ладонью в полукольцо и медленно сжимает пальцы ближний отъезд. Сожмёт - сразу долой, с корнями, из горячей, морем пахнущей моей земли.
Только кажется рука его полукольцом. Обстоятельства - всегда блокада. Иначе отмахаемся, отобъемся. ..Лень и - так хорошо корням в теплой земле.

...Но кто и когда хотел избавления? Мы наматываем проблемы как одеяла на голову, майку на обгорелые плечи - чем бы ни занимались.
Ничего не делай - и сдохнешь, задушеный сползшим тюрбаном. Живём, пока хватает силы бежать под встречный ветер, сдувающий тряпошный куль к затылку.

Читая свои стихи, тешим бесов самолюбия.
Но и не читать грех, как бросить голодного ребенка с распухшими от дистрофии яйцам.

То что кажется "...Не со мной", то сделал, наконец, сам.

И все, что сжимает меня в кольцо, и что бьет обухом в лоб, лишает дыхания, бранит и разьедает глаза, все же меньше меня, незначительнее, меньше...

Легко в печали: слеза - вот и дело тебе, и повод, причина и смысл. А ну как с улыбкой пробовать, насухо?
- Сыплется сухой мир, наразбег песчинки утекают, шуршат. Да и есть ли хоть одно долговечное у людей - без слезы?
...Пот - что? Одного пота мало.

Пока живешь, жуя, и мелкою стежкой трудясь, ты соразмерен. А встал на свой пласт, воздуху в руки забрав, озираясь и миру рад,
- ан, -
соравных-то мало, почти что и нет.
Один.

...Только не ложиться, лапки не подымать, только, чур, за воздух, за воздух свой держись.
Умеешь, умеешь!

Скажи космосу: 'Это я!'
...Ну, хотя бы тихонько. Попробуй.

- Услышит!

ТИХОНЬКО

Музыка метит избранника одним широким мазком по лбу. Одним широким мазком кистью наискосок лба метит музыка навсегда проклятых, неузнанных, бесприютных и - без надежды найти приют слабых как осенний шмель детей. Своих. Счастливых.

Моцарт строит мир. Взят за маковку и с радужным пузырьком ноты внутри головы, плывешь ивовой веткой легато ко свайному мосту аккордов фортиссимо.
-Делай со мною что хочешь, Моцарт радости.
Хочешь ты что?
- На...

-Музыка, знаешь что? Музыка это рентген. Вот и работай рентгеном.
- По уши в ваших кишках?
- А ты как хотел?

Музыка есть кишок, есть коленок - и горла, и головы есть. Чем отзывается в тебе, того она и есть.

От солнца, садящегося за горизонт, по воде натекло прозрачного красного лаку для ногтей, а в небе по облакам всё шире разливал свой свет разрезанный арбуз заката.
И от этого уезжать?
Уезжать от теплого моря, как от любимой любовницы. Любовницы неслучайной, по душе скленной, по телу выделанной, по тебе. Не только отрываться, но и знать, что, раз тебя рядом нет, значит, придётся ей ночевать еще с кем-то... Тебя-то уже рядом нет.

Степь у воды всегда больше. И можно взорвать степь, поджечь, зарыть миллионы - кого ли? Чего? - Степь всегда больше.
Привязанная ко вбитой палке, бродит по ней кругами коза времени. Подымет башку с жесткими волосами и вертикальным зрачком. Глядит. Безмысленная...
Степь всегда больше.

Без меня, помимо «я» - моё тело хочет тебя. И могу злиться, отвлечься, но стрелка с магнитом, впаянным в член, смотрит тебе между ног. Так что говори, что хочешь, как хочешь. Пока это магнит, можно не беспокоиться. А это - магнит.

Мрак, чтобы увидеть. Или уснуть. В этом "или" весь человек.

...Не все мы люди, о, далеко не все. Легенды смягчают, живые - молчат.

ЧЕЛОВЕК

...Только-только там над крышами посинело или вдруг тёмно в глазах, как заходил, заходил, голову обхватив ладошками, встряхнулся, бормоча лад не в лад, подтянул еле - песенку? волчий ли вой?, - не нам, не себе, а кому- не понять, в прискок, подобьем чечётки перебрал ногами, хрустнул больным плечом, к тяжести прилаживаясь.., - глядь, - и развиднелось, низом сошла, струйками потекла, тая, хмарь.
...И - укладывается, кряхтя, старуха-беда в болоньевом выгоревшем плаще в деревянный крашеный ларь, вдали грохоча..

МЫ.

Ежи едят кур, далеко разбегаясь и прыгают, припадая на задние лапки. Синие точки на запястии правой лапки - метки на траектории. Обыкновенно, ёж разрезает воздух во всеоружии: орех подмышкой слева, орех справа подмышкой, и один, трешинкой наколотый на иглу на спине. Спинной орех Спинной вызывает ежиное беспокойство, и его приматывают хрустящим тонким чёрным скотчем в один слой, при стечении народу, аплодисментах, восторженном перешёптывании... Ёж предаётся скотчу со свойственным им природным тщанием, дома репетирует текст клятвы, делая характерный рубящий жест лапкой наотмашь, долженствующий показать решимость его, самца и жесткость сути предстоящего действа.
Обыкновенно, курицы к тому времени и след простыл.
...Что совсем не мешает радоваться.

Представьте себе рогатую женщину.
Как она плачет в постели, как она бьётся в кружевных простынях голая, дергая себя за роскошные блестящие волосы, горячая, смуглая, жаркая, как сгибается, - подбродок за колени, сунув обе руки между сдвинутых крепко накрепко округлых колен...
И цветы с подконника смотрят вниз. И с улицы, с мостовой, снизу ничего в открытом окне с цветами не видно.
Пусто.
Нету её.

По особому откликаемся на букву Ё. Свои отношения с нею.
...Взять "А": первая, чисто белая...
- Так же острая, острорежущая - скальпель. Хирургическая сталь кишки пластать!
Или "Я"... Оранжевая, вертит круглой лысой башкой, бреется дважды в день. Обозначает меня.
- Куда ей, я-то в щетине.
'О' - толстяк, банкир, трое забытых детей, и ни одной любовницы - некогда. Друзей у круглого нет, да только что ему? Толстому и не повеситься.
И - наша "Ё"
...Стрижена бобриком, в добрых оспинках, с выступающим волевым подбородком. А как в атаку идёт? Просто герой. Это вам не предсмертный вопль японского самурая "И-исс!", не ужас в выпученных глазах - "Убьютубьютубью..." бегущих слева и справа бойцов "А", "О", Э.., и даже у свирепой "Ы".
Нет. Это уверенное, точное наступление, когда сияющий штык примкнут в стволу, это бег на врага, и тот слабеет уже, коленки его трясутся.
- Еще бы!
Прямо в уши валит басовый, бородового цвета "Ё-Ё-Ё-ёёёёёё!..."
...Хенде хох!
И убивать не надо. Не надо убивать ни-ко-го.
Вот - "Ё".

И ведь имя твое начинается тоже Е. – Оно то же «Ё» - тональностью посветлей…

ЧЕЛОКИ

Раненого кота лечишь и не знаешь потом: вопреки ли, благодаря тебе остался он жив?
С людьми, впрочем, то же.

...Снимал живую кошку, кем-то наткнутую животом на железный кол ограды детсада. Сошла упруго, легко.

...Человек родился у теплого моря летом в незапамятные времена. Он был бы счастлив, когда не потребность в мороженом.

Они работают мухой, садясь то на бутерброды, то на экран. Скука, но - прогрессивка, зарплата, квартальные... К старости, поднаторевшим, им поручают хрусталь и ответственные дела на банкетах.
...А когда выйдет в тираж, на пенсионе осеннего солнышка помнится ему только родное говно.

Дорога и женщина – вот всё, что дано нам судьбой. И если пришла первая, тебе в другую, и наоборот.
Проверяют одно - другим.

Взгляды сшибаются, режут и вот даже кто-то и - атомный удар, но это цирк тренированных молодцов на канате.
Что там, где кончится тела недолгий канат?

Выпрыгивая в своё небо, женщина ушибается сначала о мамину руку, потом за ноги хватают взгляды мужчин, и, - всегда и больше всего, - вязкая суть естества. А если хватает сил, времени, таланта, и удача с деньгами оказалась в фокусе наконец, женщина подымается к своему Небу, а это просто перевёрнутый жестяной таз. Для стирки.
Бум-бум. Бум… – слышат небожители редкие удары внизу. Но не сочувствуют: обычное, женщины…

- А с равнодушными как? Теплыми, что «ни горяч ни студён...». Ведь не крадут во тьме...
- А никак. Узнал кого ихней породы, уноси ноги! Либо - заряжай прямо в лоб и оберегайся, но, упаси Бог, не рыщи, не мсти - на то особые есть. Не мы.

Дыши, где твое, а убьют - их беда.
Другое - тяжелеть тут нельзя.
И от них...

В ПРОМЕЖУТКАХ

А если спросят: "Жил как?", - не лги и не силься, ибо тщета есть плоды наши и недолог хлеб. Улыбнись и на все, в вину поставленное, кивай: "Было." Поскольку мало в землях того, чему бы не вожделел ум твой и не тянулись ладони. И если жаждала кожа, то и сердце хотело. Потому, надейся. И будет заслуженное, с плюсом Милости.

Выбери счастье, отказав иному всему, и не будет у тебя ни-че-го. Возможно, и счастья.
Но выберу только счастье.

...Ибо слово "потом" - консервы Вечности.

Говорю тебе: заложена в человеке удобненькая кабинка без окошек с костяной рукояткой главного привода, рычажками от конечностей, с пультиком злобы. Там по кнопочке на позвонок, лампочки от челюстей и многоходовой переключатель сердца. Про член не говорю. Что, член, подумаешь...
На хороший замочек надо кабинку бы! А ключик в уме…
Но - так много дел, так много дел, заматываешься.

- А ты ей налей – и ....
…А выпьет и даст.
Тысячелетний опыт не ошибается и вот пятнадцатилетний мужик уже покупает женщине алкоголь, чтоб размягчить её.
Им не нужна умная и живая. Им нужна вата. Сахарная. Так вкусно…. Это, верно, так вкусно…

- …А вот не пей!
- Да как ей не пить?

…Он всётаки предан ей. Просто не может разобраться в себе, и спутанными в клубок страстью, страхом, жестокостью, барством поочерёдно заменяет то, что просто «люблю».

...Господи, какая ты красивая! Кажется, сердце не выдержит крови, что хлещет в него, когда смотрю на твои фото. И, ничуть не кривя: в такие минуты мне всё равно. Лучшее, счастье с молодой тобой невозможна, проще сдохнуть. И всё более - зло на себя, вина за твое долгое одиночество, моя вина.
- Ну и что, 5 тысяч км??
Мог догадаться! Почуять должен.

Война и поездка - два вида движения. Но война - сразу и ото всего, поездка же милосердней. Но и она наждаком воздуха стирает лицо. И душу - если там есть окно.

- Куда, куда несёт тебя по ужасным просторам хромая старуха с крашеными хной волосами??
Собрала она тебе узелок - краюха, соль, варёные картохи, - или канул в путь, хлебнув воды под журавлём во дворе?

Помещаюсь ли я - я, с ночными четырёхэтажками домами где редко светит окно, с худой мёртвой собакой в мешке, зарытой в старом парке, с книгами и утопленной синей ластой, я - с последним летом детства
дыханием, солнцем над морем, солёной землё, гудящей под босой ногой - вмещаюсь ли я, целиком в кроватях этой любви? Или прошлое брошено старою курткой в чердак далёкого дома в горах?
А тут - только красный огонь, учащенное дыхание?

Утро равно накрывает любивших, обнявшихся, и недолюбленных, в сне заплетенных на шеях близких их подобьем пеньки.
И насильников подымет утро из морока ночи, к воде из носика чайника, обметанного изнутри коричневым кариесом накипи, к боли в красных глазах и к новым насилиям, на которые понуждает угрюмое вожделение к закинувшемся в тревожном сне телу плененной женщины.
Еще и потому выбирает это, чтобы забыться потом. Продлить невиновность свою сном. Насиловать, чтобы побыть прежним.
Оттого и двояки они поутру, что - будто жалуются.
Будто надеются: пожалеет, полюбит, простит...
- Что я такого делаю? Это и все делают. - думают, свирепея от вожделения к беззащитной. Оттого кажутся неистощимыми.
И только женщина мучается внизу до конца своего одинаково.

Печаль от того, что сейчас под другим она стонет и дышит, вминаемая, - как будто тобою любима,- воронкой подымается от правой ноги, расширясь, задымляет печень, хоботом входит в легкое, сосет.
То ли подняться вверх и - пускай там грызет до позвоночника?
Или, у сердца, ждать? Там - разом...
Когда-то все к счастью.

Но была ли она только с тобой, или третий кто-то висел над вашей горячкой в постели? И, шел следом по ночным тропинкам на степной травяной запах, на стук ваших пяток по влажной для ночного тумана земле?
- Кто он?
- Память о других близостях, обидных, окончившихся ничем, иной и болезненный опыт прощаний, предательств и забота о хлебе.
...Ночью земля гулка под ногами: она говорит с Луной, - непостоянным, нежным любовником голосом напряженым, золото ее голос, и она во влаге от страсти.
Но взойдет Солнце-муж, возляжет, жарко дыша, возьмет и - сухая, покорная, примет его в себя, потому жить-то надо, а любовь - как нибудь к случаю, уж как нибудь...

Непереносимо видеть тебя и его спящих. Сон с женщиной - всё. Чем дольше спите, тем. Ночью проснуться и смотреть на спящую рядом женщину, спокойную, совершенно твою... Не потому что нету желания. Потому что нежней.
Душа хочет отдавать свою нежность. Нежность переполняет печень и та зацветает сиренью. Не бронзовой окисью, дурак, нет. Сиренью, знаешь?
- Ночами на тебя он смотрит? А утром?
А, к чертям!.. Ничего не меняет.

Учу дурному.
Учу быть медленной, тосковать и тянуться вслед. Горячим словам учу,
и - отдаваться, и хотеть только своего мужчину.
…Слезам.
- Это плохо. Становишься беззащитной.

Когда тонешь от судорог, выдохни и так задержи дыхание, раскрой глаза, гляди в воду. Примерь смерть: помогает только подобное.

"О ПРЕЛЕСТЯХ ЗЕМНЫХ..." (начало трактата )

Любовь - боль. Болезнь. Обобщение - лекарство.
...Или привыкание?

Стань - болью...

Сильная боль, если она каждый день, меняет каноны эстетики, становится печатью времени, как, у базаров, - калеки с медалями после большой войны.
Боль меняет твоё лицо.
Болью меряют. Со здоровяком не о чем разговоривать. Повоевал или смертельно любил - брат. Эстетич. каноны поддаются только боли, но меняются навсегда.

Отожми тряпку времени, в тазик натечёт страдание. Меняются эпохи, но уровень жидкой боли только растёт. Потому что, принятое эстетикой за правило вчера, правилом и остаётся. Становится обязательным. Исключение - любовь и война. Но, хвала Богам, они повторяются.

Женщина, не приносящая иную жертву, должна ежемесячно потерять крови. Так и человечество нуждается в кровопусканиях - с поправкой в цикличности. Оно женского рода. Оно родит.

Когда я делаю тебе ребёнка, на тебя надеется Бог. Через меня пальцем Он упирается внутрь, в твой живот.

Уже знаем, что беременная прекрасна. Прекрасна и боль её, что труднее понять. Но так есть.

Беременность - высшая форма смирения: носить в себе не себя.
(Зашитая в теле хирургическая игла - ничего, привык...
Натирающие пятку башмаки...)
Только беременность эстетична – она правило, правильно.

Привыкание и есть милосердие. Но привыкший делает своё страдание общим. Правилом.

Правила представимы. О правилах говорят наши тела.

О правилах древности говорят наши слёзы, движения, и
- что пугает вдруг.

АНАКОНДЫ

Ненавидим змей. Генная память - чушь! - Подсказка!
(И - крупные насекомые. Да, крупные насекомые...)

А кто сказал, что история последовательна? Слои раскопов?
- У Тех были другие следы. Мы ищем себя, не Их.
Подобных ищем, не иных - нас так настроили.

...Дарвин? - Забудь!

Почему прежде умные, сильные люди, вдруг снявшись, сдвигались в неведомое? Только ли новые земли и золото? Только ли спорт? Или приняли чужой вызов, увлеклись догадкой, мучающей и меня?
Человек всегда игрок, и приманчивее всего предельные ставки.
Не дошли, не дошли, отвлеклись.
Дошедшие безвозвратны.

Змеи-гиганты, владевшие планетой прежде нас, на заре нашей расы владели и людьми. Они использовали женщин. Самых прекрасных, отбраных ими и очень хорошо обученных. Женщины умирали в мучениях. Холодный ум змеи находил в том развлечение: мистерии в гигантских пещерах обязаны смотреть люди-мужчины. Не гекатомбы. Змеиные танцы мучений - долгие и утонченные. И длились, длились...
Собственно, они и не прекращались, меняли публику.
Особое зменых мистерий: танцующие или привязанные - девушки не сопротивлялись и не кричали. Никогда не кричали.

...Смирение. В обмен на мудрость, наслаждение и вечное освобождение. И до сих пор так. И правило: боль, страдание.

Пещеры есть. У них женские имена, но дна нет.

...Боимся змей, непроглядно тёмных и длинных пещер, крупных насекомых. Мы всё помним.
И есть женщины, меченые былым страданием. Их можно обидеть, наказать, ударить, можно быть непереносимо жестоким – поймут. Им в радость жизнь:
помнится иная Боль.

Всё, что происходило в Тёмные века и всё, что происходит с нами сейчас - чтобы опомнились.

...Анды. Гигантская анаконда так и ненайденая. Стреляна, но неубита. Поймана, но удрала - порваные сети, канаты, сожраные коровы-приманки. Пушкой не пробовали, пушку в Анда не затащить.
И только природа выносит иногда их тела, когда землетресение, оползень или сель. Природа их сильней.

Восток - он принял на себя и пережил змей. Древняя Индия единственный конгломерат народов, сохранивший себя под владычеством царственных гадов. Но кошмар был слишком силён. Замёрзшее навечно время Индии.
Спасались только внутрь себя, вот Индии - аскеты, нирвана. Ближнему Востоку - наркотики, Китаю - легенды, потому что Китая, того Китая, просто нету теперь. Змеи убили гордых, а мир их был задолго до того, как люди прорыли каналы...
Наркотики нам там - как обязательное. Без них не жили. Людям не полагалось без.

Общее знание строит в шеренги. Общее – без людей.
Небо – Космос? Чушь. У одного там третий этаж и сосед, заливший водой, другому - небо из наждачной бумаги. Некоторые держат там фотографии, некоторые новые стулья и ключ к деньгам.
У меня небо – треснутая чашка с цветочками, в трещины смотрят ангелы, из трещин идёт дождь. Битая посуда.

...Ренессанс наркотиков. Кто правит этим миром теперь? Или Что?

Белые северные варвары не были змеям нужны. Холодно. И теперь мы двигаем Землю.

Цыгане бежали из Индии. Не только они. Но им разрешила Змея.
Почему цыгане умеют предсказывать, чуять, воровать - в награду?
- За что? Чем служили Змее? Что отдали, предали что, почему женщины их некрасивы?
Цыгане хитры...

Хитрые...
- Они обещают нам всё, но в другой жизни. На планете другой, но не сейчас. А мы расстаёмся тут, тут - нАвовсе, к чертям, навсегдаааа!

... другие планеты, Циолковский... - Да все, что достанется космонавту - варианты развития нашего мира.
Предел мыслящего - Солнечная система. Да и тут делать нечего.

...Сомнительно, что межзвездные расстояния преодолимы. - Разве, когда нибудь, когда станет ненужно, но и до того ракетное, междузвёздное сообщение бессмысленно. Зачем Земле ответы с планеты N. - через, ну, - тысячу лет? К его возвращению изменится и сама постановка вопросов. Ответы вчера - зачем!?
...Средневековый алхимик, чудом побывав на Веге, что принесёт? - Ликуя, подаст нам дешёвый способ обращения свинца в золото. - Паника на биржах, родина, со своими шестьюстами тоннами в слитках, в ужасе, цены взлетят, рождаемость снова к нулю, и - всё. Ни технологии Японии, ни валовой продукт Китая не сдадутся. Не говоря про Америку: бакс выдержит всё.
А, скажем, слетал и вернулся ну, - умник Пилат? Больше всего Пилата на другой планете обрадует авиационный пулемёт на мобильном шасси. - Никаких восстаний в Иудее, никаких шансов у покоренных туарегов, нубийцев или - кто его там еще беспокоил?
- Змеи...

Объёмная, разделённая мирриадными расстояниями, рассеянная Вселенная, - просто бесчисленные, схваченные у нижнего среза резинкой макаронины, варианты развития судеб Земли. (Объём пространства, протяженный во времени и выглядит со стороны трубой, 'макарониной')
Близки по своей сути миры, притиснутые рядом, ( и Он экономит), но, по мере удаления, всё более рознятся, становясь просто непознаваемыми для нас - даже если когда нибудь эти самые 'фотонные звездолеты'...

- Ты правда хочешь быть со мной после смерти? Зачем?

Кто умер, живут дальше по руслу, начатому на Земле.
Вселенная, (здесь) пучок роз, стебли у среза сжаты Рукой Его так сильно, что сошлись в точку (нуль по шкале времени). - Да просто в Руке и укоренены.
...Чем дальше - тем растопыреннее. Но вечно не одиноки: на стеблях бутоны цивилизаций, от них опять боковые побеги. - Чтобы потом, по концу этой жизни, нам было где течь.

Даже аду Данте тесно под базальтовой коркой планеты. Людей - миллиардов двадцать прожило. Недопекали бы...
(Возможно, в аду нас пакуют в файлы формата 'джипег'?
Но цифровому отображению души неопасен калёный шампур или стеклянная гора.
...А жесткий диск сохраняется по условию.)

Деструкция всей оболочки - единственное, с чем нельзя совладать. С прочим разум справляется. Повторяющиеся войны - попытки вечного разума преодолеть единственную свою преграду - смерть.
Или показать нам её преодолимость?
Или - от нас освободиться?

Война меняет эстетику. Как и любовь. Эстетику меняет гибельное. Убиственное - прекрасно.

Но всё, что необходимо разуму, состоится и повторится. И война.

...Война. - Воздействие на живое и тёплое - остро отточенным.
Любовь, по аналогии с войной - обволакивание твёрдого и отточенного, тёплым и живым.
Любовь - суть эстетики. А разница времен отмечена разницей в форме смертоносного, обволакиваемого любовью острия. Разница времён – в убойной силе его. Чем смертельней суть – прекрасней произведение.

...Война, это, конечно, дорога. Но и любовь - путь. Мир суть одно. Разнообразие только игра полупрозрачой и плотной теней.

…Но как болит эта тень, плачет как!

ПИСЬМО

Личная история: ...плоховато, плоховато,
плоховато. Два года тому пошли стихи и это стала другая жизнь.

Мир всё же сплетается в косицы или становится по местам, наконец откровенно показывая заводные пружины. Вот это колесико толкало во-он ту малую штуковину, которая в свою очередь отсчитывала шаг на соседствующей шестерне. И потому всё обернулось и вышло так-то. А вот туточки и сошлось.

…Даже вдаль механизма видать. В пощулкивающую глубь.

Очень важно иметь в доме кота, согласного, чтобы сидящий в креслах на него ставил ноги.

Прошлое неизменно, и чем стал бы мир, умей люди
его менять, - чередой перезагрузок? Помнишь в "Матрице" эту двойную чёрную кошку, которую видит Нео, возвращаясь от Пифии?
Короткий толчок и - ни один бы не понял, что миг назад была просто другая жизнь. Впрочем, мы привыкаем, хотя, согласись, оскорбительно. Но может быть в одной из тех реальностях мы бы нашлись давно и никогда, и ни за что не расставались. Как можно тебя не любить?
- ...Много красивостей, не находишь?

Но всегда есть ты. Невероятная красивость. Условие существования.

Ну всё - другое.
У дерева два лица. У пчёл и куста два и у воды, и у кошки два. И у тебя. Вот ты думаешь, что ты любишь, а с другой стороны? А есть ли она, вторая сторона твоей любви в этом мире неплоских вещей? Не знаешь? Ну, иди-иди, вдоль бетонной стены, на припеке и вдоль воды, иди-иди... Что там? Может крючья железные торчат, а может...
А посмотри ка, на крючьях кто? Продетый ржавым, проткнутый, надетый всем телом, прошитый, голый - твоя любовь. Дышит еще. Хотел такую?
На...

Если бы не было стихов - завидовал молодости. А так... Бывает, на улицу выхожу через как на край крыши, а вот в словах - в словах у меня мир.. Тут дом.
...Что я могу для тебя?

- Куда уходят от жены?
- Конечно же, на Алтай.
Конечно, есть еще Владивосток, но туда не хватит денег.

Самый краткий путь на Небо - с Алтая. (Из тюркских преданий).

- Для азербайджанцев, для тюрок вообще, -
говорил Рамиз, - Алтай - источник, откуда истекли народы. Если не врёшь, приложи руку к сердцу, скажи: «Это - мой Алтай.» и поверят.

В Горном Алтае, в долине, среднем течении реки Катунь место битвы Апокалипсиса. И мёртвые уже стронулись, и струями текут под землёй разрозненные цепочки королей, стрелков, меченосцев. Ахиллес шагает не обращая внимания на позвякивающих кованой сталью рыцарей Круглого Стола. Восемнадцатилетние стрелки из «Московской дивизии» рядом с профессиональными танкистами из «Мертвой головы» СС, раздавившими их гусеницами. Идут худые, высокие нубийцы в перьях, воткнутых в волосы - самые страшные воины пустыни со своими длинными копьями и маленькими щитами, двигаются племена, не растающиеся с Калашниковым, и плетутся, завывая, и крутясь, черноглазые колдуны вуду.... - Все, все бывшие люди, наши мёртвые заодно против Того, что со дна миров тоже идёт сюда, где плева Геи тоньше и к свету ближе всего.
…Все дойдут. Всё - будет.
(Те же они, совершенно те же, как теперь, люди, и понятно досадуют на нас, незнающих. Говорят о нас, называют по именам, но зря. И только глухое раздражение у них растёт под землёй, только сознание: один. Но выхода им до сроков нет.)

Тюрки говорят: 'Где ни родись, ты умрёшь на Алтае', народ знает большее человека.

ВСАДНИК. (Алтай)

Он жил на горе в маленьком пряничном домике, жёлтом - того самого цвета, который у лимонных пряников. У апельсиновых цвет не тот, и он всегда придерживался мнения, что апельсиновые - схожи с оптимистичными женщинами. Все женщины, которых он знал, были оптимистками, и потому жить ему было не с кем. И он спал с красной кошкой, собственноручно сшитой из старой шляпы и набитой ватином из разодранного с уголка одела. Любой вам скажет: тут нужен ватин. Ночами он кошку клал около головы, с тем безошибочным расчётом, чтобы лицо, при засыпании клонящееся вправо, щекой оказывалось на красном. Ночью ничего не видно, но знать цвет кошки необходимо и иногда просыпался и неожиданно включал свет, потому как - кто его знает. Изредка предосторожность оказывалась нелишней.
Когда становилось холодно, он кусал лукУ, когда страшно - пел. Пел он всегда одно и то же, и никто не знал, что именно, потому что никто не слышал, как он поёт. Но страшно бывало - потому что страшно всем. Значит, пел,- что и следовало доказать. Последние слова он непременно записывал на грифельной доске красным мелом. Белый был бы дешевле, но, на излюбленном сером грифеля красный вдвое живей, и завуч неизменно хвалила его. «Добро же тебе!» звучно думала завуч, но - дела отвлекали, а он возвращался в свой маленький домик, и ел, начиная с угла.
В стене он выел слова. Рисунками пренебрегал. Ему очень нравилось слово 'Мир', потому что зелёное и короткое, а двугорбого, под ткаными тёмными покрывалами 'Навухудоносора' приучил возить себя на туземный базар, где он привязывал слово пеньковым вервием к могильной оградке родной бабушки, да что толку? Возвратясь с покупками, он неизменно не находил слов. Спасало лишь то, что в стене всегда можно выесть другое слово, а бабушку он прощал.
В стенке он всегда выгрызал квадрат и вставлял окно. Окна получились добрые, со слезой и только форточки не открывались из-за того, что он слишком много себе позволял с ними. - Бились защёлкой об угол, скрипели, глотали гвоздики и шурупы и, если сил терпеть более не оставалось, залипали мёртвою краской, а он бронзовел со стыда... -Бронзовел себе, бронзовел... - прекращая этих глупостей, только когда в длинную прорезь ящика Драфт входящие сыпали серебром, а исходящие, Сэнт, норовили умыкнуть весь жесткий диск и перелить на цветной металл.
Тогда прекращал.
А когда пришёл его срок, и он навсегда покинул свой дом, верхом на 'Глади медленных вод', держа в руках красную кошку, - никто и не знал, что утром жилец исчез. И не встречал его с кистью в руках начальник последней заставы, испрашивая книгу в 'Пять тысяч слов'. Так уж вышло.
Старые люди говорят, что иногда, весною, в бескрайних степных просторах птицы встречают старика на синем быке, и - его самого, с красной кошкой в руках, и на 'Глади медленных вод', но ручьи неизменно опровергают это. Впрочем, что взять с бегущей воды? Только свет...

ПО-РУССКИ ГОВОРЯ

...- Больно-пребольно быть каменной, синебулыжной мостовой, которая и есть я. Цок-цок, - идут по мне. Тум-тум - отдаётся в головушке.
«Головушка» – так мне мать. «...Пустая» - это уже бабушка. И согласно чадо: покорного не ругают. Ну, ругают, но, не сильно уж. Конечно, наругают - и сильно, и по шеям дадут - раз уж на то пошло.., но - как не согласиться? Ведь виноват. Одним тем, что живой – виноват.
...И теперь вот бьют, бьют по башке кованым копытом. Или мстится мне?
Или это прошлое с бошевским перформатором, проламывается из позавчера?
Проклятого бабушкиного позавчера.
А почему только бабушкиного? А мать?..

Детство... Розовый туман, или синий - по пятый класс. Главное - чтобы ничего не видеть, не вспомнить. Мерз жабою на морозе на математике, физике, химии...
...Музшкола, где удовольствие только возвращение с урока. Полутюрьма, школа, класс седьмой.

Первый в жизни танец с девочкой на новый год в восьмом - исключение. Да еще когда с уроков сбегал.

Самое светлое воспоминание детства, это когда школу окончил. Лето чистой радости.
За аттестатом зашёл в сентябре.
И что хорошего?

Меня никто никогда не обнимал - как ты. Ну что ты за обнималка такая?
Как это делают?

...Шестая арба сахару. Седьмая... - За одною одна, серые под солнцем на раскалённом гвозде, они ползут на цельных, огромных, как ворота деревянных колёсах, переваливаясь гусынями, влекомые пыльным верблюдом, а я...
- Ем.
...Только погонщик знает, как повернуть и остановить огромного зверя, а там, подложив толстый брус под скругленное жёсткою колеёй колесо, по-особому трещать и выворачивать красные от бетеля губы, чтобы попятилось четырёхлапое-четырёхногое со свисшею, будто женская грудь, верхушкой горба, и чтоб зашуршало, забарабанило по натянутому штопанному брезенту струя коричневого сахару, крупных камушков сахару, сахару камушков сладких, блестящих, и отсверкивающего солнцу сахару, будто отмахивая небу, вверх, где, пробитое через лоб раскалённым добела гвоздём, висит и смотрит оно...
А я...
- Ем.

Да и человеки ли они? Трейдеры, рейдеры, менеджеры, ст.офицеры... Паровоз в любом случае доедет до Альгамбры. А брокер - куда ему на фиг?

-"Хто ж вас, девицы, сгубил?
Хто же, дамы, погубил?"

( ответ с-под земли):

- "Это был ужасный дядка
без башки, ноги, а гляд-ко,
всех нас, девушек, сгубил,
всех нас на фиг уходил.
Крякнул, выпил и пошёл.
Вот что значит 'сильный пол'.
Позавидуй-ка поэт:
мощи конской в тебе нет.

Ты сегодня натянутая. Быстрая как ртуть и нервная. Не говори, 'болею', когда болеешь, ты хрустишь внутри. А сейчас хруста нет, только звучат в странном быстром темпе тревожные струнки души. Совсем молчишь.
Рот зажимаешь.

Носишь в себе запечатанные уголочки души. Я знаю об их присутствии, а ты знаешь ли? Знаю, что ты пишешь из них.
Прежде и я не мог заглянуть в уголочки и запечатанные конвертики, подменяя их воздух просто выдохом слов.
- Любишь меня и когда долго говоришь обо мне или пишешь свои рассказы, вижу: лопнул еще узелок, надорван конвертик, а там - столько всего! Жизнь. Дивная, страшная, интересная...

Мы говорим о всяком, о важном, не очень, кричим, а цель-то одна: склеиться душами. И, наконец... Странный секс. Это другим недоступно и не будет у тебя такого с другим. Вот этого - точно нет. Никогда.

НАГОННАЯ ВОДА

Вода подымает рябую серую спину к самому парапету, грозит. Глубоко сидят в ней тела утопленников и в темноте, еле еле, обросшие водорослями - высокие борта убитых кораблей. Они еще кружились, опускаясь спиралью, когда над головами повисли красные кили победителей. Гордых победой своей победителей. Глупцов, думающих, что они победили. А победила только вода.
И вот пришла за мной. Напомнить...

ТЬМА

Многие курят качественную траву, и странно, как еще держится этот мир.

Пиво делает заметными трассы мысли. Но потом всё набухает багровыми гландами и путаешься между привычного.

Водка - путь краткой силы и полёта. Обратнократного скорости.

Тьма - она и тонка, и ветвиста.
Поднимешь голову - там листья.
Опустишь - корни. И всё - тьма.

И есть города тьмы, и люди тьмы и женщины. И свет тьмы есть. Только горит он для них. А для нас ночь. Но души тьмы есть у живущих на свете, да нету душ света у людей тьмы. Потому что глаза людей в сердце ведут, и, если свет, глаза выдают. Такой умрёт. А жить в тьме не хуже, чем на свету, главное напиться тьмы и - всё.
Держит мир и владыка нам - тьма, а свет его раб, но никуда владыке без раба своего: нету сил. Потому свет питает и тьму. И города тьмы, людей их и женщин, а злаки им не нужны, злаки им - мы, живущие на свету.
...Только женщины тьмы могут на свете всегда. А если родит от тебя, то здоровым будет младенец, но смотри, чтобы на седьмой день чёрным млеком не напитала его. Не виноватая она, пройдёт седьмой день, и всё. И забудет и вечно твоя, и не нахвалишься, и ни у кого лучшей жены. Но - только женщина.
Будешь с ней верно жить - и не тронут люди тьмы, напротив, помогут. Так и душу свою сбережешь, и богатство дастся. Ибо все блага мира идут через тьму. И нет ничего в земле, что можно взять рукой, неизвестное тьме. Потому что под всем, что лежит, стоит и в землю закопано - тьма. И под живыми. И только человек может иногда терять свою тень. Но их Большаками зовут, ибо имени у них нет. Имя им - вечность.
Отличить людей тьмы так...
(конец. Обрыв.)

МЕСТО ЖИЗНИ (Крым)

Он уже утонул, и жизни не было в теле, висевшем лицом вниз, а я всё толкал, из всех сил толкал, толкал его снизу на лёгкий надувной плотик - из мутно-зелёной воды - тяжёлую, мёртвую голову его. И тонул сам, ногами не доставая водоросли, под которыми глубоко стоял ил. Я опускался к илу, ко дну и тогда болталась у моего лица белая, сильно треснутая пятка утопленника.
Когда доплыли до отмели, и подняли ему голову в жестких коротких завитках двадцатитрехлетнего, изо рта и носа его густо зашипела мелкая белая пена и все сказали 'Жив, поди!', 'Жив!'.
А он умер.

Но откачивали его всемером, и я так и не нашел в себе силы делать мертвецу искусственное дыхание 'рот в рот'. Меня поставили прижимать кулаком его желудок, чтобы воздух не уходил в кишки…
А те двое - делали. И язык западал, и его они доставали булавкой, трясущимися от холода и усталости руками я песке, прокалывая этот язык, и, качая, сломали ребра над сердцем...
Всё бестолку. Формула: «Пьяный - море – смерть».

…Толпа людей. Светили мобилками, искали булавку, подавали карандаши, чтобы прижать язык. Кто-то из ладошки сыпал цветные таблетки «от сердца» на мокрый песок: «Надо? Возьмите, вот...» И сыпал, пока не кончились, остановиться не мог.
…Кто чем мог.

Под руками у случившихся, нечаянных оживителей, грудины ломаются часто. Часто зря. Но люди людям обязаны.

Нехотя, как словно и не я, но как будто бы в пользу ему, работающему, вдавливая и вдавливая теплую - уже от рук, скользкую от его, живого, пота мёртвую грудь, я сказал:
- Подменить?
И добавил:
...Похоже-то мы уже зря...
Потом обматерил на сорок минут уже медлившую ехать «скорую».
Он, массивный, потный, тяжело дыша, ответил:
- Будем качать до конца.
И качал до конца.
«Скорая» из соседнего городка пришла еще через 15 минут…
Осенью встретил его. Не поздоровался. Вправду ли не узнал, или вычеркнул воспоминания о неудаче? Есть такой способ жить.

..Не с тобой ли шли мы за Гробом Господним в одна тысяча пятьсот каком-то году?
Я упал с оперённой стрелой в забрале в атаке под Толедо, скосил того роскошного мавра и - упал. Падение почему-то не оглушило и, глядя сквозь кровь и царапая изнутри сталь круглого шлема острием стрелы, вышедшим из затылка, смотрел, как ты в разорванной колыхаемой ветром накидке с алым крестом уносился вдаль, высоко подняв сверкающий двуручный меч.
Потом мир стал синеть...
Значит это ты, ты был, ты был...
Здравствуй, друг.

Оживи тот пацан, улыбались бы нынче наверняка.

Вражда - от неудач.

МЕСТА

Места такие есть: топнешь сильно - под землёй просится слабый гул. Будто бы пусто там.
Или отозвались.
Но рой - не рой, не найдёшь. Хоть землю насквозь пройди.
Еще одно: спать там нельзя.

...Дожить бы! (Главное в человеках)
Но обязательно доживать - нет. Нет и нет.
Значит, себя можно убить.

Он жил как все, слепо вытягивая нитку судьбы. Тянется - ладно.

...Жизнь по фразе, что начертал бы я на стене дощатого деревенского туалета, затерянного где нибудь в необъятных валдайских просторах твёрдым, почти печатным почерком:
'БЫВ И СИДЕВ ЗДЕСЬ ... ГЕНВАРЯ 2008 ГОДА
БЕЗ НАДОБНОСТИ' Точка.

...Берегись, странница!
Буквы-то огненные!

Никто не умрёт, все спасутся, а будет пусто на Руси - пойду в осеменители. И не я один.
Настругаем, нам ништо...

НАШАТЫРЬ

Мужу изменяет женщина, с любовником?
Или - любовнику с мужем?
Мерки нет. Ни силой чувства, ни пониманием жизненной основы её, женщины, не обойтись. Это просто один из вопросов, стоящих сами собой, как поплавок в воде, без подпорки ответа.
Вопрос к Богу.
И ответ, даст Бог...

А если следы его всюду, или она делает минет в кадрах любого кино, это болезнь, а не любовь.
Но другого и нету.

Из двоих, меньше любящий и есть счастливый. Однако, горящий быстрее отделается.
К счастью.

Искал места внутри, где нет тебя. А ты - везде!

Я нажимаю на кнопочки, а ночь пишет, называя тебя на новый, ночной манер. Леа. Ле... От этих имён пахнет океаном и островами. Пальмами на ночном берегу океана, где проколотая звёздами черная чашка неба перевёрнута над землёй, и только ровное Ш-Ш,.. Ш-Ш,.. Ш - набегающей волны, да фосфоресцирующиезелеными вольфрамами медузки показывают на подножие горы воды. Гора воды дыбится гладким,
без морщинок лбом, только далеко-далеко, на светлеющем востоке спутанны волосы волн, а дальше - темя, которое переходит в затылок вод, где, верно, кит скатывается на белом брюхе своем, как на салазках, набирая скорость до свиста ветра в ушах, прыгая сволны на волну, паровозом трубя, оглушая акул и капитанов, капитанов с акулами и,
вязанкой старпомов заодно, но тормозя и с трудом отворачивая в зоне видимости Анд. Однако, если не отвернёт...
"Кто не спрятался, я не виноват!" - и, летят, летят киты через южноамериканский материк, через Чили - медную страну, Анды, пугая белоснежных лам, над Бразилией, Аргентиной, над могилой Бога рассказов - второго великого слепца истории людей
Хорхе Борхеса, над президентами-литераторами, врачами-революционерами, над навахеро, ножевой сварой окраин, над "дымком" брухо, мешками первосортного кокаина, над черной, с ярко-алым напряжённым гребешком, головой петуха в руке колдуна вуду, кропящего лаком крови могучий плуг чёрного зомби...
Летят, летят киты. Летят. И только мудрые и всезнающие индейцы, завернутые в расписные, из шерсти, самотканые пончо, не выпуская из узких, скудостью высокогорий сморщеных ртов длинные, с резным чубуком, трубки, видят тени, плывущие по небу, застилая звёзды, и говорят: "Летят киты. Летят... Время..."
Песчинки скатываются с гор. Песчинка - в час. Гора равняется Вечность. Летят в ночи киты, закрывая гранёные точечки проколов звёзд. Мимо мира, мимо всего - к тебе летят.
Леа.

ЖЕНЩИНА

Женщина под мужчиной - синоним чаши и сейфа, и обязательности повторения. Ничто в природе не родится за один раз. Даже наслаждению нужен цикл, прибой, повторяемость, мерный ритм...
А без него, встав, она - маяк на причале, для того её красота.
И талия их - катушка, и сматывается вслед уходящему красная шерстяная нить. Чем тоньше талия, - из большей дали вызовёт. Нитка длинней, дабы мы возвратились.

Всё, что дано без надежды влюблённому - ехать. Ехать, ехать вдоль красной линии краешком света, в надежде, что загнутые крюки из проволоки, не нами у шпал намотанные, выдернут из души злого наездника её. Незаметно.
Или так просто забудешь...

В ПОСЫЛКЕ

Все меньше мест, куда успею, все больше мест, куда ни ногой. В сущности ли я клубень или возрастное?

Пригодным быть легко. Труднее - избранным, а надобным - почти никогда.
Необходимость здесь и сейчас - редкое достояние личности, тем более индивидуальности. Вот бездарностям - да, служаки в почёте. И в фаворе псы.

Не дай мне, Господи, денег. Не давай денег вообще, и будь добр перекрыть кислород. Вентиль Ты знаешь.

- Подай нищему, останешся жив. И сам, и, благослови Господи, и детки ваши... Злоба неразборчива

Ненависть накапливается в коренных зубах, нудит, стоит черной стоячей водой.
И страшно гоняет желваки простой советский человек.
- "Стоматологи, стоматологи..." Пародонтоз сердца.

Точен язык. Жизнь - 'срок'. Поделом.

Сгорбленная лошадка в тележной упряжке на вечной степи- понятный образ
Но почему он понятен, един?
- Каждый из нас - лошадка, каждый один и в степи, а если нет, человек ли?

Скорее верю, что были Там, и связывались, и возвращались, чем в то, что описания посмертия - истина. Ибо были и связывались и возвращались, да нечего рассказать. Иное и - нет слов. И незачем.

Но есть и те, кто особое знают, умеют. И становятся властью или живыми героями. Их главное - тайна.

"все, что вы скажете, может быть использовано против вас" -
Альфа и Омега жизни.

протокольная фраза полиции:
"у вас есть право хранить молчание" -
для понимающих - многое.

И у пыток есть изобретатели. Автор "испанского сапожка", гений дыбы и обруча для головы, и - в соли моченой лозы...

Владеем лишь тем, за что умрём.

НАБЛЮДАТЕЛЬНОСТЬ

А когда она спит с другим, и ты бессилен, то не крадись у двери в ночи, изощряя слух: выпьет мужчина до дна ее и, уже насухо, возьмет еще и еще, - для тебя вминая в кровать ее и скри-пя: красноглазая ревность слепа, болью питается без пощады.

...И, можешь если, не поздно еще, то откажись.
Если не опоздал.

Уезжая от любимой, сердце заволакивает дорогу белым дымом. Уменьшаясь в размерах. Дым материален.

Желание вскрыть вены приходит как спокойная уверенность, что наконец можешь это сделать.
...Просто держишь нож. И, возможно, пора.

Летом, в жару, телевизоры автобусов протухают, влага в жидкокристаллических экранах гниет, и рыбы-актеры, плавающие там, размякают умом, источая языковое зловоние и яркие слизи.
Просмотр септичен.
Единственный шанс телевизора - холодильник. Запертый на висячий замочек, чтобы не вылезло.

Скорость передвижения рейсового автобуса всегда обратно пропорциональна ее необходимости.

Ж (шипящие)

Он любит пожрать, прокатиться на шармачка, жаден, как жаба.

...Ну уж, нет, округл, не повесится.

День рождения - худший из праздников. После остаёшься всем должен. Шикнуть бы на жабу-дату в информации, чтобы не было этого вынужденного... Поздравительно-похоронной процессии.
Все без подарков, все извиняются, …

Шоферы раздражительны, потому что у них у всех геморрой, простатит...

ОБЩИЕ ФАЙЛЫ
НАИБОЛЕЕ ПОЛНЫЕ ФАЙЛЫ КОНТЕНТА
КАРТА ТЕКСТА И - ПОБЕДИТЬ ЭМОЦИИ.

Файл, содержащий Вселенную.

Файл, определяющий поездку, как попытку познать Вселенную. Синоним дыхания.

Файл, содержащий красную любовь в лабораторной реторте.

Файл, содержащий бегущего по планете безумного слона, которому снится эта реторта, подогреваемая на спирту.

Файл, содержащий Вселенную на свои кровные, которых у него не так уж и много...

Файл, содержащий образ и стук по подоконнику голой пятки отца, внезапно выбрасывающегося из окна 9 этажа.

Файл-карта к фразе "Пути Господни неисповедимы."

Парный файл: "Носорог в сомнении" и "Носорог, испытывающий глубокие душевные муки"

Файл, с весточками родным и близким Оттуда, уже после. У них всё хорошо.

Файл "Зерно истины и плевел', - разобраное по цвету и молекулярной массе к сорокавосьмилетию, разложенное поименно по герметичным коробочкам, но перед поездкой вдруг сваленное в общую кучу, затоптанное, перемешанное."

Файл "Палачи". Посекундный хронометраж движений тела и души палача - дома, в общении в друзьями, в постели с женой. Возможность прокрутки, и увеличения любых точек в зоне сьемки, и включенного наблюдения за жертвой.
Комментарии специалистов. Видео: "Постфактум".
Фотография на память. С жертвой или автором её на выбор.
(Гарантия:
На видео и фото вы узнаете образы чьи угодно, но не себя.)
.
Файл: "Утренний блик солнца на граненом стакане красного чаю в серебряном подстаканнике на столе, у вазы с цветами. На столике СВ." Рубрика: Недостижимое.

Файл: 'История одного лезвия. (Булат.Золото. Драгоценные камни. Каление "по живому".)
С 5 в. до н.э. - по 3 в по Р. Х.' (Недописанный.)

Файл: "Ритуальный татуаж половых оганов храмовых жриц Египта, южных княжеств древней Индии, Ассирии и древних царств полутьмы, когда людьми управляли Змеи. Обряды и подробности подготовки. Формы их гибели". Подробности, приспособления. (Недописанный, но отчётливый глазу.)

Файл, забирающийся под рубашку, чуть-чуть-чуть трогая ледяными пальцами за жаркий бок.

Файл обедающий солёными огурцами, равномерно погружая в чан сосредоточенно-нахмуренное чело.

Наглый файл.

Файл, содержащий сокрытое.

Файл: 'Скворец кричал, обещая жениться, но кошка...'.

ЗДЕСЬ ОСТАВЛЯЮ

...СЫНА.

КОШЕК

...Красную кошку, сделанную из плюша, что в клочки дерётся с пятнистой трёхцветной Марфой.
Марфа приняла ислам, а красная католичка, и зачитывается "Сатанинскими стихами" поэта Салмана Рушди.
...Послано прошение Римскому папе - перекрестить красную в "кОтоличку".
Отказано.
...А разнимать-то их Богу.

Но если коты сейчас скрадут зельц, никуда не поеду: стану рыть им могилы

У голодной Марфы лицо клочковато, а мелкая кошка, как шаром,вертит головой.

Они останутся.

ЛИТЕРАТУРНУЮ ЖИЗНЬ.

При незаконном пересечении границы Украины задержаны: маститый прозаик А.Вокторханов, поэт-гороход Д.Сабицеидзев и критик произведений всех Дувал Д.
Д.Дувал и Д.Сабицеидзев оказали ожесточённое сопротивление и покусаны пограничной собакой. Взяты анализы. Все - бешеные.

ИЗБЕГАЮ НАКАЗАНИЯ

Пойманная в заливе Донузлав местным крестьянином Ан.Гальпериным
говорящая рыба Алексей Уморин опять гнала и возмущобщественностью привлечена к за дачу ложных показаний. Срок заключения - оговорен ГОСТ. Место - консервная банка.
Форма
- дольки в томатном соусе.

...И ВОЙНЫ

...Зенитки приморских поселков Новоозёрное и Мирный сбили три вражеских носорога, бомбардироваших с воздуха мирные наши логи.
Несмотря на огромную высоту, с которой летели бомбы, зенитчик из местных встрелил в брюхо двум хищникам по гранате, прекратив варварство с мирными логами. Третий пошёл на вынужденную посадку, где и нашёл конец, путём харкирия.
Сенсация:
На боку у сбитых носорогов обнаружен выполненный типографским способом оттиск полного текста никому неизвестного романа "Околелосталь". На массовое чтение собран личный состав местного полка.
Манкирующие расстреляны.

ОСТАВЛЯЮ ЗДЕСЬ ДОЖДЬ И КНИГУ, ПОКА НЕ НАПИСАННУЮ, НА ФРАЗЕ:

"…Коты фехтуют на мне, словно я новенький Колизей."

ПОЖИЗНЕННУЮ МЕЧТУ

- поярковые опорки.

СООБЩЕНИЕ

Ааху Сёко два года назад написал самый длинный в мире сборник танку -
2 км, 347 м. на разматываемом печатным аппаратом рулоне газетной бумаги - вставив кисточку в собственное анальное отверстие. Множительные устройства сразу на месте сканировали получаемый текст и печатали книгу. Таким образом, всего за двое суток с небольшим бессонного труда, он получил книгу, продажа которой была обеспечена "на всю длину" - как потом выразился автор.
Явившийся на прессконференцию выкрашенным в синий цвет с белыми круглыми пятнами, Ааху Сёко сказал, что назвал свой текст "Длинное удовольствие".
Название было напечатано и книга поступила в продажу тотчас же.

На днях Ааху Сёко, проживающий на территории Танзании, продолжил дело своего духовного отца, писателя Мисимы, совершившего сепукку, и тоже совершил самоубийственный ритуал, но, как всегда, его подвело оригинальничание.
Он попытался взрезать себя со спины, глядя через зеркало. Но это только привело
к множественным глубоким порезам. Осведомлённые люди говорят, что у Ааху Сёко хватило бы храбрости и сил проделать всё это и как надо...
Но - он был слишком увлечён идеей.
Незадачливый гений госпитализирован.

...И ОБЪЯВЛЕНИЕ

Литературное общество им. Жака Карп приносит свои извинения в связи с расстрелом хозяйствующего субъекта.
И.о. член - Замба.
и - девушка - Алевтина Ого.

с.г.августа, под листопад.

ПРОВЕРЕННЫЕ ПРИМЕТЫ, НЕОБХОДИМЫЕ В ДОРОГЕ

Лиса в кармане - латать одежду.
Кролик наискосок - огорчение.
Кролик прямо, и боком, и встречу - огорчение и досада, и познание себя.
Кролик сверху - из-под руки долго смотреть на красное солнце над летней степью вдаль.
Кролик просто: удача, довольство, (счастливое замужество) и билет на Луну.

(Примечание: Курник - где живут куры.
А сырник - тот, что ест сыр, но в курнике не живёт.)

СМС ИЗ 12 СМС.

...Пишешь, видимо, Леа?
...О чём? Замирает дыхание, как подумать...
...Цветастые платья над быстрыми ножками керчанки, - быстрыми, лёгкими, своевольными.
И - одиночество женщины жарким летом над вечным проливом, по которому корабли плывут часами, - минутами и часами её, оплавляя недолгую жизнь?
О чём ты пишешь? О солнце - пятнами на асфальте под деревом с широкими листьями, и том, как в самые длинные, тягучие летние полдни - некогда встать, чтобы войти в эту тень, стать тенью – ну хоть для для кого-то.
Или о скорости, про то, как скорость дней стирает души, чтобы потом наклеить крошки их бездумно, скопом, со зла зла, или огромным глазом добра, - невозможного, но живого, мокрого и глядящего...
О чём ты пишешь, романтическая, яркая и мохнатая бабочка юга - о чём твои слова - о чём?

БИЛЕТ

Вокзальные репродукторы множат хрустких горбатых мокриц и - солевые, в кристалликах потеки по стенкам пакгаузов. В рост идет плацкарта и бригадир ближнего следования буйно, до неприличия, зацветает петуниями. Он ест леденцовые "петушки", чтобы
пещерные машинисты веселей строили бревенчатый домик последнего вождя паровозов. Бревна берут в честном бою, и свежие раны струят кровавую кровь для багряных полосок на прибрежном песке. Солнце в ужасе.

Солнце в ужасе. На кулачках оно заломает Луну, но у Луны кодло звезд и он знает приемчики. Сунет свинчаткой в висок, пиши покойничка. Дело известное..

Обыкновение:
Пришёл, увидел и ничего не понял. Долго стоял бараном перед новыми воротами.
- Стучал...
- Ходил-ходил, там всё белено, крашено, незнакомые, новые люди и гвозди,
и молотки.
- Плакал.
Выпачкал бок.
Бежал.
- Пожалела, поймала. Отчистила бок. Накормила. Теперь в плену. До праздников. Там уж зарежут.

Длинные перегоны.
Россия устроена для души. Долгий путь итожит вчера для завтра. Ступенька отчетливее, и от перестука чугуна на стрелках малое шевелится в заплечном мешке. Уже живое, твоё.

Уличный нож - обязательно!

ПАНК(и)

Он читает вечером Байбл, людей судит жестко, и выговаривает торговкам чужих сэкондов за повышение цен. Цены он знает. Корчится обезъянкою перед любым объективом, но с мёртвым жиром под кожей стоит на своем в доме своём, и у ларька своего стоит, и всюду «на караул», где на ноготь просунулся бакс.
Будет стоять, - зимой и летом, шныряя острыми глазками мимо чужих, чтобы не думали, ни-ни-ни - догадались, что у него внутри. ...Кофе из термоса, никудышный панк-рок, плюс бутерброды, толстеет, а как не толстеть, когда в этом списке вся жизнь?
И 'ЦСКА - форева', и крымский портвей, Довлатов, и - панки не подтираются...
- Судьба сделана. Всё.

В три дня раз сладострастие затмевает его слабенькую Луну. Самое сильное - после денег, цап за глотку, и - в постель её надо, в постель.
Но только оскал, - ни сострадания в этот миг, ни вины, ни дыхания с ней. Чуть-чуть умения.
Да помнит, чистил ли зубы.

Надежно ей с ним. Замкнут, угрюм, и - очень нужна для тела. И дела - крепкая молекулярная связь.
...Обиды, конечно, бывают. Как без них, притерпелась.

Он выгибается капризным мальчиком под заботливым взглядом её. Глупеть день ото дня – при сочувствии – так приятно…

- Двуногое моё, скажи мне - за что?
...Или этот вопрос не к тебе? К кому?

Он округл снизу, он шар прозрачный на крепких ножках. Хорошо герметизированный, с ровно и тепло сплюснутыми гениталиями, с узкими бойничками, в которых поблескивают быстрые глаза. Округл и ходит над лужами.

...Они все, все один за одним, - шары, лягушачья прозрачная икра, у которой прорезались ножки и аккуратно уложены, видимые сквозь прозрачное, кишочки. Одинаковые. И у каждого в кабинке внутри сидит маленький самолюбивый и жадный бес. Нажимает кнопочки, смотрит на красные слепые стенки, скулит. Ему - в таком - тоже не сладко. Ему бы прикупить тебя, да пока денег нет. Со злости он пользуется поводами порезвиться.

Ты не жила на свете, а все это время только спала. И вот проснулась. Зачем?

Ты не жила на свете, только спала, а они всё это время что-то там делали с твоим телом. И вот, проснулась... - ужас!

Ты не жила на свете, а всё это время только спала. И будешь, будешь. Тебе только снится...

Мы так рассуждаем, как будто перед нами вечность.
- А кто сказал, что нет?

….Но в вечности нету твоей любви. В вечности ты другое, а здесь невечное. Или можешь продлить? Ты, знаю, ты можешь, можешь продлиться.

У меня был знакомый, из рождения в рождение приходивший сюда одинаковым. Как скала. Много раз. Тёзка...
Я долго-долго не верил.

Пятна расплавленного золота, падающего на воду от низкостоящего вечернего солнца. Море в волнении - столько золота! Волны изгибаются, стараясь выскользнуть из-под расплавленого дождя. Золото собирается во впадинах волн, перетекает, скользит, не остывает, никто его не берёт, а только я...
И ты, теперь.

СНОВА

И сразу застучало, заторопилось в груди, забило хвостом под рёбрами,
будто бы обуваясь, натягивая серые сапоги на молнии, спеша...
Вскочил как штык, выпрямившись мгновенно, до смешного ровненько
спустив руки по бокам, прислушиваясь. Сердце уже в сапогах - сам босой.
-Идёт, нет?

...Снова, снова жизнь летит на салазках, шуршит, окатывает на поворотах искристым, игольчатым снегом. Огни: Любимая приезжает.

Я не смогу, нет, любовь моя, приблизиться, и не встану на колени, чтобы перестегнуть у щиколоточки твоей легкие сандальи.
Но ты увидишь меня в отдалении, радость, но ты будешь видеть.
И я...
А послезавтра, любовь, тебя вновь увезёт он на год. И сколько лет уже прошло, и много ли еще там?
......Неважно, незачем! - Я жду, жду, ласковое счастье!

Она зачеркивает тебя, зачеркивает, не размышляя, и весь ее опыт выживания поддерживает правоту ее. Ибо муж есть основа...
Она любит тебя и, всегда готовая подтвердить это действием, молчит, стоит только пытаться сместить ее с места ее. Где прокладки оплачены. И как жить потом?
Обладать ею невозможно, отпустить нельзя, что делать?
...Жить

- Жи-ить??

"ПРЕДЕЛЫ"

Вода, в пределе своем, - тяжелые, маслянистые валы Потопа.
Птица - ворон на кресте.
Рыбы, конечно, созвездие,
Женщина - Афродита,
Только мужчина, собственно Человек, в пределе своем
- смерть.

- Любят ли они нас, или это одно отчаяние?..

"НОЧЬЮ"

Хорошо ли тебе, моя радость, ночью с ним? Спасает привычка тел? Меня - спасала.

...И только ухмылка выдает - кривая, косая подлая, когда ночью я к ней...
Да ночью ничего не видать.

"ВЕРЕВКА"

Поздно. Я тащу наше разное прошлое с дна, словно старые якоря. - Веревка. В донный холодный ил я по пояс врос. Как Святогора, меня не держит земля.

Нитка к счастью от потолка до темени изгибается, провисает, сердится. Удерживаема верой и напряжением. Верой и напряжением. Верой и напряжением.

Берут жену, ускоряя ее. Деньгами ли, домом, ростом по службе....
- Чем взять тебя, дивнопахнущую, устроенную? Как взять и куда жить, - на воздухе моем быстро, но на воздухе не живут.

Стану бегать утрами, много-много работать,
забуду тебя. Наконец забуду тебя. Наконец забуду тебя. Наконец.

Противен бывает вид ее.
Ягодицы длинны, или походка, - будто шагает рейсфедер. Видеть нельзя эту полную талию, а речи ее оскорбительны. И - опробованы слова на узнавших устья ее прежних ее...
Так почему, почему, скажи, - ты задыхаешься, умираешь почему, - стоит лишь прилепиться к ней, губы склеить, войти, куда - допускает? И зачем знание о прежних ее не отталкивает, а - магнит?!
Взяты твердыни твои, гордая башня... - Кому сданы? - Девочке, носящей обувь, большую на размер?
Обидь ее,
толкни,
плюнь и - черт!..
Ей не привыкать.
Будь же мужчина - как все.

...Но никто, никогда не полюбит тебя более, чем она. И ты. - Никого, никогда.

Любили друг друга, а потом вместе умерли.
- Вот всё, что для счастья.
И только потом
- сколько любили, и как иногда дыхание их не совпадало, так что воздух, секунду назад бывший ею, шекоча по щеке, пропадал вне его. И только потом - сожаления его о потерянных вздохах её. И..., и - как она шла по залитой солнцем, минуя тень, за полсекунды до, как увидала его.
И даже сколько и как были, были в ней до него - вся эта невидимая очередь познанных ею на глубину свою, - ничто. И первый, самый, что мучил тело, не интересуясь ничем иным, говоря заготовленное, из пакета, или даже не говоря ничего, потому как зачем говорить, когда взрослому всё понятно, а слёзы будут её и потом....
- И вот это, и то и всё - ничто. Ибо любовь есть огнь, и нету того, что не оплавилось бы в ней до блеска, дабы выйти очищенным.
До смерти.

ОБИДЫ

Друзья лучше с возрастом. Уже есть итоги и можно читать по глазам.
И помогают старые друзья лучше, потому что могут уже. И дорожат они тобой: ты уже чуточку собственность. Неотьемлемое.
Но реже обмены душ, взаимное перетекание и штука заменила объятие.
...И хуже.

Войны нет, а что есть - войной не назвать. Чем спастись? - Дорога. И пусть дальше нудно станет шарику на родное стальное гнездо, но - бежать. Пока бежать. Там посмотрим...

На спинке стула волос худощавой блондинки, - вчера еще была в доме.
-Уехала.
...Остался.

Почему радостно уезжать?
Почему так тяжело оставаться? - Арийство в крови, ген Великих Переселений?
Но почему у всех?

В постели волос худенькой брюнетки. Чужой женщины. Случайность.
...И не могло бы у нас ничего, и не было, что же я держу длинный волос в пальцах и не отдаю ветру?
- Просит...
И волос просится...

Как связан мир со мной? И есть ли связь? Безумные, непролазные дерева власти чванства держат его на колу своем?
Вертят на колу, вместе с домом, с книгами, родными моими...
Или же Больший, Он ближе нам - ближе хотя бы и этой чайной ложки с угла стола?

Но кто-то глядит, кто-то смотрит на тебя ночами, наспех листает сны когда спишь, отменяет встречи, холодно присматривает днём, по шагам узнавая и дела пометку себе.
- Кто он? ...Он не один.

Лучшие девушки сразу видны. Но тут надо без боязни...

СКАНДАЛ

Трясущимися руками она высыпала из прозрачного пакета звякующую
груду и обломала два ногтя, пока, застегнула цепочку жёлтого браслета-монистана щиколотке ноги. Надела все кольца, потом схватила из кучки блестяшек, которые он, для украшения лепных игрушек покупал по-дешёвке у вонючих старикашек с блошиного рынка, но неизменно на ней, на жене опробовал, схватила и попыталась прицепить к уху огромную, будто пятка, красную клипсу. Результат оказался плачевен, и тогда она просто продела в клипсину нитку и примотала к уху, оттопырив мочку и ради надёжности навязав узелков.
- Доволен?! Доволен?! - с яростью твердила она, глядя в зеркало на себя, но видя только его - холодную статую, изрыгавшую все те ужасные, обидные
слова, которыми начинало сыпать как из дерюжного мешка,
едва только тронь. А ведь булавочный укол, всего-то булавочный укол!
- Мужчина! - крикнулось почему-то.
И, тише сказалось, - Мужик...
Она еще быстро -жирно? Нет? - поднесла к зеркалу лицо, намазав губы
густо-коричневым, как он любил, надела сабо, им любимые, но неносимые,
невозможно высокие - "испанский сапог", называла она, самую короткую
юбку и выскочила, вихляясь от непривычки на острых каблуках на предательски гремучую лестницу и всё валилась, падала - не могла упасть, пока бежала через голый двор, по бесконечной, зачем-то вспучившейся улице. И когда захрустели под ногами улитки на приморских дорожках, выползавшие вечером ради тепла и любви, а может и просто к дождю, увидела. - Он?
Он безмятежно сидел на огромном волосатом камне у воды, рассказывая
что-то их общему, его и её ребёнку, и прибавила шаг до почти бегом: "Как может... Как теперь, сейчас - быть спокойным?'
С того и начала, подбежав, как подъехав - даром, что каблуки. А как ещё, а?
Дитя убрело в камыши, завыло, она же, колеблясь, как барабанная
перепонка в такт слов, ощущала: пространство, не ограниченное сте-
нами, пьёт силы и редеют сбережённые слова, которые говорятся ему, редеют, как боезапас при наступлении пехоты. И - кончилось.
А он - сидя на камне, смотрел

снизу вверх на высоко обнажённые, бледные после
зимы её ноги со страшными ямками эпиляции, на лицо с помадой, на привязанную к скрученной мочке красную клипсу. ....Жалость шла на него как стена зелёной воды, жалость - с желанием, - всё, что их всегда соединяло. И он жалел, желал и ничего пока не мог с собой поделать.
Встал и обнял:
Ладно, давай мир, ради ребёнка...
...Шли домой.
...Зимой, через полгода, после очередного скандала, они всё таки разошлись. Жить вместе было уже невыносимо.

Уже не стыжусь принимать помощь. Раз имею право жить как есть, - имею право на поддержку. Это нормально для меня. Могут осуждать, презирать, но пусть напишут как я, подумают как я...

А там как будет.

Тебе, девочка, нужно, чтобы через неравномерный промежутки из мегафона в ухо: "можешь, имеешь право жить, оставайся собой..."

Всё так, всё так же. Ни на йоту не легче и не слабей: мы только недавно оторвались. Потом придёт осень, станет полегче. Потом зима. А там весна и опять...

Осмелиться на лучшее, стать лучшим собой, принять назначенное...

...Ужасно болит позвоночник.

"КРЮЧКИ В ЛЮБИМОЙ".

Крюк бедности, вдруг успокоенной надежностью мужчины, принятого за своего. Теперь он заставляет обьедаться - надо же самой себе доказывать, что того стоило, и - получать удовольствие, раз с мужем нет...
Крючок обязательности перед чужим, которому от отчаяния обещано.
Крюк самоотверженности, на который навешиваются мокрые брезентовые дождевики чужих людей просто потому что их должно стирать.
И ты, сам ты на нем...

Крючок слабости простительной, понятной по отношению к тому, кто много лет был единственной опорой. И другом. Даже другом.
Но что здесь делаю я?

Отыскиваю, перерывая шкафы, потерянную фотографию, на которой она молодая. Найду - перевернется мир. Больно будет так, что - выть.
Так зачем рою ненавистные пачки старых бумаг, брал зачем, прятал, ищу?
-Ненасытное сердце...

Ссоры с взрослеющим сыном - обязательное родителей. И всем больно, и поделать ничего нельзя. Нельзя и пытаться.

Примирения - вот что важно.

Необременительный брак, приблизительно, как поесть, только чтобы облегчиться. Их видно в упор, на расстоянии шага, двух вдруг узнаешь, что женщина вот - быстрокрылый мотыль, мягкая бабочка, собравшаяся окукливаться, только окукливаться, только... Она вас всех на шесте видала и - что еще вы здесь будете...
Она все знает, все - в этой жизни и в той тоже, и у нее всегда наготове есть план. Ма-аленький такой планчик «как бабок настричь».
И не дай Боже ("БожЕ" говорят они) помешать попытаетесь вы!

Они проходят мимо - разные: неброские и красивые, яркие откровенно, мелькают, говоря, размахивают руками. Молодые. Я им не нужен, как многие.
Их все больше - тех, что моложе меня.
Что делать? Элексиров бессмертия мне не готовит даос. Молодильные яблочки - прочерк.
Как быть?
Держаться своего. Тысячекратно преданное, из нижних ящиков, позабытое - не выдает. Раз твое. А эти, а все эти - машущие, мелькающие, красивые молодые - они еще узнают. Узнают.
И отвернутся - зачем им?..

Быть, - думаешь ты, - значит всё привлекать, гореть, мчаться. И мелькают они вкруг по мановению твоему, и смотришь в зеркало, а там ты только красивее, только красивее.
Чуть позже огромной кошкой прыгает и прижимает груди твои наслаждение, и ты будешь наслаждаться, перебирать и вдруг - уже не с тем выражением смотреть в зеркало. А когда вовсе забудешь дорожку к стеклу, придёт любовь. И чем возьмёшь её?

...Звезды и - хорошо.
И выпрыгиваешь из грусти с тоской в безнадёгу.
...Зато постоянство.

Ночами коты орут в кружку.

Есть особый покой вокзалов. Шум и суета как звон в ушах засыпающего, погружающегося в покой. Просто отстать - не от поезда своего, - от мышьих забот каждых дней, войти в покой движения или предчувствия его.

Сколько же силы нужно ему вот, ему - в редкой бородке и с жемчужным прыщичком на шейке, - парню в бандане, глядящему поверх голов, чтобы сохраниться, просто остаться таким вот тоненьким, своевольным...

Мы говорим обрывками фраз, добиваясь скольжения и полета, смазывая полозья речи воспоминаниями о выпитом или прямым алкоголем...

Утром, ночью и днем говоря, глядим на окружающих, доискиваясь поддержки. Это нужнее слов. Слова, да и все-все на свете - для того.
Удивительная несамостоятельность

"МОНОЛОГИ МОЛОДОЙ ЛУНЫ"

- Всегда, всегда останусь молодой, тоненькой, привлекательной. Буду, буду худой, да, останусь худой.

- Дам, дам, дам, только подойди, посмотри в глаза, за ручку возьми.
- Цветы? Не надо мне цветов. Посмотри на меня и - за ручку. И вот тут, вот, чуть повыше запястья, ногтем осторожно вверх-вверх-вверх... Не останавливайся.

- Ты меня любишь?
...Ну и не надо, негодяй!

...ЛУНЫ, ЧУТЬ ПОСТАРШЕ:

"Алеш, возьми меня замуж, пожалуйста".
Не взял. И мучаюсь.

...И, если ангелы вожделели к земным женщинам, что говорить о нас, бедных...

А ведь и точно вожделели. Из чистого любопытства - сперва, и - от божественной сладости потом, потом и после...
"Да гори все огнем!.." думали ангелы. И стали - огонь.

Долгий, в присутствии подруг,- с повизгиваньем и рваными жестами,- смех молодой женщины над своим новым мужчиной.
Он не то, они явно не пара, но трудно одной, да и бросить жалко, да и спят уже - изголодалась, сколько уж можно. Вот и закатывается, приглашая подруг заодно, смехом отстраняясь, подругами заслонясь,, хлещет сухими ручками по ребрам боков с пластами мускулов...
- Не уходит он. Переводит это себе как правила любовной игры, сидит. И она скоро-скоро уже подумает так же, чтобы стало полегче,- забывая себя. не разбираясь в себе, микшируя с чужим.
...Достанется она ему. Будет его... И выдавит телом муж из нее остатки бедной души ее.
...Раз хотела.

Кто они были, миллионы и миллионы красавиц, красивых девочек, девущек, ставщие.., ставщие этими, ими…
Ими - чтобы отдаваться любым, кто захочет, - одноногим, калечным, жестоким, и клешнеруким в щетине, с воняющим карзубым ртом, кривым... - кто были женщины эти, они?
Звали их как, и потому ли лучшие из них спились, опустясь до бесчувствия, умерли, что терпеть было нельзя?
...Маленькие комки под забором. Как матери звали их в детстве? Кто плакал, глядя им, свежим и молодым, уносимым дикою силой, вслед?
И где был Он, когда сходили с пути, умирали?

- Кай, Кай, в твоём глазу стёклышко!
Нет, Герда, это зеркало...

Я знал с раннего детства, что слов нет, слова непонятно к чему, слова говорят так, как занавеска из тюля. И мама с бабшкой кричали: 'Опять не слушаешь!.. В одно ухо влетает, в другое вылетает' - а что было их слушать? Все равно они намеревались другое, да мать не знала что, а бабушка не решалась.

А которые из огня, и которые сами сталь, и другие, распадающиеся или дым, этим мы тоже нужны. И - змеям из пещер, как и вечность назад помнящим над нами себя.

...Легенды об анакондах. 14 метров!
И почему не вернулся Перси Фосетт?

Есть ли в мире взаправду это светло-доброе, или оно только дефект памяти?

"ЗАПРЕТНОЕ"

Они все двигаются мимо, мимо,
едут и ходят вокруг. Следом едут, ходят - деньги и сила, и власть.
...За мной
- воз-дух!

Есть те, кто ведут нас за серебряной нитке... Той самой. Нитка натянута, рычажок смазан, и руки, руки, которые держат нить, не человеческие. Но есть и те, кто держат нитки к Ним. Вот может быть там люди? Иначе, зачем я жив?

В принципе, равнозначны все и всем. У Бога нет генералов.

Любопытно было бы видеть, как встретится с Ним какой нибудь нынешний наш царёк.
Кто Там следит за протоколом?

...Они думают, что договорятся и Там, после. Здесь они уже начали.

Церковь стала просто краном для отвода денег на самой выгодной из нефтяных магистралей мира - трубе, где качают Время.
И так и есть. Но когда плохо, идём в 'просто церковку'. И церковка просто помогает.

Да. Это люди, люди.

Легко вызываемо состояние, когда весь мир сдвигается, как намыленное бельё в эмалированном тазу, катается с краю на край, на салазках скользит. Наконец нет ничего важного и особеного, слитно всё, - слито просто в одно, как замоченое бельё.

Сильнейшее из странных желаний: запузырить в окрытое окно электрички этот, на котором пишу, 'Нокию', дорогущий мобильник. Лучше об стену с размаху, и - мимо пройти.
Читал про такое у Саши Хана, только он о тетрадке.
...Паучиха, пожирающая собственное дитя. ( Я паучиха?? )

...Она второй раз за день брала меня в рот, и, сверху глядя на медленно двигающееся темя, я уже чуть отстраненно ощущал, как венами, щекотно набухает желание, и,одновременно с наворачивающимися из под век слезами, мучаются пальцы рук, удерживаясь схватить эти густые блондинкины волосы, запутать пальцы и, потянув, и дергая ее к себе, заставить двигаться, двигаться быстро, насаживая ртом на себя, как на кол, до упора, до волос, - чтобы чувствовала,...
Именно, чтобы чувствовала там, внизу, именно она...
- Когда, звучно, как словно бы и не со мной, щелкая, повернулся ключ и - муж...
Отворив, он, одетый и оттого массивный, опустил глаза, со скрежетом потащил ключ из скважины, и, лишь справившись с этим, стал у двери, наконец глядя на нас. Она успела отстраниться, поднялась с колен, и я, на неверных ногах, сделал пару шагов к окну, одновременно поворачиваясь, но улика, вся огромная моя улика, мокрая - из ее горла - строптивая улика моя, раскачиваясь, не хотела в штанах, и то и дело оказывалась на виду.
И тогда я взял со стола нож...
...Но он обманул мои ожидания, филе оказалось жестким, невкусным.
Того же мнения и любимая моя.

...И вызубрили свои маленькие способы, по дешевым книжонкам разьяснили свои стыдненькие секретики и - живем.
Ни-ху-я нам не делается.

Желать себе хорошего! Не особого,странного, или того хуже, вечного, чтоб, получив, проклясть,
и небывальщины ждать ни к чему, а как все, именно хорощего: статной и страстной жены, денег вдосталь, и здоровых от этой женщины, своих детей.
Ну и дома загородного своего - обыкновенное хорошее по коммуналкам не выживет.

А прощаясь и предполагая свое предательство, не лей слез. "Делай, для чего пришел". Может, хоть на новом пути тебе - благодать. Кто знает?

Только в дороге живешь. Только, только в дороге. Вечная жизнь возможна в дальнем поезде.
Да заскучаешь.

Если ты не привыкнешь, то мы подождём. Пусть это будет как еще одна возможность. Да, придётся этого ждать. Год, два. Говорить об этом, когда будешь приезжать… Когда-нибудь ты захочешь, тебе понравится. Со мной. И это будет наша тайна огромная. Мы сможем любым гостям говорить в откровенных взрослых разговорах, что это - страшная опасность, просто ужас какой-то, что бедные занимающиеся этим - это болезнь, это вымирание, но когда все уйдут, я, по особому взгляду твоему вдруг пойму желание - по тому, как ты вдруг прислонишься ко мне.
И тогда сильно забьётся сердце, и, скрывая удары его, я…

Мы никогда не станем делать этого наскоро, да? Потому что это слишком тайное, двоих. Но когда мы попривыкнем, то иногда, дома, ты вдруг наденешь длинное или короткое платье или юбку, и несколько раз пройдя мимо меня, вдруг обопрёшься о стол.
Прогнёшься, гибкая в талии, ещё - и поглядишь на меня из-за плеча. Если не замечу нарочно, скажешь любимое "мур-ррр"...

У тебя изменится взгляд, когда, после первой такой ночи станешь смотреть на меня. Ты будешь смотреть на меня, на своего мужчину иначе, потому что при каждом взгляде, там, в тебе отзовётся, ты будешь всё время чувствовать меня там. Взята по-новому. Понравилось. Пусть не сразу.

– Повалю на кровать, и прогрызу вовнутрь тебя ход. Стану в тебе жить. Пить, питаться, спать...

Все вовремя. Вовремя, - и не иначе.

СТ.

Мы на длинных вожжах пролетаем над водами,
у широкой реки, где пространство колодами
нет, вагонами сложено, брошено, битое
и, колёсами вверх, белым пузиком мытое
нараспашку... Взлетаем сильней: вдруг раздвинется
и откроется будущего синеватая мыльница?
Что внутри там - понравится ли, не понравится?
...Да, пластмасса.
- Ну что ж, пока небо вращается
и качается солнце, - засмейся, не спрыгивай.
Слышишь, волны внизу будто волки порыкивают.
Удержись до последнего в воздухе - воздухом
будь, покуда с огромным размахом и роздыхом
эти старые вожжи несут тебя медленно
сквозь колоды пространства пустого, безмерного
сквозь вагоны простора, - Луной освещенного,
красным краном под руку твою оснащенного.

ПРОСТРАНСТВА

Я уезжал, уезжал, а солнце садилось над моим Крымом, моим заливом, - над городком, где столько сбылось, что, сложи и вчетверо бельевую веревку прежнюю жизнь, а не собрать, не найти столько важного, главного своего.
Солнце уже не палило, устало за день, свесив реснички-лучи, чуть пощевеливая кончиками их, оно просто смотрело вслед на покатую спину автобуса, и тот сгорбливался, сожалея...
Но что можно сделать?

Пастух, выпасающий стадо у автотрассы, разговаривая по мобильному.
- Сон? Новые времена, прогресс?
- Не-а, понты.

НОЖ В ДОРОГУ.

Раньше я брал в путь хороший нож. Ножи у меня с армии. Первый подарил Сашка-кочегар, любимый друг, которого я потом так и не нашёл.
Хочешь расстаться с человеком - подари ему нож.

...А если решаться любви, делай так: кованый нож покрестить, водой помыть, поточить и, только от оселка - сильно перед грудью махнуть. Еще раз поточить - и за спиной махнуть, сколько рука. И всё. Сохнуть станет она, может, помрёт. Но то не твоя боль.

ГОВОРЕНО

Нож, если точен, нельзя дарить, - к ссоре оно.
Нельзя в воду бросать - следом уйдёшь, да избави Бог точить ножи у женатых друзей: счастья лишатся. Году не пройти.
Ночью нож в дерево не втыкай, разве волколаку зов. Но тогда слово надо знать, а то смерть.
...или близкий тебе умрёт, коли нож ночью в стол воткнул. Потому - не может человек днём один, не бывает один и ночью. Ночью душа его на серебряной нити к родным пригибается. Или к друзьям, коли родственники прибрались. Сядет душенька перед другом и глядит в лицо, шепчет ласковое, гладит, гладит, потому как добрые у людей души, только люди не все. И вот ежели нож в стол, то...
Опять, железо какое. Черное хуже всего. Железная ржа душе хуже всего. От неё, от ржи вся и смерть. Раньше-то не умирали.
...Это только лихоимец может ночью нож в стол. 'Отпетый', ему всё нипочём. Теперь-то в церквах не отпевают, но эти есть. Были и, сказано, не прейдут. Их в других местах отпели, да про то знать нельзя. Разное в мире живёт. Люди не все.
Ножу - из доброго железа должно. Хороший, и чтобы ковал кузнец. Потому как кузнец, дорогой человек. Сильней доброго кузнеца и нет, даром, что иной мужик на спор возы подымает. А вот кузнец, если мысль какую имеет, по его сделается: железо в руках. Железо он мнёт.
Баба-то иначе говорила, баба мне дуре говорила 'имёт', да только нет теперь этих слов. И смысл такой, что по ночному делу промежду мужика и бабы делается. Вот именно что он железо 'имёт'
Кузни вывелись. А ножи - есть, но не от людей они. Хуже нет, чем такой нож.
Точильщик - первый человек. Раньше бабка никакая и близко не подпустит к старому ножу. Каждый на своём месте поставлен, и если тебе резать хлеб, ножи не точи. Пусть тот, ножевой, их...
К ножу верное СЛОВО надо знать. ...Неразумен коль, так хоть здоровайся с острым железом, неук. Через то и ходите все дырявые да резаные, что плохие ножи куют. Куют ли? И кто там его на дольки пилил, рвал - железный пирог, мял, да ручку накручивал? А вдруг беси?
Казаки-то старые ни-ни друг дружку убить, а учились порядошно. Всё детство учились. Зарубки, шрамы, а чтобы насмерть саблей или кинжалом по случаю - ни-ни! А то - СЛОВО знали. Чёрное слово - к чёрному железу, белое - к белому. Горячее - калено когда. Через это кузнеца и боялись, что СЛОВА знал.
А слова эти нам ДРУГИЕ давали. Они всегда рядом, только видеть их не моги. Станешь на него смотреть, а он глаз отводит. И никак не видать, отводит и всё. И не смотри, пока самому ему не с руки. Птицей обернётся, деревом или водой. Ты в речку вошёл, а это ДРУГОЙ.
Прежде ОНИ нам и СЛОВ разных давали, только позабыли люди, одни кузнецы и запомнили, потому что для дела им слова. А прочие всё позабыли, 'Земля и без слова родит', так вот. А где и секли за ТО. Боялись. Но теперь ОНИ вовсе скрыта от нас. Теперь люди сами своей головой норовят, а ДРУГИМ это не нравится. Скоро они нас войной возьмут и быстро всё сделают. Танки не возьмут, и пушки. Души только людские возьмут, и снова перекуют. Другие станем. И - слава Господу!
Только не все ОНИ одинаковы. Такие есть - не приведи Господи! Они за людьми присматривают, да не так, чтобы не натворили чего, а по-плохому. Сами творят, хоть вой. Издревле с нами и сейчас вся сила им дана. А те, что СЛОВА давали, добрые, на попятках. Потому, такой уговор: сто лет одни, сто лет другие. И сейчас правят те...
А есть и под землёй, и в воде, и в небе. И такое есть, ГЛАЗ, - глядит за всеми, и нами тож, да только тебе более не надо знать, через такое и уйти можно с концом. Знать - тяжко, земля не снесёт. Ладно. Знаю кому и сколько говорю. Порожек твой - вот.

Опасней опасного они, и сгинуть легко в умелых их нелюдских руках
Но все же есть большее. Большее них, главное.
...Вылези из кожуры, за которую держат и наземь глупую душу. Пустое она, пустое...

ЗАЛИВ ДОНУЗЛАВ

Главное в плавании, вовсе не махать руками. Главное в плаваньи - двигаться по во-де.

Есть и еще главное в плавании: в воде открывать глаза. Когда ты, конечно, не в кафельном бассейне с мертвою кошкой на дне.

На зеленом бакене с цифрой 11 жил старый черный баклан. Он следил за фарватером, и почти не пугался, когда мы подплывали к бакену, задирая голову, чтобы смотреть не него. Но слов не любил: улетал - со звоном, со страшной скоростью, планируя над самой водой.
Бакен сменили, теперь сбоку цифра 14 и теперь там другой баклан. Пугливый. А нашего нет.
Может, он продал свой дом, - а новый дом выбрал себе бакланом другого?
Места выбирают нас.

(В пригородном автобусе, один, без рубашки уезжаю на заднем сиденьи после лета, моря, горящих от сухости полей.)
- Новое, вечно новое ощущение: жив!
(... И солнце садится, перебегая из окна в окно, и ветер из люка дует вниз, гладит по коже,перебирает пальцами со вмятинками на подушечках...
- Вода напоследок в заливе была, как кожа
женщины.
- Кто бы подумал!...

Счастье это любовь. Просто любовь, не другое.
...И откуда они знают всё сызмала - эти желанные, в юбках, юбках над трусиками?

ГОРОДА

Города имеют лицо и породу, размер обуви, запах. В конце концов, уподобляемы знакомым предметам.

Симферополь походит на многажды разогретую пиццу, непроданную - с наваленной горкой в кратер яичницы бледной вареною колбасой, оскалами подсыхающих помидоров - коричнево загорелую, аппетитную для глаз, приванивающую, хрустящую...

...С очень жадной милицией.

Бахчисарай, бесспорно, восточная перезрелая невеста, в фате, как теперь им полагается, но столь же восточно-пышная, с толстыми, алым крашеными губами, черноволосая, густобровая,
...С упорными, угольными точками горячих глаз. Огнь внутри. Именно, в черноте их - средневековый, страшный огнь.
...Видно, как жир складками выступает у женщины-города на талии. Это перестарок - Земфира, убитая Гирей-ханом, оживлённая русским Пушкиным, с тех пор разросшаяся, потучневшая. Сейчас затянутая, зашнурованная в горы, она, смугловатая, немолодая, но как прежде горячая татарка, складками протекшая телом между спицами плесневелых корсетов, лежит без надежды на новую свадьбу, глотая свой собственный виноград, глядит на стада своих коз, стада своих людей, стада пробегающих по ней к недальнему морю машин, пасет, глядит им вслед, глядит им вслед.
...И, встала бы и пошла, да, жирной, ей жарко.
И лень.

Подальше от Бахчисарая, подальше. С узким булатным ножом ходит по лесам призрак прирезанного караимами моголотатарского мурзы, собирает грибы. Увидит - и подаёт тебе срезанный гриб: говори какой. Скажешь - сгинет. А промахнешь, зарежет.

Евпатория - веснущатая крымская женщина в годах и уже рыхлая, раскинувшаяся широким телом
вдоль моря, порядком ей поднадоевщего.
На хутора бы, - думает она основательно, - к черноземной землице, да мужика работящего... А тут? - Фигляры курортники, да детишки, родителями определенные в "на поправку"... Тьфу!
...И массивная женщина Евпатория переворачивается на другой бок...

Вьезжать в Евпаторию следует поездом. Ни машиной и ни автобусом, не дурите. Оставьте автомобиль, раз уже у вас не хватило вкуса на плацкартное путешествие, в Саках, садитесь на электричку и теперь - в Евпаторию, вдоль линзы Картинитского залива, зарослей сребролистого лоха, памятника десанту, цветных палаток, оград с вывешенным на них бельём... Нет, я вас заклинаю: поездом.
- Иначе..?
- Вы что, с ума сошли?

Мелитополь плосколиц, нагловат, туп - это дама-торговка, приподнявшаяся на турецких джинсах - в кожаной куртке, крашеная блондинка, в пассажирских вагонах врывающаяся в занятые туалеты, если плохо держится шпингалет.
Мелитополь - она в основном - и, внатруску другие, невидные.

Почему в мало мальски крупных городах лавочники это лавочники, а в маленьких - только мешочники?
- В маленьких видно отчетливее...

Керчь - мускулистый, еще худой после отсидки за драку, (не первой отсидки,) в синих наколках мужик,твердо обещавший начальнику и матери "завязать", но вдруг, выйдя из калитки, закинувший руки за голову, глядя на море с одной из кривых улочек горы Митридат, да там и оставшийся...
-Больно сине... - думает он, и сам не знает - море ли, небо? И - то ли выпить пойти с корешами, то ли еще чего там?
Думать как-то не можется...

(Думать он вообще... И его кореша... Всего ума у каждого: по два половых органа, да кулаки.
- Керчь.)

В тюрьме имеешь шанс остаться прежним, но только если ты и прежде был нечеловек. Или полчеловек.
...Икра.

Севастополь - коренастый каперранг с орденами Второй Мировой, с дедами и прадедами служаками флота, вон, все стены старыми фото оклеены.
Курильщик он страстный, но только лищь "Беломор", до трубки не дотянул, да и где взять добрую? Были три дедовы, запропали, но то, может быть, и неплохо, - жесток табачок дедовской трубки, - а здоровьишко надо беречь, негде ж взять его нынче, здоровьишко по возрасту, да - именно, что - и по нынешним прискорбным временам.
...Впрочем, сам он еще крепок.

Вьезжаешь, перекрестись: они на воздухе по ста рядов стоят, ты едешь насквозь, сквозь них. Перекрестись, право...

Харьков - утренний харк и хруст по окалине, бетонные тела металлургов. И - к рынкам, откуда железки расползаются, шевеля режущими смазанными конечностями. Колющими. Изолированными. Под любой маркой, но из китайского железа. Всегда из китайского.
Исключая уральское с крупповским вместе, рядом с костями солдат, запаханных в полях.

...Местный казак, у которого хромая жена, рубит одну голень всем красоткам, путающимся с немцами. Он служит в немецкой управе и продал подполью патроны.
После войны ему дали орден, как партизану.

Белгород. ...Упал, коленка содрана, кровь - сойди в Белгороде.
Остановка скорого полчаса, и, только служивые схлынут, милиционеры, тут ты - нырь. И вот оно счастье.
Нечего огород городить: возле границы и сходи. Забинтуют, йодом смажут, пригладят, да еще выйдут, да вслед приглядят, чтобы свои не обидели. Сирому место тут.
Слабого обогреют. Сильный волю отыщет. Из таких временных далей город сей, что и перемены ему на пользу. Плоский, каменный, невысокий, уютный - сходи: счастлив будешь, жену найдёшь, а не нужна - свою потеряешь, и она кого-то найдёт, потому что иначе не бывать на этих холмах, в лесах и перелесках, где сотни лет пашут, полтысячелетия живут и воюют всегда.
Сойди в Белгороде, неожиданно для себя, встань и сойди, чтобы умирая - скоро или через век, мог спокойно сказать: ну, что ж, эту попытку счастливым быть я сделал.
Сойди в Белгороде...

Говорят, в поездах, если повезёт, лихоманку-любовь сымают.
Ежели паровозом запряжено, то точно: надо только на самое это ему влезти, на котёл, да кочегара просить, он сымет. Они умеют. Знающие люди в старину говорили, что поезда вовсе не для того выдуманы, чтобы время на версты разменивать, а для ума людям, да разве же объяснимо?
Ты кумекай: вода - так? Огонь - так? Медные трубки, котёл - так? И - бегает. Суставчиками шевелит, в ночи глазом смотрит. Горячий. Дышит свистит, воду пьёт... Ну, что? Не понял? Так ведь он - железный человек. По образу и подобию... Он все грехи на себя берёт, потому что не ногами ты идёшь, а он несёт. На себе. И на себя грехи и берёт.
В новом месте с паровоза сошёл, - без страха живи. Кончились твои грехи. Лихоманка-любовь долой и за-абыл сто лет, что и было. Шито-крыто, всё.
А заметил, паровозов-то нынче и нету? А?
- Канули. А всё это демоны. В конченное время живём.
Ну ладно, ты ступай, ступай...

Орел - желто-красный вокзал и город, одетый в теплое красное. Южней, но не южный, на полдороге к относительному крымскому теплу, живой пассажирами отставшими от северных, центростремительных поездов.
...Спьяну, или замечтался, попросту отсидел в пути зад, и сошел вот здесь, жить возле тоненьких рек у белых берез. Для тепла одеваясь красным. И - в память войны.

В России вулканов нету - мы живём при смерти. Ею присмотренные. Толщина кожицы жизни тут крайне мала. Растянутая как скальп бледнолицего брата меленьким гвоздиками на миллионы пустых и квадратных километров. Квадратных и равнобедренных, ромбических и округлых - вытянутых по синусоиде и кривой Гаусса. И только человека мало. Жизни нет.

СМС

Не забывай меня, а?

Курск - город-корова.
Корова - город, большая корова, корова... - Вкусное слово, в рыжих или черных пятнах по жесткой шкуре, которая и не греет, и вообще непонятно, как он зимой...
Но пока лето и вот - добрый город-буренка, выгнана пьяненьким пастухом в изумрудные луга. Одна.
Стоит, жует, роняет.
Живая. Невареная. Полезная.

Сука, ссука-Москва, кислая, на семи холмах густым повидлом намазанная, протраханная наискосок и по кругу, бесчувственная, от себя задыхающаяся, - что, сьела, сьела, сука!?
Хуй тебе, а не душу мою! Попила кровушки! Больше не швырнешь меня комоком мокрой салфетки, перетертой между ладоней, все! Стихи есть, как брат за плечом стоят. Ты не прочтешь, да и не надо, а они есть - стихи, свой воздух. Ими, не тобой, чудище, дышу. Иным.

(в метро)
...- Садитесь.
Презрительное молчание. ...Сразу все понимаю, но...
- Садитесь пожалуйста, БАБУШКА!!
...Сразу все понимает, и, вдруг быстро придвинув свое лицо, в упор глядя нежданно глубокими черными глазами, вся окутанная терпкими духами с сильным привкусом сигарет:
- По шесть раз на дню, пацан, понял? По шесть раз на дню! У моих мужиков хуй поперек этой лавки не уложить, пац-цан!
Так что поди-ка ты нах со своей сосикой и ссаным сиденьем в метро!
...В полный голос, нимало не беспокоясь чужими ушами и - вышла через две остановки.

Что было бы, не тревожь ты меня своими звонками СМСками, ревностью..?
- Что угодно. Но полностью, всё-всё другое.

Гусь-Хрустальный, - паук, прозрачный паук-город. Город-паук натянул сильные сети над железной дорогой, развесил за шейки хрустальных выгнутых лебедей, цветки со стекляным янтарем внутри, светящиеся красным шкатулки с цветными по бокам стеклянными шариками...
Он гурман. Из проносящихся мимо роев выбирает белотелого сибиряка и уральцев-мух, выхватывает и хитрована жука татарина, - вкусно. И осыпают,сыплют они, насекомые, коричневые чешуйки
сотенных, голубым светящихся полтин, романичные пятисотки, зеленые пластики тысяч, да все заветные, из подбрюшной складочки, доморощенные, крест-на-крест повязанные, на выданье и в носочках...
- Да нужнее деньги Гусю.
...Хрустальному.

Раз - и нет связи. Всё.

...Мы говорим, говорим друг другу в мобильные разные вещи, улыбаемся, плачем, об этом говорим, и вдруг оказывается, что пора резать вены. И мы режем.

Екатеринбург. Серый камень-гранит как основополагающее, вес, как главная черта бытия бытия. Есть еще черное - чугун, ночь и - большие подземные сине-черные демоны. Мелких, зелененьких в клетку, рябых и в полосочку, ушибив, переплавли в мартенах, чтобы отлить миллиард пудов танковой брони. Но не заладилось, стыло, стояло, как заколодило, пока какой-то старичок, сталевар, занимавшийся еще в ту войну, не присоветовал добавить ребеночка.
Негромко и сказал, ни за что бы не различить. Однако, вечные "кто надо" услышали, перемигнулись, да тут же и добавили. Дело пошло.
А рас-счетец таков: на танк по ребеночку.
Но - Урал есть Урал, страна сталеваров и в Нижнем Тагиле уже и побольше кладут.

Сюда бы ты не добралась, да страшно представить... Я был, я знаю.
'Детей здесь рожают возле доменных печей, роды принимает вагранщик, и, шлёпнув ребенка, бросает его в кучу коксующегося угля.'
Кальмар (Колька Присядкин).

Нижний Тагил. Город-чугун, металл-город, чума...зый Урала город-чума...зый Уралгород, где в драках разбирают на копья металлические парковые ограды, и трамвай час идёт мимо одного танкового завода, где дым - не составная часть неба, а небо само. ...Когда небо от дыма впервые прогнулось, умные зека, строившие город, да в земле и оставшиеся, через своих покуда живых предложили ВОХРе домну ставить. Мол, так вот и так: домну ставим, небо на домну обопрём и - никуда оно не денется, матушка. Устоит.
Ну, начальство думать-мерековать, а деваться некуда: напороли! Дыму-то явный перебор. Оно понятно, старались, как лучше, в срок, ан, не сошлось. Теперь отвечать. Поскребли мушкой нагана в бритом затылке и согласилось: ну-к, правда, как упадёт... Времена суровые, Усатый-то всех к ногтю гнал, острастка в людях была, а тут - небо... Вот и дали добро. И - пошли вагонетки с вагонами, и понесли двуногие мураши головы на заклание чугунным богам из болот. Много ли отнесли, или еще того более - кто тогда считал? Встали домны.
Оперлось небо на домны и перестало валиться, ВОХРе, ясно, орденки с медалями, зекам в тот день лишней баланды в обед, а мёртвые здешние, которые это всё и выдумали, с тех пор через домны, через самое их горнило с огнём на небо ходют, в бараки домой. И так хорошо у них там: и бабы добрые из женских колоний помершие, и хлеб-черняш вдоволь, и самогон. И только ВОХРу на небо они не пускаю. И нету над Нижним Тагилом ВОХРы, и некуда ей, потому как куда стрелкам новую домну ставить. Не их ума. Их дело людей стрелять.

Ростом с кабана маленький паровоз, приятно горячий, обеспеченный жилищно и материально, с по размеру подобранным половым членом вместо налобной фары - умелым и неистощимым, обильно смазанным. Верный и превосходно выглядящий... В качестве мужа устроил бы 85 процентов женщин. Да и оставшиеся 12 - 13, будь у него ручки: маленькие, приятно тёплые ручки пухлые, с пальчиками...
И только две из ста... Только они...
- А как тебе, а?

Тюмень, синяя стеклянная сахарница под крышкой, ледяная, поглотившая мою однокурсницу, тёмные ворота нефти, так и не распахнутые - путь к деньгам, вход в мир рукастых. Дымный, сорокапятиградусный мороз на севере, где Таймыр и Ямал. Мёртвые птицы, падающие со стуком на промороженную до стеклянности нефть. Машины, едущие по шоссе только стайками от двух-трёх, потому что заглохнет мотор - всё.
Охота на оленей, идущих валами, из автоматов. Тонны мяса. Разница только в марках оружия.
...Низенький вокзал, мелкие нефтебароны, с замашками клондайкских золотоискателей со швырянием шуб в грязь, пропиванием нефтезаводов, раскатыванием ковров на полторакилометровом маршруте 'ресторан -вокзал', - ну нету сейчас лимузина...
Был, был город-городок, ни низок, не высок... Тихий - был. И вот растёт, стекленея очами, очками, тонированными многометровыми окнами. Позволяют себе. Холодно. Как везде.

На чём всё держится?
На тоненьких ниточках, приделанных к Небу.
К согнутым гвоздикам в доске там наверхе привязанное.

Барнаул - каповый нарост на стволе железной дороги, прободавшем Россию сквозь. Барнаул - ковер, расстеленный в ветвях этого ствола на приличной высоте обского берега, костистый бараний лоб, нарост в форме бараньего лба -" бе-бебеб-еее, бяшка!", - сменный лоб на высоте трех тысяч трехсот километров от Москвы. Поезда подбегают сюда, отдувшись, меняют лбы и - дальше, дальше дорогу бодать.
Ветрено на такой высоте, и полмиллиона жителей не пахнут друг другу: в платных талетах невозбранно течет из отворенных кранов питевая вода. Не убудет - Обь вон.
Морозы на такой высоте, оденут город в скорлупы льда и он сучит красными, в самовязаных носках лапками, как неродившаяся пока цыпа под скорлупой, теплый, говорит там внутри своё в сложенные ковшиком ладоши, да подносит к уху: послушать.
- Грудной местный говор красив, горяч и рождает в себе сизарей, турманов, мелких степных соколков. Барнаул их - в пуховый платок, каждую птицу он завернёт, там - на стремянку и в антресоль до весны. Вскроется Обь, и откроет город настежь форточку...
Любит он птиц. Отсидевших в тюрьме - тут, по карманам дворов видимо-невидимо, а птицы – самая воровская свобода. Он любит птиц, но прежде делал танки, и по сю пору огромный дизельный завод, тужится, пуча красные глазки. Однако, город уже легче. Еще он не летает, но уже делает татуаш с крыльями, и заглядывается в облака, приставляя ко лбу ладонь. Но, конечно, и пашет и сеет. Неплохо выходит: привыка, да жирная земля…
Вольная здесь Сибирь.
...Здесь разливы большой сибирской речки Оби оставляют по себе в старицах и болотцах рыбку, рыбу, что бьется, ложась на бок, глядя из тонкого стекла воды, как та второкурсница, как красавица Верка:
"Возьмешь меня замуж?" - Рыбу беру. Недолгая радость.
...А с Веркой-то дольше могло б.

Кто, кто холодными руками отводит людей друг от друга, лишает ума, распихивает, как пластмассовые игрушки в эмалевой ванне, где купают младенца?
Или Небу видны и другие сны?

К чему нам жесткий костяк твой - предназначение? Разве нельзя быть просто счастливым?

И кому лучше оттого, что её нет у меня, меня - у неё? Кто он, согревший руки?

У неё сломан компьютер, у меня телефон... Сразу два неплохих человека вскоре, полгода спустя будут спокойны и относительно счастливы. Но ведь работают чёртовы ремонтные мастерские! Работают, подлые! Ура!

Новосибирск. Шла большая война, и на станции Николаевск у моста через Обь разгрузили поезда с эвакуированными заводами. На 55-градусном морозе чугунные станины станков лопались как стеклянные. Теперь он, город, раскаленный летом, растекшийся вдоль больной эписторхозом Оби, распластанный, как свинец по сковороде и такой же тяжелый, атомно-противоатомный блин тети Моти из СэСэСэРа, гнездо самых просвещенных в мире колдунов, колдунов с лучшим в мире высшим техническим из Баумановского, трансгрессирущих себя к Лысой горе на свернутых в трубку докторских своих. Черти злобствуют: гора родила мышь, вместо атомной катастрофы эти учёные чудаки создают курсы бестелесных навигаторов. Скучен рогатым бывший оружейный подвал державы: котлы водородного огня погасли, шипит стройка и сварка, расползся желтобрюхий оптовый рынок китайцев, и потирают лапки жуки региональной политики.
...Ол-лени! - ругаются черти.
Им видней.

...Боярышник, горечавка, чабрец, бадан, красный корень, Марьин корень, пастушья сумка, Иван-чай, конопля, опиумный мак, папоротник орляк,
золотой корень, девясил, астрагал, и - этот, 'колба', стебелёк по первым проталинам, зелёная стрелка, побег молодого чеснока, который весной, со спячки отощалый медведь, чавкая, жрет... - и что бы тебе на Алтае не жить, а, парень? Что бы тебе не жить?
Может станешь и в банке работать, колбой по весне вонять. Как все. Ну, что, что тебе, дурню, - она?
И ты ей - что ?

А ведь случись что атомное, ведь не дойдёт она от Москвы по шпалам. По дороге замуж выйдет. Или - туда, куда выйдут многие, когда - с узелками, пешком по чудовищной нашей, по мертвой стране.

Бийск, ординарный уездный город на большой Бие-реке. Начав с Урала, кому угодно, кроме кассы ж/д, скажите "Бийск" и однообразно спросят: "А где?"
Слава русской казачьей застывы так и не вышла за границы городской черты, но жив он, невзрачен, с лицом в меловой и цементной муке, руками в краске и оспинами от порошинок - на другом берегу огромный динамитный завод иногда взрывается. Веко левого глаза города так и осталось вывернутым - помнят тут, помнят суету "скорых" и рои красных шмелей над другой стороной реки.
Шукшин тут был. Река есть. Прочее пыль и беспамятство дальней русской провинции.

Возможно, иные мобильные операторы после катастрофы еще сколько-то будут работать и умный успеет сказать любимым слова, вслед за которым пойдёт этими шпалами за тысячи одичалых верст.

Горно-Алтайск. 20 лет я как мячик пин-понга скакал между разномастных стенок этого городка по горкам, метался в лесах. То сиднем в конторах, то бегунком, сшивая невидимое, сводя, описывая, злясь, но так и не стал этому миру нужным, своим не признан в слепой трёхлапой вене, зачем выпертой сколько-то лет тому (240, как говорят, да врут, кто там считал...)
- меж гор.
Единственный город Горного Алтая, республики, республички, республюшечки, некогда околдованной телом красотки Катуни, да так и оставшейся при ней, оправляя девице платья каждой зимы. Насовсем до смерти оставшейся, до конца о котором тут все думают - горы, земля, столбом стоящая до небес, заглядывая в глаза, как землекопам - стенки новой могилы, готовит к отходу с юности.
Люди привыкли.

...Знаешь, город я люблю к тебе ходить потому что у тебя на улочках пахнет печкой.
Тени счастья.

СТ.

...Где-то пробито, надтреснуто дно
бочки для счастья
прыгает с камня на камень оно,
капли лучатся,
капли стекают, сверчками кричат,
влага уходит
красное. - Вены пустеют, болят...
- Осень. К погоде.

О ВЕЛИКОМ

Когда Гамлету явился бы призрак не отца, а матери, мы имели бы еще один повод ненавидеть женщин. Принца все равно убьют: ума земля не терпит, а причина смерти: "Тю, из-за бабы...", но Шекспир был умней.
Всех умней.

Принц отказывается от счастья, чтобы совершить месть. Королевский выбор: дело, дело вместо семьи и - прямой ход в историю, наравне с Ахиллесом, выбравший смерть ради вечной славы.
- А я бы выбрал счастье.
...Да, дурак.

4 СМС

1.еду мимо густейшей облепихи. А не выскочить из автобуса.
...река Лосиха. На каждом километре придорожного леса - смертные таблички разбившихся шоферов. Выскочили навсегда. Бийск близко.

2. ...в губы, счастье, берегу твои поцелуи.
Языком - соски...

3. Да-да-да!
Ты и я. Ты и я голые вместе.
Засыпать-просыпаться, дышать тобой голой, жить между твоих ног, впитывать, пахнуть тобой.
Моя...
Твой...

4. После твоих рассказов мне неизменно хочется валяться у тебя в ногах, извиняться за весь род мужской.
Прости меня пожалуйста!

СЧИТАЛОЧКА

В окнах пусто, в дом пролез старый, сохлый, умный бес.
Где присох, там истолклось в сахар, хороводом, злость.
Хороводом водит вор, хочет шёлковый шатёр,
хочет под шатром сидеть, песни петь и булки есть.
Он несытый, он кривой, под горой лежал хромой,
и топтались по груди, по глазам его дожди,
за дождями шла кума, ледяная царь-Зима.
Села, ледяная, в грудь - в сердце руки окунуть.
В сердце вора стала жить, стала с ним детей плодить,
стала от него рожать, стала в рот ему дышать,
стала для него жена. Стала у него одна.

Я.

Я хотел и трахал ее не переставая, "онлайн" и безвылазно, когда,
разевая от счастья большой и умелый рот, она завилась вокруг древка длинным пиратским флагом,
разогнулась уже рыбой-змеей, сельдяным королем с красной короной от головы и до попы, - взлетела.
...Наконец, взлетела, - ветер, возлюбленная моя...

Откидываюсь назад и длинные волны подходят к лицу. Длинные волны, под которыми песчаное дно, на дне рапаны. Ныряй и лови. Вари и ешь. А раковины кидай с балкона.
- Счастье. Но тогда я не знал её...

На жаре я ем полукопченую колбасу вместе кожурой. - Плохо сдираемая кожура, горячая колбаса, сильный запах, невозможность мыть руки, потому что туалеты заперты, а пассажир нормально ест лищь на остановках в больщих городах, если на скором.... И, наконец, пусть хоть о чем-то заботится и желудок.
А мне на этой жаре надоело...

МУХА

Маленькая августовская муха - мертвец на взгляд. Садится на монитор, полусогнув или вяло разбросив пучочки, крючковатой зозулей путается в волосках запястья. Она валится на бочок, лежит, ничего не пытаясь, но - обман: попробуй поймать! Она причудливо двигается и молниеносна, она раэумно предугадывает траектории грозных рук.
...Четыре и шесть попыток, где всего в июле - одна! Да что там. Ее можно и трижды ловить! Бешенно перебирая лапками, вдруг колючими от усилий,
жужжа в кулаке, хотя крылышкам места нет, она проскальзывает между концами пальцев и ты, секунды назад распрямивщий морщины - "Избавился!..",
сведен со злости дугой: "Жив опять грозящий, неумолимо прилипающий к коже гад. Не улетит.Здесь свет. Надежды зрящны."
Не вздумай лечь, не поймав: разбудит. На самой ранней зорьке-заре. Одной из ее последних...

МУЖСКОЕ !!

Исследуя себя, 12-летняя девочка находит и понимает, для чего именно создана. И с этим пониманием отныне ей жить.
- Дома и на уроке, ходить улицами одной по горячей весне, когда ветер под юбку, и уже без колготок, и зная внутри у себя отверстие, ожидающее принять, растягиваться и любить.
Это не мужское "встанет-не встанет" и "ладно, потом..", а - каждосекундная готовность брать в себя мужчину, любого из мимоидущих, всех, это ощейник разуму, поводок короткий, жесткий...
Желание сильней тем, чем талантливее девушка.
...Как-то еще не обращаются в постельный автомат, выбирают нас, отказывают...

Но - всегда обречена девица на печальный опыт. Первопроходец бессовестнее. И не поделаешь ничего: поиск счастья...

...Ты, ты, ты... Давно не виделись, встретил случайно, отвез на песчаный пустынный пляж, дыша часто, задрал тебе юбку, а ты - без трусов. Ничего нет!
- Шла уже после, уже..?
Или же шла и надеялась? На кого, на что? А...- а ветер?
...Неужто же просто любому??

Пишу о любви.
- О поздней, как новый сынок в полста лет, о проступающей, словно соль на рубахе, соль на ботинках, на цоколе моего мира, соль на подвальной стене, пишу - как из руки мускул красными нитками выдирая.
- А как ты хотел - о любви?..

...Однажды она увидела мое баловство и, пригнувшись, перебежала дорогу.
Не сбил грузовик, и суки ее не поймали. С тех пор она бьет меня по пальцам, мешая играть, сидит рядом, с полным мешочком "А это что?" - и мешает, и спрашивает.
Обоим нравится.

...Ну и черт, черт с тобой - дивной, пахнущей мной, голой, любимой. Черт и черт!..

Ссоры, тоска от ее измен, измен продолжающихся, легитимных: мне - с мужем. Оттого звенит голова, и хочется сесть прямо на тротуаре.
- Но - три!... Три, дня, счастья!
Обещано...

А что мы для любимой?
-Поводы плакать.
А даем ли другие - ей поводы?

Спать хочется невыносимо. Голова припадает ко сну, как бедуины к воде, тонет мгновенно, как ножик, без всплеска и кругов на воде сна. Теплой воде, где не сворачивается кровь из резаных вен.

...Должна, должна существовать месть, и "сладостное вонзание кинжала...".
И вот, когда она, уходящего, в спину уже, спросит:
- За что?!
Отвечу, притворяя двери:
- Любила ты не меня...
И - в ночь. Пускай вдвойне мучается.

- Почему ты уходишь? Она молодая? Красивей?..
- Она кричит подо мной.

Приходящая иногда мысль, что на самом деле ты давным давно привыкла ко мне и отвела полочку, как стаканчику с зубной щеткой, гибнет и рассыпается, как только пишу это "девоч-ка". Ведь никогда, никому...

- Трахаетесь?
Ты мне хоть говори честно.
Чтобы на скачки сердца я всегда знал..., чтобы мог ему, подлому сказать: а вот и нет! Она просто шьёт. Просто в туалет пошла писать. И - думает обо мне.

Проводницы пассажирских вагонов, молодые, с красивым телом над длинными ногами...
-Что удерживает вас по ночам от распутств на качающемся корабле полунагих людей и голых желаний?
Ведь легко-легко сделать так, что никак не найдут...

Выговариваясь, теряешь, - и силы, и тех, о ком речь.

Она осталась одна, далеко и: не простыла ли?
Наверное по этому и узнается...

Крохи любовных слов. Мало их. Мало.
Погружаем любимых в стоптанные тапочки - "солнышко", "зайчик" и
"ланюшка", мы натираем мозоли на языке повторениями "люблю"...
Но вот: самое-самое слово, это мужское змеиное:
"Кыш-ш-ш-шы-а-а-аас-с-с!"
- через стиснутые зубы, растянутые добела губы, с запрокидыванием головы...
Вот - любовное, нежное...
В с-самое, внутрь нее... Змей.
Кончил.

Она говорит "Жди!"
И жду я, полый дурак, флейта Бога, дурак и дурак, дурак...
Другой бы в охапку ее - и унес.
- Нет же! Жду, жду, жду...
- Денег нет.

Денег нету и не предвидется. То есть на жизнь хватает, а на перемены в ней - нет.
И на хуй такую жизнь.
Надо собирать силы и кончить себя.

Вранье, что самоубийца мечтает либо о ее слезах над гробовым черным, либо о славе.
- Я хочу кинуть эту жизнь в луковую, печеную морду судьбы!
За себя и за мою девочку.
Забить судьбе хайло!

-Опамятует, станет к другим добрей?
Хрен!

Умнеешь, и менее хочется жить. Человечество никогда не достигнет звезд.

Человечество достигнет звезд, когда поэты вроде меня, выпустят себе синие, дерьмом воняющие кишки. И черное знамя над нами будут держать по очереди бабы, бабы, бабы... - все с горячей, обцелованной нами пиздой.

А если не дала сразу или через три дня - бедный ты. Не любят...

Налягу на тебя сверху, нашепчу, наговорю - красного... Как жгучий переццц!!!!
Потом глаза прятать, а всё равно.
Тебе стоит лишь захотеть - и памятник Ленину заведётся!

...Ну, ну ладно, так и быть, набросим еще ей четверо суток. Итого = семь. 7! Море времени.
А там либо нах, либо на ...

ИЗ-ВИ-НИ-ТЕ!
ВСЕ!
ПО-ЖА-ЛУЙ-СТА!

- Можно, я - тут, пауза пока, - приветы?
Можно?
.................
- Але-о!! Привет Сереже Трякину и Саше Хану - с журфака и, соответственно, филфака УРГу образца, ну, хотя бы, 1983-84 года.
-Але-о! Пацаны! - Приветики вам, приветы!

...И тогда пришли они мстить: больные, увечные, окисленные и вмятые в стену. Были среди них те, чье имя Сталь и сами были сталь, и были - Вода. И Огонь.
Много их, и вот: покрыли землю, как бык кроет хилую нетель, и стала земля обиды темна.
Но Он стал землею, где был земля, и
сталью, где сталь. И златом, и серебром, и хлебом стал, и рыбой в реке, и вином лозы высаженной на горе пращуром, и - стал ими самими, возмущенными стал Он, ибо был - Все, ну и вот: истаяло величайшее в мире войско.
Кинулись одни на других, и стали воины, рассекли почвы, где Он, другие,
и стали землепашцы, а убийцы зверей и птиц ради поиска сходства с Ним, стали охотники.
А высокоумные, узнали Его в глубинах своих, и стали женщинами,
и от брака обязаны понести, ибо там, в чреве их, нам неведомо - тоже Он.
Так рассыпались по осветленной для них земле, и стали люди, но отдельно от слов,что были - земля, вода, огонь.
Нам - только сталь...

...Ты не гладишь меня по голове, и не снимаешь соринку с век, потому что мы непрерывно целуемся, и не доходят руки?
Или, что делают родному мужу, любовник не заслуживает? Но зачем тогда ты звонишь, и зачем отвечаю, ломая свою - говенную, но жизнь?

...Знаю-знаю, место мое второе, но зачем тогда целуешь меня так, как никто меня не целовал?
- Ах, ты просто это умеешь? А-а...

НАДЕЖДОЧКА

...Слушай, а может быть ты ко мне не привыкла?

С КОЛЁС

Заводя любовника ключиком из ложбинки между грудей, - на 12 оборотов его заведя, - заодно примите труд латать ему куртку, или. по первой просьбе, пришивать, скажем, пуговицу на головку члена... Словом, дамы, делайте то малое, о чем он вас просит.
Мужчине это важно-преважно, приятно-преприятно, особенно, когда ваш рогатый супруг каждый день делает променад с новой пуговочкой - кокетливо, набекрень нашитой на лоб вяловатому членику.

НЕ
(СПРАВОЧНИК)

Есть, которые не вешаются. Не спиваются. И не вскрывают вен никогда. Потому что они округлые. Жирбронированные.

..И почему он не принесёт в дом кота? Он что, полный дурак?

(ТЕМЫ РЕФЕРАТОВ К ПАРАГРАФУ)
...Любимых НЕ:
1.гоняют от компьтера,
2.плещут на пол кухни арбузным соком,
3.принуждают собирать свои всегда расшвырянные вещи,
4.насилуют, когда любимые не хотят,
5.забывают обращать внимание, на то, как они выглядят,
6.разрешают им вставать в пять утра, чтобы готовить тебе кофе и бутерброд,
7.ссорятся зря,
8.достают их десятками мелочных поручений
9.подставляют перед их друзьями,
10.забывают делать хотя бы маленькие подарки, ну по разику в год,
11.позорят идиотским видом,
12.не дуются, если она обрадовалась,
13.поддерживают в том, что для неё самое главное,
14.забывают дарить цветы, никогда не забывают, идиот, дарить ей цветы!

(ДОПОЛНЕНИЯ)

…На любимых обычно не экономят.

- Ты уж помоги ей пожалуйста, когда ремонт.

В пацкартных вагонах не ездят бомжи. В плацкартных вагонах едут принужденные дорогой.
...Пенсионеры, студенты, с синей подушкой молодожены и судящиеся по мелким делам в суды высшей инстанции. И умирающие старухи, если напугать проводниц, а то не пустят. В сентябре обильно едут рабочие бригады. "С бору и Дона" собранные мужики соблюдают этику стаи, рычат если, то друг на друга, по статусу, напившись, падают с верхних полок лбами об окованные углы нижних, обнаруживая полированные, шарикоподшипниковые черепа под загорелой кожей.
Пиво лечит их.
(...Сигареты, блядь, где!??)

Красивых женщин в сибирской плацкарте нет. В формочках под желе или в ватке, их переправляют иначе.
Не напрягайся, пацан!

В просветы у встречного поезда - солнце синее, как фотовспышка...
- Нет! Миновали - обычно оно.

В поезде говори с неправильными ударениями. Говори медленно, с расстановкой, уважая себя. Но не молчи, а свою стаю сбивай. Не страх, а комфорт.

Бог помогает движущемуся.
И особо благоволит к движущимся попарно. Такие не возвращаются.

НАДОБНО

Расставания ежесекундны. Подобно бечевке, продетой сквозь желейного, на тарелке, клюквенного рыцаря, время протекает через нас, унося прилипнувшие кусочки, обрывочки, влагу, и мы ссыхаемся, уменьшаемся, даром что ого-го рыцари! Времени все равно. И расстаёмся ежесекундно с самым дорогим, и только привычная огрубелость спасает от безумия.
Что делать?
- Вцепиться в бечевку неожиданно отверделыми руками и ехать с ней в бесконечность, приметно для всех обустраиваясь. Это называется Слава.
- Или плюнуть на тянущий из тебя кишки и печенку, выворачивающий суставы корабельный канат времени и, высмотрев, выхватить и прислониться к еще одному такому же, совершенно такому же, иссыхающему на тарелке клюквенно-желейному существу. Чтобы стареть, глядя друг другу в глаза: в глазах нету морщин. Это называется Любовь. Иногда это Счастье.
Через полвека с момента, как я впервые выкрикнул протест этому, этому вот пространству, я наконец умолкаю. Я с ним согласен! - Ты прав, Господи! Дай, дай мне счастье!
...Ау!

...Обнять тебя, вырывающуюся, сильную, перед экраном шелестящую клавишами, дышать в ушко, гладить плечи и по жестковатым волосам на головке, осторож-но...
Смотреть сверху на темя, опустив веки.

С опаской, словно кошка к огню, тянусь к тебе. Ты сильная, скользкая в колготках своих, желанная. Моя рыба.
И близости наши похожи на ловлю рыбы, когда поймана уже и рыбак на неё наваливается, а она под ним бьётся, приподнимая телом своим его....

Так и стану писать - над твоими строчками.
Весь вечер накрапывало, а потом пошёл дождь. Я ждал, возясь за сырными
стенками своего гаража и чужая музыка ухала, а потом пришла жаба, ходила
хозяйкой, и я велик взял и поехал. И дождь кончился.
Дорога грела. Тепло, которое асфальт вобрал за длинный тёплый день,
испарялось вместе с водой и я ехал, весь в брызгах, в дожде, мокрый и
теплый, как в бане.
Полдороги боялся, что позвонишь, полдороги - хотел, чтобы наконец
позвонила. В промежутках я обнаруживал, что в дождь травы пахнут не
так, как в сухое и даже - как в только минувшую мокрень. В дождик они
кислят, будто хором ели сыр, и едва различишь полусмытые струйки их.
- Тонкие, будто эту мокрую сырную
голову посыпали усталыми специями. Или - юными - в юбчонках
колокольчиком с тоненькими головами. В белых рубашках с короткими рукавами, откуда - опять же -
тонкие, часто - спичечные, еще не начавшие по-женски круглиться ручки...
Это всё запахи. Травы дороги в степи в дождь.
...В нем хорошо, когда редкий, необидный, ещё и тёплый. Когда
вода не переполняет бороздки между камешками, впечатанными в асфальт,
так что лишь на гладком, на чёрных заплатках, велосипед превращается в
бегущий водяной бурун.
В фарах шипящих встречу машин, это забавно. Или жалко -
дальний свет , при виде меня, почти все переключали на ближний.
Устал благодарно махать.
А светящиеся в прожекторах придорожные
кусты похожи на твои волосы, но что мне до того, когда до тебя каких нибудь 200 верст. Поезд, ночь и …
Жаль, написать тебе в пути не смогу, ибо свалюсь: экранчик
яркий, а дорога после него вообще не видна, да она еще и скользкая.

Руки пахнут смазочным... Воск с керосином. Плод цветов и пчёл, и -
плод ядов земных. Благородно.
Без пошлой сальности солидола, химических изворотов циатимов под
разными номерами, присадок, заменителей, наконец, осклизлости
стареющего сливочного...
Каждому - своё. Скульптуре - благородное. Сталь. Цемент - плод скалы,
керосин - кровь динозавра, воск. И глина.
Пишу это, потому что - чего тебе сказать?
Что надо - по телефону.
Что не надо - ты знаешь. Ты сама придумала этот домик на берегу море, где мы будем лежать друг
на друге придя с моря, десяток наших дней. Потом писать,
потом снова строить бутерброд. Все десять.
С перерывами на еду. На море. На сидение у окна. Ты внутри - я
снаружи.
…Крадусь - ты знаешь, что крадусь. Подбираюсь - ты слышишь. Я
близко - ты видишь, и, тем не менее, тревожно щекочет - что-то выдумал?
Да ничего нового: с воплем выскочить перед распахнутыми, на манер приглашения, перед
створками голым, прыгать, сотрясая всем, что трясомо и
- в окно... Закидывая ногу на подоконник, так, чтобы отчётливо обрисоваться на фоне смирного моря.
К вящей радости. К общему ожиданию.
Потом - ты. Твой сюрприз.

…Постучись. И войди. И
в постель. Просто. Никаких выскакиваний, хватаний - просто вошла и - в постель.
Помнишь, как, прогремев черной дверью, включив свет, шла в кухню,
потом - туалет, ванная, а потом в полутёмная комната и - кровать. Я
вижу: распахивался халатик, я помню, как ты проходила мимо,
никогда не забывая отметить моё присутствие, я - я хочу продолжений. Вторую часть. Третью… Далее….

...Я словно не могу проснуться сквозь тонкую серую вашу пленку. Есть чем дышать, но не с кем.

СМС

1. сильнее, и бессовестнее, до сладкой боли растяну отверстья твои, а потом - мужчиною ты.
- И все, как захочешь: слова грубые, и сама в постели так-сяк вертеть.

2. До сладких слез, до стонов размотай меня, вымотай, как клубочек: под петлями там - страх, но и - хотела! Именно вот что: хотела - хихикая, бедра сжимая, - хотела всего, но никому не давалась, а только тебе!
Смотри же, заставь меня все-все, не обмани!
Слов не скажу, юбку покороче обрежу, как в воду ныряя, приду: на, бери!

3. Твой, радость моя. Руку протяни, вот я...

4. ...в губы, счастье! Берегу твои поцелуи. Дай, языком - соски...

5. Просто прижмемся. А дальше само...

6. Подойдешь в моей рубашке без трусиков, сядешь сверху на вздыбленное на расстегнутое. И - глаза в глаза, - как кружатся дымные от счастья мои зрачки...

7. Ты в восьмом классе, у тебя взрослый-взрослый любовник. Было соблазнение. И теперь каждый день после уроков, задержавшись в пустом классе, глядя в учебник, чьих не в силах сложить букв, ты наконец спускаешься с крыльца и идёшь обычной дороге, вдоль высокой бетонной стены, покрываясь гусиной кожей, мурашками. Идёшь до дырки в ней, где вывалена средняя плита.. Не оглядываясь, перелазишь, высоко задирая ноги, так что однокласники, если бы они были здесь, увидали твои длинные ноги до белых, в ромашках, на хорошенькой круглой попе, трусов...
По ту сторону тихо. И вот здесь уже ты идешь между высоких трав, с расширяющимися от сладкого страха, глазами, иногда осторожно скашивая их влево, через гущу трав, где сереет еще забор. Там, около - будка под шиферной серой, засыпанной по желобкам еловыми иглами, крышей. И, оглянувшись, себя не помня, и крепко сжав кулачки, скорыми шагами к ней, в обитую ржавою жестью дверь. Там, часто, он...
Семнадцатый день.
Ты даже имени его не знаешь.

8. Учишься, и берешь в рот уже лучше, но робко, неглубоко. Приятно, когда охватываешь плотно губами, и жалко тебя, с косичками там, внизу, но это - это сильней, и беру тебя за косички, и натягиваю ртом до упора, до утыкания лицом... Раз, другой, третий...
Голая, на покрасневших коленках на раздавленых трубчатых стеблях...
Брошены на юбку на земле жалкие трусики: маленькую хозяйку их не отпустят...
- Нравится, любимая, тебе нравится?

9. А если не утону, то через полмесяца, сам потереблю и сфотографирую твои стоячие соски. И, не раздевшись, возьму на столе - как там, в тупике железной дороги...

10. Куда деваются куры-гриль, непроданные за день? Где, на каких нашестах сидят, переквохтываясь обрубками шей, крылышком почесывая поджаристые корочки на спине?
- Как людям, им надоело ждать.

11. МУЖНЯЯ ЖЕНА

...живет-живет рядом, воняет носками, сопит, ест суп, на хозяйство денег дает...
И ограничивает в мелочах твоих самых важных, не слушает, стуслом душу строгает, косарем режет, скребет, груди мнет, груди мнет...

12. В следующем рождении мы станем женщинами. Чтобы знать. А нами они не станут - зачем?

13. Прошлому полагается быть нелегким, лучше сташным, чтобы не брало, не сквозило тебя обратно в то невозвратно светлое, несказанное, ласковое - из времени, из сейчас. Чтобы небольно.

14. Стальная герметичная дверь беды, отхватывающая нас ломтем... Дольками...
- Кружками, как колбасу: утро отдельно от вечера, вчера от сегодня. И только перехваченный поперек позвонков спинной мозг выступает белым по красному, как колбасный жир.

15. Пей мумиё, ласта моя, ласка, майка, намотанная на моём члене. Который с тобой, в тебе, кто бы в тебе ни был. Это всё я, я, любимая. Это твой я.

16. Ежи сидят в травах. Черный таракан занял балкон, енот идёт косяками... Тебе 45, - о чём пишешь, что говоришь себе, когда ночь?

17. Серый бык в пуху ел траву, и красноголовый сокол жил на проводах над ним - над зелёными полями, морями, горными вершинами в снегу.

18. Друг, всё фук, пока нам не 451 по Фаренгейту.

19. Самое поразительное, что умирая, мы обнаружим, что не потеряли ни одну из иллюзий, не постарели. Просто пора...

20. Кот, толстый, мирный, был бит. Перебирая расположенными по периметру тушки ножками, кот протопотал по двору, чуть не упал на лесенке и суетливо вскарабкался на дерево, дёргаясь, качась, оря... Из под когтей по коре текло горе.

21. Каркает ворон над стенами замка, каркает... Знать бы тогда, в дом пустить...

22. Спи-поспи, моя горькая сказка, жаркая, длящаяся, желанная, как - с прокушенной губой - поцелуй. Спи, женщина, будь уверенная в своем. Ласка моя.

23. …Там сказано: 'Дурак', но может быть не загрузилось...

24. ...Орёл. Пополнил счёт. 40 рублей, что ты протянула - ау! На эти деньги я не дам тебе спать. Будь мы вместе, ты бы не спала еще верней.

25. Еду, разматывая с кулака телефонный кабель, двойной черный крепкий шнур. И едут, катятся по нему назад в Москву прозрачные, солоноватой влаги слова... То ли из Керченского пролива достали шнур, то ли - постыдное, не мужское, от слёз...

26. Села батарея. Еще есть одна, но ведь будет и завтра. И только тебя насовсем нет со мной, - пахнущей свежестью, яблока моего, южного солнца...

27. И много воды для тебя, моей, - беды моей, утра моего, и места мне нет, нет, нет, пока ты...

28. Зачем девушка в брюках лезет на вторую полку плацкарты?
-Ни нам, ни ей...

29. - Ждать!
- Есть, мой капитан!
- Ждать!
- Есть!
...Ждать.
- А можно застрелиться?
...Можно. Пожалуй, и я с вами.

30. ...И когда ты идёшь рядом, прижимая мою руку ладошкой под своей грудью,
и еще когда вечером сидишь рядом близко и смотришь в глаза, и - когда на тебя, со спины, на голую. И твое лицо утром, и твое лицо внизу подо мной, полузакрытыми глазами, откинутое...

31. Если ты не напишешь мне до границы, объявлюсь шпионом.

32. Отвечаю и отвечаю на единственную твою прорвавшуюся смс во входящих, словно тяну и тяну за пуговицу.
Эй, эй, сердце застёгнутое, отзовись!

33. Никому не пишу, не хочу, не могу. Вишу над тобой, любуюсь походкой. Легче топольего пуха солнце-любимая моя, улыбка-родник, и родники слова её, и нежность её острее иглы - под кожу сердца идёт.
Под кожу сердца.

НАБОРМОТ

...Ходи, ходи прям, пускай ничто бы не волокло по жизни тебя присосками за склоненную голову. И отпусти землю из глаз своих,чтобы тяжело рухнула и не тревожила более.
...И предметы.
...И ее, ее отпусти.

- Скажи ей шепотом в потную шейку, сзади, после любви: "Спи, поспи девочка-рыба Иссуль, царица Реки!"
И уснет-забудет, забудет-отпустит, свободен будешь...
- Скажешь?

Будущее приходит к нам редким сперва, но все более заметным пунктиром. Стежки по мозгам. Просто надо держаться найденного своего. Придуманного, но того, что ощущаешь своим. Это путь: придуманное, но 'поверенное' своё.
Может, кто нибудь чувствует его сердцем?
- Женщины, верно...

Будущее - живое и определено только привычками человека. Может заболевать, виться, не сдаваться, но и, как ваза, вдруг давать трещину. Оно ищет брата, чтобы нескучно идти, или, как рядом бежавшая дворняга, вдруг отложится, уйдет и уйдет навсегда.
А у тебя, получилось, теперь свое...

И много воды для тебя моей, беды для тебя моей, света моего, ночи моей, жажды моей, боли, и утра моего - тебе, и места мне нет, нет, пока....

Одиссей на земле выровнялся в своей славе. То есть на крест одинокой и выпирающей славы воина и мореплавателя - а на море и войне видно далеке и отчётливо, - он прибил свою личность.
Движение по земле не в пример солоней - и войне, и скользкой воде морей - оно растит, либо истирает души. Сотрись душа Улисса, и он бросит весло много прежде чем найдёт землю с незнающими о морях. Но нашел, донёс и воткнул весло, совершая свое обычное мужское, и, значит - догнала личность славу свою.
Дорос.

Почему я ставлю военных ниже?
Война и море - места, где всё зависит от Богов. Почти всё.
На мирной земле хоть капелька спермы от человека.

Извернув шею, душа заглядывает в извилистые, скользкие норы ревности. Неизвестной, безумной глубины. Камень кинь - и пропал тот камень.
...Ужасается.
Но полезет!

Конечно же, в стихах более всего ценно ощущение. Но Пастернак - философ, Пушкин - античный титан, равновесно вместивший Небо и Землю. Лермонтов и Ахматова - одно,вообще одно (ненавижу бессмыслицу об инкарнациях), - крылатый, полный огня и тьмы фиолетовый демон.
Цветаева - прирожденная поза талантливой истерии. Бродскому следовало бы родиться математиком, на худой конец преподавателем диамата, не уезжать, или отказаться от премии. Бунин - гениальная кисть, небольшая, номер 5, колонковая. Мандельштам - он просто живой мир. Живой.
Тютчев.
Тарковский, Ахмадулина, Кушнер, Еременко. Ну, пара личных пристрастий.
Прочих почти и нет.

НОЧЬ

Танцуй, топай, девка, в голос кричи, противосолонь вертясь: "Топчу и топочу на гад земных, кричу и хохочу во рты живых, на темных на тропах лечу, свищу, не золота хочу - его ищу!".
Семь раз пропоешь, режь черного петуха и придет. Тотчас ли, днями ли, не вем, но будет. Только добра не жди. Нету на земле добра...

Лучшее в мире однословное определение любви есть на языке казахов:
"Айналайн".
Значит: "Кружусь вокруг тебя".

Больно-пребольно, тяжело-тяжело, когда ты "на всякий случай."
Пока...
А там посмотрят...

В сибирской степи нельзя одному. В сибирской степи спасет круговая порука: ты помнишь меня и его, я - его и тебя, он - нас обоих. Пересекают Сибирь исключительно организованно, дисциплинированными поездами, назначив из пассажиров одного недреманного.
Пускай в полутьме над гремящими колесами обходит спящих, на стрелках шатаясь, хватаясь за никелированный поручень, пускай вторые полки углами грозят у виска:
- Помни, брат, пересчитывай и храни. Надежда вся на тебя: всадник один легко растворяется в сибирской степи. Всадник и конь исходят в туман здесь, между болот, березовых перелесков и трав.
Сибирь.

От поездной долгой муки тела пассажиров плацкарты срастаются в позах, нарочито далеких от поз сексуальной близости. Мизинцами прирастут к головами, и - боком к чужому животу. Или еще пятка к пятке. Сплетаются языками и синие жилки подьязычных вен под напором сливают соседу жизнь, вой, кровь... Попроси вон ту беременную напротив дать твое имя будущему ребенку, и она обещает, не удивится. А верхний сосед - он и домик тебе построит, и на сеструхе женит...
Поезда дальнего следования - чтобы по зеленым стенкам, как плющ, разрасталось добро. Укореняясь в память на конечной.

Поезд повышенной комфортности - комфорт для толпы. Кондиционер-то один. И если компания напилась пива, она добьется снижения температуры.
- Чихают-то поодиночке...

Вопроса нету, зачем в поездах пары заходят вдвоем в туалет.
- Ясно, он не вытирает ей попу. И она не держит ему петухами шитый рушник.
Но волнует другое:
Сидят там долго. Выходят так: сперва всегда она, он, мало погодя, потом.
- Зачем не вместе, взявшись за руки?
Чуточку краснея...

Когда один, один, отлеплюсь от тебя и один, то удовольствие - само хождение, просто по улицам, еда сколько хочешь, возможность медленно проснуться. Мне хочется пустых светлых комнат, сна и еды. Писать захочется позже, по звоночку, когда засветится вполнакала лампочка от устройства, помнящего тебя. Знающего тебя. Чувствующего, когда ты... Кто знает, может быть плачешь. Вот тогда мне - писать. Но позже, и не так, как светлых комнат, сна и еды.

Пройдёт. Ничего. Пройдёт - всё проходит. (К Богу, выкинуть это кольцо! ...Подлая рыба!)

Думаю о тебе и муже твоем, о ваших ночах и днях вдвоём в отдельной вашей, давно купленной однокомнатной квартире. По тому, как чувствовал, - понял, что в последний месяц нету и дня, когда бы вы не были близки, и не по разу...
Лезу в чужую жизнь, но это твоя жизнь. А щурюсь, щерюсь, мурчу и лезу...
- Бей по глазам, по зенкам бей!

Заткнуть пальцами уши, - как саблей смахнуть темя и лоб - до глаз.
Впрочем, глазами можно уткнуться в стенку.

Он встретил меня утренним солнечным Барнаулом, безумным песиком на цепочке, обычным спокойствием. Мог бы и больше расстараться, да зачем?
За годы он слегка располнел, стал недосыпать, и сейчас носил отпечаток подушки на щеке и мажорные туфли - уже слегка не по возрасту.
Я шел навстречу полысевший, с огромной сумкой на цепочке, новой, третьей серьгой в ухе, и мажорных ботинках - не по возрасту уж совсем...
Через век мы встретимся - кто знает, с кем... - или у кого на обожженных цепочках, и пожмем руки совершенно с прежним чувством.
Друзья.

Постаменты - единственно достойное место для тонн танковой стали. Любых марок.

Говорящие о Родине и войне , не пора ли и вам наконец умереть?

На фронт патриотов. - ПК в зубы, два цинка и - в пехоту. Окоп есть лучший курс ускоренного лечения родового подвывиха мозга. Замена лоботомии.

- А почему бы мне того и не сказать, а? Кому мешает? А не пошли бы на хуй?

Что там осталось? Три десятка лет. Всего-то с гулькин нос домучиться...

Иногда надо просто бросить все, выйти и долго смотреть в небо.

СЧАСТЬЯ
ВАРИАНТ 'А'

Она дизайнер, психолог и давно не девочка. Это не физиология, это кокетливость плюс страх. В этом смысле девочкой она и не была. Она худощава, мала, хороша, и у неё двое взрослых детей от одного мужчины. Но старший носит фамилию другого, который тогда был мужем, и это малейшая из тайночек, которых собралось немало. 45...
Жалеть ни о чём она не жалеет, потому что это больно, а жизнь перестала доставлять много хлопот, кончать она умеет сама.
Муж? - А который?
...Если спящей ей расстегнуть молнию, вшитую в не очень здоровую кожу спины, то вместо рёбер станет виден дуршлаг. Поржавевший, круглый дуршлаг с дырками, прежде, когда-то эмалированный. А вот что там, под ним...
- Лучше не надо.

Она прекрасна и она брюнетка. Всю жизнь у неё были мужчины, всегда моложе её, всегда красивые. Лучшему она даже разрешила жениться на себе, но долго не выдержала. И снова меняла их, как опытный кроликовод - самок в парах. И наконец, влюбилась, и отдалась во всём, и - с ней поступили, как она. Но - терпит. Любит. И - что еще остаётся...

Она давно не работает, работы боится, как, впрочем, и людей. Она лепит, но скульптуры неясны, как желания ее. Она может быть матерью, желает стать любовницей и никогда не будет красивой. На женщину ее не учили.

Она была превосходно образованна, хороша, имела силу исполнять желания. Скандалистка Гурченко на курорте первая обращалась к ней, и лиса и олень выходили, когда она водила класс у реки. И медведь. В своей дикой глуши она родила единственную дочку, скрепя сердце выбралась из деревни, скрепя сердце, отпустила дочь в институт в не слишком далекий краевой город. Работать тогда она не могла, только лежала на кровати, перебирая пальцами по штукатурке, зато точно видела: вот сейчас её дочь переходит дорогу, вот входит в аудиторию, а теперь к ней подсаживается этот красивый негодяй, который был уже вон с той, и вон с этой, и с этой...
Убираем, - решала она, - и под красивым негодяем с подозрительным для всего курса скрипом ломался стул.
После обеда она шла в контору, тюкала на машинке.
Дочь все таки вышла замуж, родила сына, и вот с внуком она теперь и день и ночь, и день и ночь, и день и... Всё время, пока не в огороде. Урожаи отменные. Зять, впрочем, сбежал.
Сейчас она старуха
Дочь унаследовала только одну способность: лечить. Делает это она взглядом и словами. Но выписывает лекарства. Всё же врач.
...Фотографировать себя - не даётся. Следит за новинками литературы. Цветы ненавидит.

Она целое лето работала туропретором и сидела на улице за пластмассовым столиком, красивая, подкрашенная десятиклассница. И теперь у неё модные джинсы, и фиолетовая турецкая замшевая курточка с меховой оторочкой, которая так не идёт к её смугловатой коже, пушистым чёрным ресницам, огромным глазам. Она здоровается, проходя, но сейчас спешит к морю, размахивая руками, к берегу, гду в травах ждут её два поселковых жлоба и играют в карты, на 'Кто первый'. В тот раз выиграл вон тот, с цепочкой на штанах, который потолще. А пойдут они во-он туда, к подножию военного берегового указательного знака для кораблей, к хорошо выбеленному домику за ажурной бетонной, тоже добротно выбеленной стеночкой, и ждут их там еще человека четыре как минимум, курят, не выходя, смеются и ждут - поселковая шваль, мужики. Они скинулись - пацанам…
Там яркая лампочка под потолком в пустой комнате, и одна, крытая серым матросским одеялом, кровать. Она, конечно, не знает.
Через день встретил и поздоровались. Очень красивая девочка.

Она видела НЛО как своих дочек. Они научили её менять погоду, снимать боли в сердце и - отучать пить. Когда она проводила руку над головой, - проходила боль в жестоко вывернутом голеностопе. Из простого корректора она стала журналисткой, к ней приезжали советоваться надутые парламетарии республики, и дела без неё их не клеились, и она могла бы назначать их премьеров, после того, как её приход в штаб одного из кандидатов сделал его местным Президентом. И тот знал, кому обязан.
Она могла бы...
Но - внимание её все более занимал муж, которого она не любила, который без конца болел, злясь, зло обижая её и детей, но уйти от которого не могла: выросла в далёкой деревне, а там от мужей не уходят. И - занялась семьёй, бросив себя.
И теперь она замред., а зарплата её выше редакторской, потому что она еще что-то, и еще где-то, и вон там, и вот тут еще. Парламентарии к ней не ходят, но поздоровевший муж возит её на дочкиной машине по водопадам и монастырям, и довольна.
Конечно, она не стала Той, в белых платьях защитницей всех детей края, и бедняков заступницей, как, как ей советовали инопланетяне, но дочки пристроены, и муж умеет развернуть машину – «...на во-от таком клочочке!!..»
Выглядит она уже чуть хуже чем два года назад. До этого лета возраст был совершенно невиден.

Она была очень красива, носила бант и в 27 имела дочку, отлично оборудованную комнату в общежитии, отлично возделанную дачу и стояла первой на очереди на квартиру. Она преподавала кулинарию, и когда жарила котлеты, половина учителей кулинарного техникума вилась вокруг, вызнавая ингредиенты. И даже оторвы-ученицы спускались на запах со своих прокуренных этажей: известное дело, мужика ловят на харч. Рецептов она не скрывала, все пробовали, но получалось лишь у неё.
...Когда присмотренного и пристрелянного мужчину вдруг увели из под носа, она устроила разлучнице такой скандал, что небу стало жарко, но сама уже не оправилась.
Мужчины у неё и потом бывали: сперва со зла, потом по нужде, но вскоре она неожиданно стала толстеть, ела с горя, и - кому нужны толстухи?
...Разве, с бутылкой? И она выставляла, полнея от горя, выставляла, поила, вместе пила, и я встретил её, тушу её недавно и подумал...
Квартиру она не получила.

Она с 11 - без матери, с 14 - без бабушки одна в трёхкомнатной квартире. Деньги давал отец. Она прошла все круги одиночества, научилась выживать, общаться на равных и долго не могла потерять невинность. Ну не получалось. Умная. После филфака она занималась всем, что можно назвать интеллигентный труд, знала огромное количество полезных новых мужчин и женщин, плевала на бесполезных, с детства поддерживавших её, старых, и наконец уехала в Израиль. Теперь она звонит из Америки бесполезным старым, потому что с ними отходит сердце, приглашает в Америку, болтает по часу, передавая телефон мужу, обещая прислать свой мэйл, чтобы писали.
- Не присылает: никогда не была дурой.

Она была замужем за инжинером, человеком точным и исполнительным, обожавшим её. Она была инженер и потому обеспечена. И молода, прекрасна и немножко ленива.
И бросила всё и ушла из квартиры в общагу к худому, как щепка шофёру МАЗа, отсидевшему, прокуренному и крутому. Когда подруги на работе спрашивали её, он отмалчивалась, опуская прекрасные глаза, но однажды, после двух чашек кофе, уже уходя, сказала :
- Пять раз в сутки, девочки! Пять раз...

Она пережила трёх бывших мужей и обожает единственного сына. И состарилась, и переезжает к сыну в домик, потому что известное дело, пора. В домике одна комната, одна кухня, трое детей и два взрослых. Она везет свою мебель в контейнере, старые снимки, полусумасшедшую собаку, которая будет отравлена на новом месте.
-Зачем собака, если и старуха ни к чему. И мебель.
Ну, разве, снимки...

Она полубезумна, знает это и пользуется. Она всегда в процессе, она в процессе, и она не может остановиться. Двигается по известным маршрутам, но знает, откуда в дом приходит тепло и звонит невестке в квартиру её - жалуется, жалуется, жалуется. Впрочем, сыну она говорит, что та её отравит, но сын-то не передаст, сын хороший. Сын... - он заставит невестку мыть в квартире у ней полы, кормить её и никчемного мужа, сын молодец, не бросит, эта квартира ему нужна. А главное, что невестка, этот источник тепла, это светлая и веселая сука будет здесь, под ней вот здесь мыть полы, унитаз, стирать ей бельё, будет, будет, сука, греть её, подмывать, мучиться будет, прости меня Господи, - сука, с-сука, с-сука!
...Она богомольна. И сын.

ИМЯ ПРИДУМАНО

Себастьян д^Элле - то ли урождённый фламандец, то ли обитатель болот Московии, выпестованный выдрой, окунем и болотными сапогами. Пегая сеттер Долли, полукровка, старая уже в тот момент, когда маленький Себастьян взял прадедов мушкет (вертикалка, получок с нарезным 7,2, ореховое ложе и Цейсс!) - отец-браконьер со слезами на глазах оставил его сыну, утонув на излюбленных болотах за семь лет до Себастьянова рождения, - так вот, пегая сеттер неизменно развевала шерсть своего закругленного хвоста как флаг еще 12 лет на всех путях Себастьяна. А поскольку во Фламандии или в пригородах Московии верят, что собаки эти дурного не желают, остаётся полагать, что старый разбойник Себастьян д^Элле, случайно не окончивший свою жизнь под лезвием палача, даже после того, как мера его злодеяний пред Небесами была много превышена, не совершил ничего дурного. Он просто не слушал, ну не желал слушать, как со страниц, что перышком гуся марала его жена, течет солёный морской пролив и поднимается ветер. Поскольку пегая сеттер Долли...
ПРОДОЛЖЕНИЕ
...Природа его только краешком на ноготок совпадала с освещенным кругом морали, однако по роду профессии ему часто приходилось играть роли людей. И только человек с абсолютным слухом слышал проистекавший из этого быстро толстеющего существа, - словно бы из-за жировой ширмы - пронзительный, страшный визг. Словно в теле ножами скребли по стеклу.
Впрочем, в Москве такого немало.

...И СЫН.

Жжёт газ, экономя спички.
Ходит в одном ботинке.
Жуёт 32 раза.
А повесится на жёниных рваных колготках. Потому что подтяжки сжевал.

ПОЛУШУТКА

Нелюди цинковые.
Нелюди в крапинку.
Нелюди на высоких каблуках, малорослые, но обладающие заметными талантами.
Нелюдь стайная.
Нелюди с достатком, чья жена одета из сэконда.
Нелюди, из жадности живущие без мобильника.
Нелюдь банановая, очень редкая. Вкусная. В Россию не экспортируется, съедают на месте.
Стеклянная.
Гламурная.
Нелюди кремлёвские, лимузинные.
Нелюди лимузинные, не кремлёвские.
Нелюди, тратящие на блядей и фарфоровые яйца деньги, на которые можно было бы обеспечить и выучить в элитных школах Москвы тысячи первоклашек-детдомовцев.
Бляди-нелюди.
Нелюдь умная.
...тупая.
...на дрянном велике.
...за рулём
...в юбке.
...со страху.
...богомольная.
...атеист решительно.
...толкающаяся в метро.
...уважительная к старшим.
...не выражающаяся, или наоборот.
...не обязат. пьяная. Нелюдь - по любому,
...нелюдь армейская, професиональная.
...учитель.
...милиционер.
...массовая категория: нелюдь-икра

ПРИМЕЧАНИЯ К ПЕРЕЧНЮ

...Женятся нелюди либо по точному и простому рассчёту, либо - для того, чтобы боль унять. Да любовь они воспринимают только как боль - иного не знает стальное, лошадиными жилами перевитое сердце. И судьба той, что одолела, сумела вызвать в них боль - судьба лекарства: использовали, между крепких клыков покатали - и всё. Сглотнёт, и протечёшь в
могучее чрево его, истаивать под равномерным током высококачественного желудочного сока.
Нелюди приобретают желаемое любой ценой, платить они не любят, но умеют, и женщину забывают, как только освоена, закреплена и, своя. Куплена - куда теперь ей, нах...

...Забудут, забудет. Потому что здоровЫ, потому, что долгая память мешает в делах. Особенно, память чувства. Надеяться женщине оставаться человеком возле машины такой - всё равно, что на рельсы лечь и ждать: поезд обойдёт.
Не обойдёт, и не обойдётся.

Но и понявшие, всё живут с ними, с домашними нелюдями. Не уходят. Ибо есть предел женскому одиночеству.

Всё , что ты хочешь, что помыслил, придёт. Но придёт тогда, когда поздно. То есть совершенно ненужно

Изменения накапливаются в человеке, как стронций. Порой, счётчик зашкаливает, но крайне редко. ...Тихий ровный фон. 02 милирентгена в час.
Как раз чтобы к 60-ти оттаял разум, но приморозились яйца.
Впрочем, это не обо мне.

РОКУ С.

Знаешь, старик, пока пишу, то всё понимаю, а закончил - аут, мысль ушла и тогда, что ни скажи, это только жеваная бумага, которая, как бы слова. На которой слова. Но ты написал про скорость стиха, и я знаю: верно. Однако, медленное стихотворение-холст ближе мне.
И - плюнуть на все чешуйчатые амфибрахии с дактилями и ямбами промеж ног, а главное качество - определения скорости. Спидометр.
...Вот эта рифма для пешеходного перехода, а вот эта - эта
зашкаливает за двести - это азот в моторе, старик. До озноба Аззззот.

СТ.

Ты не спишь... (воздух медлит, по горлу стекая...)
Ночь, одна и не спишь...
- Или нечто стряслось за Китаем?
Может, в море... (Давно уже на море не был.)
Или... сердце устало в заботах о хлебе?
Далеко твой вагончик бежит,
где - не знаю,
Но достать не смогу - это - небо.
...Да, я не был, не плавал, у мест не случался,
Где искала, ждала, как-нибудь обходилась...
Я там должен, да, да, - я старался, пытался,
-Ерунда. Не сложилось.
И теперь ты летишь на сладчайших колёсах,
На мягчайших рессорах, подвинченных бронзой.
Но не я зажигаю твои папиросы,
И занозу не мне ставишь белою розой.
Или красной...
- Мечты.
...Нету, девочка, розы.
Не со мною...
А тот - роз не дарит.
...Отвернётся, - нагнусь,
- пусть и поздно,
- застегну тебе легкий сандалик.

Я смертен. Смертен.

АЛТАЙ

На Алтае я выходил из дома и спускался по журчащему круглыми каменюгами руслу пересошего ручья, ставшего дорогой. Куда она вела?
- В любое место. Так казалось.
Так казалось, и, ощущение сохраняя, через день, иногда чаще, я ходил вниз, по скрученному, как из верёвки, руслу ручья, путями воды - ниже, ниже, минуя заколдованного соседом кобеля, душившегося на цепи, ниже другого соседа, где из калитки выбегала мохнатая собачка, шепча "Укушу, укушу", ниже третьего - приветливый зеленый огород его лучом разрезала желтая, к прозрачной калитке, дорожка, совпадавшая в летние месяцы с лучом закатного солнца.
Четвёртого я миновал очень быстро - собаки там не было, собак там ели, и съели моего Шоколада, которого я, упрямый глупец, отвёл туда сам.
Потом, скользя по окатанной киновари, сворачивал к роднику и - вниз. Здесь ручей уже не мешал, усмиренный водой алтайского родника, здесь можно было шагать, не глядя под ноги, и даже поднимая пыль, что является признаком явной дороги. Отчётливым, как печать.
Печати и паспорта дурное, но дорога в город одна.
Город лежал уже недалеко, но всё еще внизу, и горбунами стояли купы чудовищных тополей, обжитых птицами так, что порой трудно было понять, что улицы затеняет: листва или птицы.
Сейчас, когда, в снах, я еще иногда спускаюсь по каменистым, пахнущим то берёзовым, то смолистым дымом из труб, изредка перебиваемым острой, как вилка, пеленой каменного угля, я точно помню, что в июне все тополя, и даже самый генерал их, росший на берегу тоненькой речки,в которой алтайцы прежде топили родовитых красавиц, познавших иноземной любви, - все гнули к ногам моим гордые головы.
Я был выше. И, высоту в себе неся, шел в город.
Тут уже можно было повыбирать. Узкой ли выйти, вьющейся, ныряющей тропой между высоченных, отбеленных тончайшим мелом берёз над рекою Маймой? В июньские дни она запружалась кровью алтайцев двести лет тому ежегодно проливаемой свирепыми уйгурами для их цветных богов. Но, если не думать, а лучше, не знать, то потом, пройдя горой Пионерка, можно выйти к базарным рядам, где продавался белыми глыбами горный мёд вместе с обсевшими его вкусными полосатыми осами...
(Младенец, зачатый не на горе Пионерке, лишался права использовать родительскую коновязь, и девочки-алтайки из техникумов непременно любились тут, и в крайне широком кругу своих, перекликиваясь и комментируя ночному лесу проиходящее с ними, дабы не обделить возможного отпрыска законным правом.)
- Или же пройти напрямик, мимо пединститута, славившегося тем, что ни одна из его выпускниц не покинула старых, лиственных его стен без ребёнка, а то и двух - занимались они в помещениях бывшего публичного дома.
Кой-где в аудиториях, сквозь известь высоченных потолков еще до 90-х годов проглядывали нежно-розовые прелести веселых девиц, изображённых до революции превосходным художником.
...Надо полагать, целый век маляры тут не слишком усердствовали. - С пониманием к красоте, а как же! Можно было сюда, и даже зайти с снова взглянуть, но - я выбирал третье. Третий путь.
Мы всегда выбираем третье, даже когда его нет. Вечно нам надо другого. Ну жив, сидит в кабиночке человека хищный бес поиска, толкающий в гибель или безумные проделки. Однако, пока жив бес - жив человек. И я выбирал третий путь. И отдвигал известную мне доску в зелёном, толщенном заборе лесозавода, да нырял в сладкую, от которой замирало сердце, одуряющую тишину, полную смолистых запахов вековой тайги, этой обильной на роды праматери всех алтайцев.
Следовало - мимо забора, изнутри непокрашенного, огромных баков тайного назначения, возможно, замаскированных ракет, горы веток, а дальше, хочешь-не хочешь, а неизменно свернёшь к огромным и тёмным залам для стружек и щепы. Здесь неистощимые в выдумках красильщицы, оклейщицы, просто зашедшие для этого женщины, - вдруг подчинённые всем житворящим желаниям запахами смоляной тайги, - любятся, бесятся, бегают голые по мягким слоям желтых стружек - нагишом, босиком, хохоча, чтобы на одном из поворотов, оборачиваясь, пополам сгибаясь от смеха, встретить своего преследователя и обняв, стать с ним одно, пасть в жёлтую пыль любви, как в бессмертие...
Почему я не с ними? Почему я не там?
- А у меня было дело. Я шел за руку с делом, с ним. Траектория полагалась следующая: миновав стеклянную проходную завода, - кроме трёх ленивых и пыльных до изумленья собак, её никто не охранял, - медленно пересекать улицу, потом еще мостик, идя до палисада, где сладко пахли безвестные миру розовые с черным ободком колючие цветы. Если потрогать, пятилепестковая лапа медленно обвивала усиками руку.
- Съесть ли? ...Любить?
- Всё возможно.
Там еще можно было походя сорвать хрустящее полупрозрачное яблоко и с таким треском вгрызться в него, что просыпались все псы в полуверсте. Псы вздергивали уши, гулко зевая, говорили вполголоса: "А-арр, А-арр, опять эти яблоки..." и снова сдавались сну до более веских поводов. А я, чаще всего и жуя это самое яблоко, доходил до углового дома и, разом канув в тени, сворачивал за угол. Оставалось последнее, одно: зажмуря глаз, зажавши рот в печном жару перекалённого каменном дворе под лупой солнца, в шесть прыжков добежать, в два толчка отшибить от войлочной прокладки красную дверь, и нырнуть в прохладный полуподвал местной почты, где, поочередно отворив и закрыв за собой три тяжелые створы, уже по горло в прохладе и темноте, попасть к цели.
- Святыне.
- Последней точке долгого пути.
Шелестящим шагом я подходил ближе к Нему, робко приветствовал, опускал глаза, и лез за пазуху, доставая подношение - маленький ключик...
И, с музыкальным, нежнейшим из всех музык, ящик открывался и отдавал, дарил то, за чем я шёл.
Главное.
Основное, что было у него, у почты-матери: письмо.
Единственное моё лекарство от одиночества.

ПОЛОВА

Если людям суждено большею частью сгинуть, то я - со всеми. Можно?
Война, Апокалипсис - все равно. Не-хо-чу дьявольской борьбы за очистки картошки, не-же-ла-ю видеть обращения людей в тварь.
...Убей меня, Господи, сразу.

- А вы как хотите?

-...Как хотите, так и хотите, меня это не касается.

-...по крайней мере, можно узнать: жить-то вам для чего?
...А, по инерции.

В армию - восемнадцатилетних. И, ать-два! Форму им, чтобы сорокалетним блядям глазоньки радовали. Парад - сукам-губернаторам чтобы по сердцу мёд!
-А что ж? Мальчик еще в тумане, он легко обучаем. И его трудно убить, потому что ему надо жить. А силы - они нарастут. Дадцать раз в день по сусалам и силы растут как соб-баки.

Замужество - всегда чуточку торг. Ты её покупаешь. И если денег нет, значит она делает ставку, рискуя своим капиталом, всем кошельком - тем, в тайном месте, меж ног.

Женщин легче понять - у них все на виду.

Конечно, зачем тебе я... Солома, жмых, слова на бумаге. Воздух...

Дамам с решительными лицами:
либо пластика, либо - по-по-дальше...

Она ни грош не верит мне. Я - ей. Прекрасная пара и без детей: наша подлость стерильна.

Спишь с ним, а не любишь?
Профессия, страх или болезнь... - Все формы замужества.

Видел девять котов. 6, из них 4 черные, сидели внизу, три - на ветках, полосатый серый лез вверху и пел. Пел и один из сидевших на ветках, думаю, кошка:
'Дост-а-али-и!..'
Черные сидели, подвернув лапы, масивные, как тумбы. Один, с прямым долгим взглядом, особенно огромный...

Зимой, холодною белою зимой, когда пусто в стеклянном лесу, иногда лось скрипит. От глубокого снега, от горькой коры осин, от тяжелых рогов:
«скррип-скррипп». Тогда идут к барсуку, с головой ныряют в глубокую дыру и в тесноте, духоте, ощупью навинчивают шланг на ниппель в барсучьем боку. Велосипедным насосом качают полезный жир. Стакан, не больше. Барсук спит.
...Свинчивают, сопя, упираясь плечами в осыпающиеся стенки, вылезают, вытряхивают комочки, нападавшие за воротник и - духом к лосю. Пока не остыло.
- Дают.
Лось, смотрит, берёт, делает глотательное движение, катя по длинной шее кадык, и закидывает на спину рога, и пьёт.
Уже не скрипит.
Он ждёт любви.

ОБУХОМ

Ребристый презерватив чужого мужчины в мусорном ведре любимой. Прозрачный, с прозрачной каплей секрета в конце...

"...Хочешь меня, с-сучка моя? А как ты меня
сегодня хочешь, а, с-сучка?"

Ты настаиваешь на своем, бьешь меня - железные доводы...
Я сдаюсь, ты права, права.
Время, говоришь, нужно время. И подсчет у тебя: год, два...
- Знаю. Но ты - ты сможешь помнить два года меня, засыпая с другим?
А я?

...Выше быть, выше всего, слова долой, жить с пустой головой, пускай под теменной костью вспухает молчаливого разума фиолетовый шар.
Смерть придет, когда он взломает череп изнутри, как птенец...

Я задаю тебе убийственные для женщины вопросы. Ты - отвечаешь. Это степень близости между нами. Любая другая, ответив на один лишь такой вопрос, уже была бы со мной, но ты - с ним.
Или это гениальная роль, или - ты превосходная, надёжная жена, и он даже не знает...
Я - знаю.
А толку?

Но, знаешь, знаешь, - больше всего она хочет в этот ночной час, приехав, - Бог весть, такси, безумный ночной автобус, - идти по дорожке к двери нашего домика, уже закрыв калитку за собой, видя, что внутри горит свет.

Не верь, не верь ей, ибо разум их в бедрах их и выше, где бедра сходятся... И слабы ковы против лукавства длинных волос, глаза занавешивающих, и ягодицы, налитые их - наподобие щек, но не пушисты, а гладки и, часто, прохладны, нежны. Но, что не увидят глаза твои, то умеет почуять живот, когда они... Когда они... Когда...
Нет! Нет!
- Беги!!

ФОРТРАН
СЕТЕВАЯ ЛЮБОВЬ,

О-о, стонал он, задыхаясь, хрипя. Страсть топила его, да и она, прильнув, горела.
- Я, я люблю тебя! - вскрикнул он, и одежда была мигом сорвана, частью брошена и они отдались друг другу, как драконы.
Он любил её, и она любила. Они раскачивались и сливались, она колыхалась, он, сдерживаясь, рычал, и она до крови царапала веснущатые плечи его.
И вот, на последней ноте, когда всё сошлось, пузырясь в одной точке, когда перестает быть время и века выходят из-под вращающихся в орбитах глаз, он, более не в сила сдерживаться, шепнул:
- Скажи мне свой файл!
Финальное 'Аа-аххх!' стало ему ответом.

РЕКА

На скале над великой сибирской зеленой Катунью,
над прекраснейшими в мире каменными островами, под мачтами кедров, под небесами, набиравшими в бубны каменные голоса для гроз, я повернул голову вправо (кажется), где за двумя пустыми бутылками увидал раскрытый пакетик анаши.
И с тех пор красоту я знаю иную...

Ледяная Катунь, честно предупредив мою грудь об камень, впустила в мутноватые воды, взяла, понесла, понесла, как битую палкой собаку, протащила над тремя или больше зубами порожков - не помню, не помню - живым...
Ушиб руку - да чушь, ерунда, фигня!..

,..В затончике с юлой воды, у мыса после первого порога, в воде, расстегнутой за грудью течением как махровый халат, - смотрел назад, вперед, назад: вон, если бы сейчас вылезти и - вверх по скале босиком, босиком... Чем не путь?
Никогда не забуду себе эту трусость. - Прощу, да, но не забуду, останется...
И - снова кинулся и поплыл нелепым полусобачьим брассом,- распластанного понесло как большую медузу, топырящую вперед, вбок, вниз щупальца, щупальца. Вперед, вбок растопыренные, вниз...
-Приподняло в буруне, локтем о камень,.. плечо, еще.., и, оттолкнулся ладонями об острое, о брюхе мельком - не пропороло б, - да поздно с брюхом: слева бурун, и, чуть подалее - в лоб: стоял высокий, отдельный, как будто мальчик, стоял и ждал прозрачно-голубоватый, взмывающий вверх, поток...
- Через секунд тридцать, в другом затоне, перед на доли делёными, как коренные зубы, скалами, в четыре гребка доплыл до пологого пляжика, вышел. Живой.
...Надо еще.

Надо еще и еще и еще. Надо до тех пор, пока в жизни что-нибудь не изменится, чтобы не потребовалось больше очертя голову лезть в эти ледяные, как зимний поезд, быстрые волны. Или уж навсегда...

Всегда обниму тебя так, как на той станции под ярким солнцем. Забьётся, застучит в рёбра сердце, робко прильнёшь.
- Прижмусь бесстыдно...

Алтайцы, вовсю пьщие вино и пиво. - Вигвамов и томагавков не хватает. Там тоже были темнокожие и узкоглазые. Те же наши, просто, за пять тысяч тому по льду пересекли Берингов пролив.
Те, конечно, храбрей. О, намного, ведь они ушли, а эти - из корня оставшихся. Но печень у них все же одна.

ОПЯТЬ ЖЕ

Есть женщины холодные там, между ног внутри, а есть горячие. Которые горячие, с теми хорошо.

...Есть жидковатые внутри. Это только долг, они нас не хотят.

...Есть холодные, но внутри плотные. Это с непривычки, ее просто разогреть. И пожить вместе, если понравилось.

Медные ключики к английским замкам забытых квартир с ночными горящими окнами за широлапыми деревьями, женщинами, женщинами...
Наверно, они все еще там, за своими дверями, веселые, красивые, молодые, и годы не пробрались: ключики-то у меня.

Секс, когда неудачен, за руку вводит душу на новый её этаж. - Удачный просто уносит ее.

Женщина, если твоя, постучит в дверь с чемоданом, в котором одни запасные трусики. И платьишко, чтобы, вместе с прошлым, в окно выбрасывать. Любуясь оттенками легкого сожаления...

Аргументировать? А на хуя?

Одно то, что я могу писать тебе эти невыносимые, как лезвие моего ножа слова, есть свидетельство о Боге. Будь бы иначе, маятник мирового равновесия вдребезги, в кроваву кашицу бы разнёс меня. Ведь я - это смерть. Смерть от любви.

Порезал руку.

МОРЩИНЫ

Нету, ничего нет страшнее очереди стариков на приеме к врачу. Это гости, гости, они вчера говорят о сегодня...
Стариковский язык ворочает глыбы, живот ножницами расковыривает, саваны шьет... Их убивали и они думают, что так надо, а то, что живы, то - понятным обстоятельствам благодаря. Внуки их в фортепиано по уши,
внучки в языковой школе в Испании, сновья ломают ноги (оскольчатый перелом), ребра - по шесть кряду, садятся, пьют,выходят, пьют разводятся и теряют квартиры, машины бьют, а она говорит про то громким голосом, переходя на консистенцию вечернего стула и это все о ней. Про нее. Ее.

Время людей это соотношение жизни и смерти. Сухая дробь, где численное значение всегда близко к нулю.

Ну, пожалели бы, что ль друг друга.
Но! - Только по порядку.

...И говорят, говорят, не слушая, не слыша, а только б сказать.
И помнят войну, ею живут.

В Горном Алтае у художника Дыкова гляжу в его небо, учусь дышать.
Надежда? - Нет, но все же, все же.

...Знаю близость её с другими по тому, как меньше желание жить.

КРАПКИ

Он взял ее, она отдалась, как котлета.

Он взял её, и она отдалась, как котлета, а он взял и выплюнул: 'Холодная'.

Он взял её и она сгорела в его руках, как огонь, и он сплюнул: 'Зола'.

...взял её и с трудом оторвал от земли. Дальше летела сама. И скрылась.

Он взял её, тщательно вытерев ноги об половичок.

...взял, завернул в чистую тряпочку, стираную специально для этой цели, и унес, переписав для памяти её достоинства, да беда - дорогой бумажечка затерялась.

Он взял её за недорогую цену прямо в комиссионном магазине, даже не снимая с вешалки.

Он взял её и старый 'Жигулёк'. И собрал из двух развалюх одно, выкрасил, пользуется. Но бензин жрет, зар-раза!...

Она взяла его и передала по цепочке.

Он взял её и долго раздумывал: куда бы деть?

Она взяла его, кривясь, рукой в одноразовой перчатке.

Он не хотел её и всё тут. И тогда она сама их обоих

Она взяла его и, лопатой, подальше, подальше...

Он взял её, соседку её, тетку молошницу и сестру ейную, бабушку по отцовской линии, два старых велосипеда, суставчатую антену, таблоида и, всё вместе, с балкона на х... Двадцать шесть раз.

Он взял её. Брал, пока не истощилась.

...взял её. И брал, пока не истащилась.

Я взял её. И тискал и ласкал, имел и пощипывал, подлезал снизу, и сверху, требовал анальноорального и напротив, садомазо и наоборот, и так, этак, и аж вот эдак, и еще. Ей всё-всё нравилось!

Я взял её. Взял, взял, взял, взял, взял, взял... И лишь на глубине двухсот метров остановился.

Впервые она взяла его девятнадцать лет назад. И вот кончила.

Он взял её, сорвал чеку, и бросил в подступающих фашистов. Все полегли. Убойная штучка.

'Возьми меня, возьми!' - доносилось из гроба, но комья земли уже стучали о крышку его.

Мы брали друг друга, мерно ударяя в таз.

Он взял её приступом, как крепость Измаил, истребив гарнизон до человека.

Она взяла его у старушек на рынке, самовязанного - овечья шерсть, в бумажном кульке.

Я взял её и стал в ней жить.

Она жила на мне, как аист на трубе. Очень радовалась.

Я жил в ней день и ночь, не выходя.

Я жил в ней, пока строил дом. Впрочем, и в доме жил в ней.

...жил в ней, не снимая. День и ночь без света и сна, зато в тепле.

Он взял её и больно зажевал беззубыми деснами.

Он ущипнул её за зад. До синяка, до крови. Ногтями и с поворотом, как гусь, сорок раз, в честь дня её рождения.

Восемь лет назад он взял её. Теперь она в доме меж холодильником и плитой, в очереди где-то за телеком, термобельём и матрёшками. В стороне.

Она собралась отдаться мучительно.

Обычно он кошек - за шкирку... Она - ну просто попалась под руку!

Он взял её - поющую, летящую, весной и в цветах. Обманом взял, сволочь, силками... С каким же удовольствием теперь, в дому, она ему ужин, обед, завтрак!

Он не взял её. Смотрел, но не решился - дети ж, жена же ж, дела ж...
И умер на хуй, сдох!

Три дистанции близости: взял, дала, и извращенная, тесная - поговорили.

Она спала с ним, чтобы не видеть его лица.

Она закрывала глаза, чтобы не видеть его лица. А он, её мучитель, вглядывался в сжатые веки, думая: кого она видит под ними там вместо него? И злился, вминал её в постель, пузырём вытаращивая плоский живот: за 20 лет брюхо не отросло.
Не достучался, разошлись.

Меняя мужчин и бельё... Записки горничной.

Взяла его на рынке у знакомых. Со скидкой ей, как всегда.

...от Ямомото, остромодный, с тремя руками, без швов и членов.

На день рождения - сборную модель. Большая синяя коробка. Маде ин Тайвань. 'Мужчина на клею'

Он взял её. Когда сломалась, съел.

...Разрушилась в процессе эксплуатации.

Он был весьма ничего. Весьма. Но морально устарел.

Он брал её, а она всё смотрела своими синими глазами. Живая.

И как они нам такое с собой позволяют?

Взял себе бабу мощностью в шесть лошадиных сил. Плуг - навесной.

Она была остроумна, легка, красива. Он - грубъян, сволочь, урод.
- Что их соединило? - спрашивал народ, как будто не зная: что.

Она давно знала его до клеточки, родинки, точки, а он еще путался в её имени.

Взяла его. Он еще шевелился.

Она прыгнула с небес без парашюта, потому что на земле её никто не встречал.

ГОРНО АЛТАЙСК

Было время, когда по утрам в этом городе музыка в моей душе играла так громко, что соседи стучали по батарее, прося прекратить. И я выключал.

'Желание счастья так элементарно!' - Фраза, лениво сказанная томным графом над телом оленя, приманенного рожком, поющим, как самка.

И снова болит в душе моя несбыточная мечта - поярковые опорки. И это...

Сумма собачек, перееханных шофером численно равна тоске, которую может принять его душа. Но не больше. И если сын его гибнет, то сумма собачек уменьшается.
Но как - с котами?

В таком состоянии нельзя писать. В таком состоянии и выходить-то запрет, а мы еще и разговоры ведём. Что это?
-Безмысленность.

...А когда одному из нас придет срок и некто станет на место иконы, столько лет занятое мной или тобой, - давай расстанемся сразу.
Ведь столько лет мы бережём друг друга.

Борюсь с ветряными мельницами. Как и всегда, ветряными мельницами я бит.
...Возьми, да заработай денег.
- Трижды 'за'! Но как???

ИНЪЕКЦИЯ ВЕЧНОСТИ

Здравствуй! Уже так давно не писал тебе, что чувство свободы -
единственное общее, что осталось, другие катушки слетели, со
штырьков, шпенечков, стержней свисают вата и облака.
Что равно, что едино - рубашку из них не сшить.
А сшить, так выйдет без пуговиц, а это не модно, не можно терпеть,
ибо буддистов тут нет и понятие "время" растворено в крови. - Инъекция вечности
Инъекция вечности это: хорошо стерилизованный шприц - шприц, вата,
спирт, белые стены вокруг, узелок...
Да, узелок, что ты положил в приемной, а в нём два пирожка детства
и мокрые трусики: так неудобной сползали, когда ты нырял с мостков.
- Вспомни, ты был малышом. И рекой.
Там еще может быть дождь - в узелке, а сверху, на до прозрачности
мокром ситце, видны цветочки: ломкие с жёлтым или голубые с
оранжевым. - А, может быть, синий он сам, узелок?
Что тогда завязано в нём? Ну, тогда в нём, конечно синяк - на коленке и
корочка высохшей крови под ним. Её ещё сладко так отдирать - чёрную,
а снизу красное, кровь. Этот сэндвич тебе на всю жизнь.
- Помнишь? Куда ни взгляни: черное, а снизу красное, кровь, Всё - кровь,
всё - болит и вот ты явился лечиться и сейчас - только спиртом протрут
- р-раз, и привьют вечность. В задницу, разумеется - а куда же еще, мил человек?
Только плати, у нас мигом, ну, что ты, плати, друг, давай узелок...
...Давай! Дай им росу на траве, карася с красными лапами и эту, её
поцелуй и дыхание, пахнущее лучшей в мире гречневой кашей. Её отдай.
Отдай им огонь в печи и шубу, и холод отдай - когда ночью проснулся
и встал, а луна упала в окно.
Отдай им надежду, что всё вернётся,
отдай, как тебя били пятеро и то, что ты раза три - да ударил,
врезал ему, тому. Дай им живого коня, лепёхи его, и Мандельштама,
Булгакова, даже братьев Стругацких - отдай, им всё сгодится, пойдет.
Летний дождь в поле, грязные сапоги и усталость дикую, которую
надо одолеть и встать - тебя ждут, и этих ждущих отдай: тоже отдай -
вечность, брат, впереди.
- А хочешь - не надо! И доктор отложит шприц и выпьет спирт.
Хрен с ним с тобой дверь открыта.

...И - назад к разбитой посуде, пивным бутылкам, орущей жене, деньгам, деньгам - назад к тупости, поту, непониманию, страху, телепрограммам о чужого плеча, к шмоткам, дороговизне, толчее в трамваях, к пьянкам случайным и неслучайным, обставленным и в подворотне, к телу чужому, чужим пахнущему, к необходимости прислоняться, прилипнуть к нему своим, тоже нечистым, тоже в долгах и вине.
Иди, тебя ждут все, что ждали, они такие как ты, иди, ты нужен им, да - сейчас, но не взыщи, вернее, не взвой, когда завтра и лучший из них шлёпнет в лицо тебе мыльной и грязной водой. Он по дружбе, он по любви.
И, в конце-концов, тебе никто не запрещает так же - его. Он не обидится, он привык, а ты что - нет?
- Ну, ты, старик, ну ты даёшь; да ты что, не от мира сего что ли? Брось, брат, брось, нельзя от людей отрываться, тем более от своих, это же всё равно, что предать. - Не-е, я его знаю, он парень наш, свой мужик, в доску!
...А ну, раа-ойдись! Это мой, мой друг, я его тышшу лет...
А ну - выпьем, брат!
Ну, что же ты, пей, пей, бля, кому говорю, пэ-э-е...
Ты што, ммля, правда брезгаешь!?. Мной брезгаишь???
- А-а, ну то-то, выпил. Ну, вот, я же говорил, он свой, наш, он такой, как мы - как ты, как я, бля! Зй, наливай, паэххали!
... Ну? Как? Поехали, брат?

Мы строим долгие планы - на год, два, а мы просто куклы на нитках Творца. И зачем мы роняем капельки счастья сейчас? Ведь завтра может не быть.

- Кто вас заставит терять? Кто ваши Эти, на башенках, вне игры? О ком...
- Т-сссс!

Перечитываю письма твои,
Забываю переключить текст, отвечая, перечитываю письма.
Вижу лицо твоё близко.
Достаточно.
Перечитываю и вижу.
Вижу и чувствую всё, что было.
До минуты последней, до последней малой секундочки
могу восстановить.
Способен.
- Может быть ошибаюсь?
Может быть крот памяти уже выел нежные, самые белые сахарные корешки?
...Пускай. Пусть крот, кот, кролик... Потому, что будут еще. Будет.
Теперь, как и прежде, но с каждым днём, разом, письмом, воспоминанием, уверен прочней - будет еще.
Будет.
Ведь не столько в постель к тебе - любить, проникать, нависнув, дыбиться...
- А рядом быть. Лежать рядом, спать. Проснуться. Сидеть рядом. Слушать. Смотреть, как ходишь. Удивляться.
Жалеть-жалеть-жалеть.
Улыбаться:
живая...

О ФОТОГРАФИИ. (Чужое. Недословно.)

Оч. тяжело снимать на фото стареющих женщин. Вот молодых и старух - хорошо.
...Потому что глупо стареют. Размягчаются ткани, расплывается тело... В срок доброта и старость станут мудростью, но они уже будут старухи.
Хорошо снимать стареющих мужиков. Хорошо получился - человек. Плохо - гад.

В русском начальнике выше бригадира, обязательно гад.
Хозяев России на фото страшно видеть.

...хозяева ли они?

Вытряхивают из скорлупы, вытряхивают... И трудно не согласиться: беден. Но, обряжая в джинсы, кривясь на сережки и на любимое кольцо, выравнивают, ставят на одну доску, а я уже не тот.
Я не вижу этой доски, хотя доказательств мало, доказательств нет.
Доказательств меня нет.

Таких, как я надо организованно вывозить в горные села республик Коми, Бурятия и Тыва и, заселив поодиночке в комнатки общежития, под страхом шприцрутенов сдать в школы учителями литературы, истории, ручного труда - или, что мы там еще умеем...
Всего и расхода для родины - сотня плацкартных билетов.

ЛИЧНЫЙ ДОСМОТР

Жизнь с чистого листа - хлопки дверью, вены спьяну, на прииски Колымы, Таймыр или в шторма, чтобы скрипели и скрипели внизу на бесконечной вахте ржавые рёбра СРТ.
...Мне хватило перепрошивки мобильного.

Вечером в переходе парень с гитарой, под яркой лампой, откинувшись, в удобном креслице. Перед ним коробка с деньгами и надписью: 'Помогите, у меня СПИД'.
- Автоматически, про себя: 'Царствие Божие...'

Одно из главных, пожалуй, - ощущение собственной скорости. Его еще путают с ощущением собственности на скорость, но это ошибка.

Расстояние от точки зрения до земли - вот определяющее скорости. Чем выше - точнее движения, и с одного касания легче бежать.
...Ошибся? - Ну не век же нам жить!

Удары судьбы сыпались, как словарный диктант.

...там, где слово 'дурак' трахалось с 'люблю'. К обоюдному удовольствию.

Мальчик, хорошо игравший в шахматы, с годами стал чёрной королевой.
Но не прошёл в дамки, и - долой с доски. Много тут...
И только девочка подняла подняла, обтёрла и в карман. Пригодится ей. Всё им годится.

МРОП - вещество, которое получают из особо глупых, но любимых мальчишек. Если на ночь положить в постель такого мальчика промокашку из школьной тетрадки, на которой крупно-разборчиво вывести имя, фамилию, отчество мальчика и класс (к примеру ... 2 'б'), то к утру промокажка будет мокра. Или влажна - в зависимости от качества глупости. Это и есть МРОП.
МРОП бывает летуч, когда он высшего качества - боек, румян и уверен в себе. Но липок и тяжёл, когда качество низкое, - вялое и унылое качество от нога-за-ногу в школу плетения, от тоски, когда входит он в класс, от ужаса, когда тетя-учитель пальцем ведёт по списку учеников и вот-вот уж буква фамилии твоей...

Женщина проверяет нас на излом, изгиб, износостойкость. Женщина спит и видит себя королевой бала. А ты - паж, партнер в польке, супруг, уныло глядящий на взметающиеся юбки блестящей жены и, вместе, тот, в маске, - тот, кто за багровой портерой, пенную роскошь на теле ее задрав, уменьшит, унизит прекрасную, до размера маленькой дырочки, вкруг которой, собственно, мы и живем.
И они.

...И когда мы станем постарше, ты - всё та же красавица, я - м-м-м...
значительно более плешив, то и тогда, через десятки лет, откланиваясь у вас в передней и с трудом надевая пальто на протез левой руки, обувая в башмак протез правой (Афган, Ирак, далее везде...) уроню слезу, скажу:
"Квинта, Квинта, прочти мне сейчас про чёрную птицу твоих глаз!"
- ты мне тогда прочти это, Квинта, пожалуйста, ладно? - прочти...

УЖАСЫ

"Ничто не остановит влюбленного старика"
- Китайская пословица.

Она давно навсегда уехала, позабыла и след простыл, а он все пьет проклятую "Импазу", отжимается от пола семь раз, нюхает уворованные нестираные ее трусы.
...И когда дочь уходит, он, перед большим зеркалом в коридоре, мнет, мнет вяловатоe, несмотря на лекарство, оволосенное естество. В голубых вздутых жилках, как он.

Однажды она подошла к нему, свободно стоявшему, поглядела в глаза, обняла легко, словно с головой набрасывая на него шёлковое двойное покрывало и навсегда-навсегда увела полонённого, - в себя, за собой.
И то, что он шепчет в постели ей жарко.
И о каких уголках её, хмельной, вольно говорит, хвастает другим.
И - как ударит, когда невыносимы будут слова её душе его...
- и это всё-всё так, как хотела она, устроила она, до последней крошки, слова и брызга его устроила и хотела. И даже синяк на скуле. Без отёка. И даже он...

Читать 'Гамлета'. Если отказано в счастье, то хоть с толком провести эту жизнь. Эту клятую жизнь

Высоко-высоко над землёй купол, глубоко-глубоко под ней - дно. А между - скользящий изменчивый, как отражение на водах мир, изменчивый, зыбкий. Плетями страдания сшит он, цепями муки удержан на оси, припаян расплавленными от горя, иначе соскользнёт, исчезнет в небытии. И смерть.
Вы, счастливые растратчики порошка беды, вы - ну хоть сколько-то благоразумнее! Ведь это были зубы - и стекло. Зубы и стекло...

Понимаешь, в голове есть озеро покоя. И оттуда надо научиться смотреть. Там настоящий покой и одиночество. Ты выжила, зная, что там у тебя - есть.
Не очень пользовалась , но знала. Это их держит в живых, но это же есть и трагедия. Выделяешься, не можешь спрятаться, тебя видно, как костер на склоне. А надо - выпасть в покой головы. Каждый день выпадать туда. Это тоже дар змей. Люди учились этому, когда жизнь была невыносима.

Ты чего меня мучаешь? Ну не было со мной тебя. НЕ БЫЛО, не свело, не повзло мне!
НЕ приехал я в твою Керчь, не встретил на улице, не снял, как клёст зимой мёрзлую ягоду с куста! Не спали мы с тобою, как хотелось, о чём вою молча, - не жил в тебе, с тобою днями напролёт, не ходил я за тебя на нож.
Говорю: не повезло мне в жизни, не подо мною ты была!

И что мне теперь делать? Приезжаешь - слизываю с тебя сок, нет - по холоду в сердце считаю, сколько раз в месяц вы были...
Нет другого. Потому, что не было у меня тебя. Когда надо было больше всего, да только ОДНО ТО И НАДО БЫЛО!!

ЗАВТРА- СОЛНЦЕ

Град упал. Последние солдаты его еще подпрыгивали среди травы, высматривая своих, группируясь, крестясь, а Солнце уже раскатало с горы до горы цветные коврики радуг и земные духи тихой толпой побрели на поклон.
-Кому? Чему?
Я остался один.
Радуга гасла. Я прощался с ней как в детстве, прокусив щеку целлулоидному зайцу, прощался с покоем - любимой игрушки более не было. Радуга... Отдельные куски её, как торт еще светились кремом, соком, но она уже не была дорогой, не перескочить стало провалов, зазиявших в стынущем золоте, глазурях и серебре.
- Ты на правой, чужой стороне, я - по эту, волшебную сторону... - донеслось оттуда и мир стал привычно тврдеть, словно покрываясь коркой, стылой оспенной лавой. Моё лицо, подчиняясь общецй ноте, вдруг приобрело определенность, какие-то мышцы напряглись, что-то внутри заборомотало, как сонное, но уже просыпающееся трёхпрограммное радио, потом стало больно - сердце.
- Ну, это-то ничего, к этому мы привыкли. - подумал я, но умер, и наконец кончился долгий, стылый, недобрый мой день.

Горноалтайский художник Ленька Сафронов ушел из дома и живет с поэтом Таней. Та ему и Гала, и хозяйка, он пьет, а она - для него - все. Его давно оплакали приятели, ее - подруги, а он продает туристам раскрашенные петроглифами камушки из Катуни, копирует алтайского великана Чорос-Гуркина, да спит с женой. И - счастлив.
Может быть она его и в Питер вывезет.
Там Ленькино место. А что пьёт, так значит здоров!

ПРОСТОЖИЗНЬ

Ели тушенку. Без опознавательных знаков. Прислали из Свердловска, отоваренную на талоны высокопоставленных чиновников. Тушенка - чудо: ни жилки, одно мясо и чуть-чуть жира для приличия.
- Штучная, - сказал я, - генеральская.
- Генеральская. - сказала жена, - если не радиоактивная, то генеральская, одно из двух.
- А может, диверсия? - сказал я.
- На фабрике бугристый потный ухорез, хищно оглянулся и вывалил в чан бадью острорадиоактивного
мяса, надсаживаясь, откатил, сплюнул, растёр, пошел в пособку с железной дверью и стал там страшно иметь рыжую весовщицу Катьку.
- Слышь, Катюх, - сказал ей, хрипло дыша, - я счас всю номенклатуру потравил. В спецчан нольвосьмую, белорусскую вывалил. Хай жрут, с-сученный рот, сами и выблядки их.
- Молодец, - непонятно к чему именно, раздельно прошептала Катька, подаваясь под толчками могучего тела.

ПОТОМ

Так привык, - уж так привык к жизни, что после долго-долго не мог отвыкнуть.
Вернулся.

Погляди - чудовищен старик... Страшны глаза его - у-у-у! - безмысленные, овечьи, а если сосредоточен, то страха тем более: взгляд его не отсюда. Высоко вверху, над головой точка, откуда глядит им Оно. И мало виден уже человек в дряхлом теле: места нету.

За первые 40 дней Там должно отвыкнуть от:
сырой из-под крана,
сигарет и сморкаться, зажав ноздрю,
ходить ссутулясь, не уступать места, перебегать на красный...
Особенно тяжело придется любителям почесать в промежности, глубоко запуская руку в карман:
мертвые не потеют.

...А на 41-й день Там экзамен и, почестнее кто - во второгодники и, на 4 декады по новой. Или кто вправду поверит, что без лоботомии старый педофил отучится любить маленьких девочек?
-...А я - материться?
- Хуй вам!

За 40 дней можно убить, родиться, выстроить дом, проиграть летнюю кампанию и состояние, стать президентом, слетать на Луну...
Но отвыкнуть читать во время еды!..
-Даже когда жвала вырваны для ванны с формалином, да и глазок давным давно нет.

Можно и за 40 дней отучить от дурного. Широким картофельным ножиком с плавающим лезвием и цветной пластмассовой рукояткой, ангелы спускают с души те 7 шкур, где кипящей окалиной запеклись чугунные точки греха.
Кочерыжкою вкусно хрустят...

То, что висит в пространстве само, к глазам ниоткуда подставив неровный бок, то, что стоит само,
- как ни понимай,
- то живет.

Обьяснения - глупость и смерть. Последовательность и логика - сфера наземных служб.
Быть без сносок и комментариев.
Быть.

ЗМЕЙ

Похоже, ты меня любишь.
А как это? (высовываю длинную шею справа из подмышки, щекоча её холодной и пятнистою чешуйчатой кожей. Шея длинная, изо рта - раздвоенный язык. Дахание чистое. Язык легонько-легонечко трогает вибриссы над верхней рифлёной губкой. Трепещет. Трогает. Трогает, водит по вибриссам возле самого среза губы. Прохладный язык. Раздвоенный. Потому и захватывает сразу обе стороны рта)
А зачем это? (Теперь, когда шея мгновенно убравшись из правой подмышки, проникла сквозь левую, тоже щекоча, тоже холодная, но выражение чуть иное, потому что на голове с этой стороны нету одного глаза. бельмо. и голова поворачивается, чтобы видеть тебя, значительно сильнее...)
А почему? (теперь она пролезла между ног, толстая, сильная, уже согревшаяся слегка в подмышках, и скользит, качась то вправо, то влево, еще елозя взад и вперед. Шея длинная сильная, толщиной в полруки, упругая....)
И что за любопытная змея такая?. Пятнистая. Красивая.
Осторожная-осторожная.
И - преданная тебе.

ЭПИЗОД

С другом, С. в его квартире. (С. в делах, в разъездах, домой приходит поздно, ни времени ни сил даже на жену, но друг один, друг страдает, и Сергей, взяв бутылку водки, вслух говорит, бурча в открытый холодильник, где закусь: 'Блин, ну, блин, ну пять-то минут у меня есть, чтобы посидеть? Есть или нет?'
Он - организатор корпоративных игрищ. Там, где богатые 'блидии' (слово, специально придуманное для игроков: тут загадочно преобладают Вадимы и Лидии.), катаются на осликах по сложным маршрутам, притворяются цыганами, или просто попрошайничают, пинболят, занимаются ребефингом. По совместительству, (но это и есть основной заработок,) С. работает киллером. На этих развлечениях и 'ствола' не надо. ...Удобно работать в карстовых пещерах - спелеологич. маршрут. Или с дерева упал - игра Робин Гуд. Или ралли эти на собственных джипах. Там и виновные еще найдутся...
- Самое интересное: их, мудаков, чем больше ломаешь, тем больше новых за развлечениями. Уже смерть лучше реклама, чем жизнь! (Прим.: он бывший капитан, командир десантной роты в Афгане). Эти обдолбанные все желают позамысловатее умереть. Прикинь, всегда точно спрашивают, сколько именно тут рубанулось и прямо лезут...
-Это называется 'адреналин'...
- Я знаю, что и как называется. Сам рекламу заказываю. Последний раз на 80 зеленых косых... Это, если не понял, называется 'Ебанулся мир'! Пойми, мир, это не огромная земля с людьми, а мир - это покой. Ну, там, кто-то, кого-то за жопу под утюг - это все, знаешь,.. это фигня. Главное: можно жить или нельзя.
Вот бачам жить оказалось можно, и даже лучше нашего во много раз. Поэтому мы и проиграли. Мы меньше хотели жить. чем гребаные бачи! Мы там хотели сдохнуть!.. -Понимаешь? Мы и шли за тем. Дураки. - А кто хотел жить, он просто туда не совался. Они вообще не суются туда, где убивают. Я жмуров видел, сам пеку, так я тебе скажу, что умирают те, кто хочет умереть. Даже слово такое есть специальное 'пассионарии', сиделец такой один был, придумал. Он полагал, что это и есть главные герои. А на самом деле, герои - кто живут. Сейчас работают, живут. А эти, ну, его герои, это те, кто 'старухе' пас дает. Он ей пасанул, ну и она в ответ - мяча. Ждать она не любит.
- Гумилеву видней.
- Это мне! Мне-е видней. Этот Гумилева не проебал и пятой части моих баб, и не прижмурил ни одного.
- Не гони. Мы ничего не знаем.
- Это ты, мудак, не знаешь. А я - знаю. Чтобы Гумилеву Леве, сыну двух поэтов челА намочить, это надо было ему самому яйца утюгом прижечь, как... - ну, скажем, тебе.
Наливает и пьет.
- А пью я не из-за жмуров, а с тобой я пью, не думай, писатель, что совесть там или что. Совесть - кто не знает. Я - знаю.
- Что знаешь, что?
-Умирают только те, кому жить не надо. Уже. Или давно!

Власти, президенты, перемены премьеров...
- Да пошли они, мерзавцы, на хуй!..

За чаем втроем - женщины и мужчина. Хозяйка, старшая, вниманием равно обнимала супругов, навестивших её, обоих, потому что она им друг, потому что дивный, редкостный человек.
Но с каким же лихим удовольствием обе женщины, вдруг сведя силы в единую крепостцу, как бы шутя, вдруг сваливали на мужчину горящий хворост насмешки.
И возникла тотчас между них линия связи без слов. Вроде как телеграммы "Сверхмолнию" носила, одной от другой по стронам стола, почтальонша в красном беретике и парусиновых туфлях, - та самая...

ПОУЧЕНИЕ

'Не смей хандрить, девочка!
Солнцу негоже за тучи.
Ты - солнце.
Тебе - сиять.
Ю-Ю-Ю-Ю - звуки сияния.
(фиолетовый цвет)
Я-Я-Я-Я - оранжевый.
А-А-А-А - красный.
И-И-И-И - зелёный.
У-У-У-У - синий.
О - Отгадай.

И скажи: каковы на ощупь:
1. Ж
2. Ш
3. К
4. Ц.
5. С

Для начала, целую, хватит...

Отпустил женщину. Чуточку воли дал женщине своей нежной, - разжал пальцы - только на вздох, чтобы не умерла в стальном кольце моих рук.
...Ожила. Расширенные недостаком кислорода, зрачки сфокусировались... Затуманились...
...Поняла, взмахнула розовой тряпкой "Спасибо!", и на мгновение лицо её исказилось ненавистью, словно бы предал, предатель, я, - с рук на руки сдал толстячку, туповатому молодцу-супругу...
А умирала.

Они желают, чтобы их держали лапой поперек талии, вторую засунув в промежность, третьей обжав грудь.
И, одновременно давая им минет, четвертой, пятой, шестой и седьмой горячими лапами, сильными и широкими лапами держа всю пушистую со сбившейся прической голову их, - медленно, неглубоко, но все глубже и глубже насаживали…
Это они называют: "Галантный, воспитанный, обращает на себя внимание."

БАЙКА

Он так сильно ее любил, что давал ее супругу - вместо нее.
"...Ярем он барщины старинной - оброком лёгким...."
...Вопреки общему ожиданию, это ему так и не понравилось.
Извращенцу.
(...Супруг был доволен. Ему какая разница?)

Неужели всё это - поездка, бег в прошлое, в никуда только ради того, чтобы утром, проснувшись, не услышать именно от неё: 'Доброе утро, любимый'?

Ты уже очень давно не говорила - ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!! Я и стал забывать за пёстрошкурыми змеями…

АЛТАЙ.
В УСТЬ КОКСУ

Завтра в Усть-Коксу. 400 км. Автобусом, если, то, с тремя передышками, 10 часов. Колбасы взять и плавки: в горах всего интересней река.
...А что есть гора? Куча земли.

...По овалу долины слияния Катуни с Коксой бродят серые тучи с синим нутром. И если посолонь бродят - к добру, а наоборот - к худу в мире, на всей планете Земля.
Сьезжу, да погляжу - сейчас-то куда...

А лохи едут к Самой Белухе!
Да тут за полсотни верст от нее столько чудес да тайн, что и жизни не хватит...
- Или правы они, те, что сразу быка за рога, сразу ладони всем тайнам в трусы, и - в койку их, в койку... Может тайнам и нравится.
Только поймут ли потом, что было, с кем и чего?
Или хватает проставленной галочки в графе "Был, лапал, совал.."?

Почему, почему более всех взятых вместе смертей, военных трофеев и вчерась обнаруженной астрономами миллиардолетней черной пустоты, меня интересует лишь скорость, с какой забывает сонную палку от нелюбимого мужа тело моей любимой...

...и лишь во вторую очередь - правки текстов Борхеса, и - время, за которое Киньяр делал свои "Записки ...Апронении Авиции". Вот - сразу ли написал набело? Или работал, как Борхес, вычеркивая и вычищая до сухого остатка?
А как материал отбирал: размышлял у компьютера, или, авгурам подобно, гадал по полету птиц?

...и еще - разговоры Анны Ахматовой. Что же им говорила Она, - этим - Бродскому, Найману?

Кажется, и убегая, бегу к ней.
Об этом у Ахматовой все стихи, но вслух конечно молчала: женщина...

ПОДЪЕЗД

От кошек воздух кисл, как чай с лимоном.

Одному плохо. Одиночку жизнь разносит, как без воды - лодочный мотор.

В стихах моих мата немного. А в прозе поболее. Но оно так и есть. Время лижет нас этаким языком.

...Позвонила, поднесла мобильник к трусам и щелкнула их резинкой...!
Старый трюк морячек. Но - действует! И как действует!

ЧУЙСКИЙ ТРАКТ

Отьезд проверяет. Как, словно команда взводу перед боевыми: "Попрыгали...".
Как вместо дверного косяка - километрами рост померяли.
И оказывается, что мимо цен за квартиру, глупостей сына, старости матери, и - того, что ее, мою - там - пашут и пашут ( а надо. Живая ж...), - важно именно только одно: Живая.
И что живые все.

Майма. Древняя казачья застава. Древнее Горноалатайска. Красивейшее из мест. Красивее будет только долина Усть Кокса. Если доедем: шофер частной "Газели" - алтаец, весел и разговорчив, и пьян.

...Наладится жизнь. На-ла-дит-ся.

Ст.

Колик норку себе роет у корней большой скалы,
Чтоб по камню кверху лазать и окрест глядеть с обры.
- Станет, станет он могучим, отрастит себе крыла.
Полетит с орлом сражаться, и побъет того орла.

Манжерок. Скалы, с кедрами на башке, жующие Катунь, Катунь,пережевавшая, как сухарик, все скалы... Песчаные пляжики
за порогами, редкие здесь, труха древних камней, мумии их, их останки...

Здесь лег в Катунь перед порожками, доверил ей своё тело. Здесь понял, как мало для такой реки моё тело. Не семечка, нет. Дождинка.

Горно - Алтайск,
Усть - Сема,
Шебалино,
Туекта,
Ябоган,
Усть-Кан,
Кырлык,
Сугаш,
Талда,
Абай,
Амур,
Юстик,
Красноярка,
Тюнгурюк,
Усть-Кокса,
- всего в дороге, с 14.51 до 20.08 - 7 часов.

Не любят, а то и ненавидят приезжих. Повсеместно. Способ осознания своей цельности, солидарности.

http://u9267.rpod.ru/

СМЕХ

Надменно и косо глядя, алтайский хан подошёл ко мне. Запахло долларами, пивом, конской мочой. Сверкнули в шапке драгоценные соболя, рука с тонкими стальными пальцами сжала узорчатую рукоять. Нагайка, перстни...
- Ты кто? - спросил он громко и надменно, кривя алый рот.
-Я? Я тут живу... - ответил я, ощущая лёгкий задых. Вышло неожиданно глупо и тихо. И даже смешно.
...Это, конечно, было нельзя. Это, конечно, было никак - только подумать, это же чистой воды... Но пробиваясь изнутри, как спазм, как слепой круглый зверь, смех растянул мне рот и, красным, спрыгнул на снег. Раскатился как ртуть. Шарики прыгали весело, светло и я перестал бояться.
Лицо хана исказилось.
- Ты! Кто?!! - уже в бешенстве крикнул он.
- Я - я. - ответил я, чувствуя, как последние крысы страха кусают живот. Потом они ушли и, переплетая губы, как двух узких змей, он сказал, свистя:
- А ну!.. - и ударил меня нагайкой по лицу. Ожог был силён, глаз потёк, но сквозь обильную кровь и слезу, я однооко глянул на него и понял: не боюсь. И стало все равно.

Бесстрашие - отвержение тела. Самоотверженность - другое.

Вибриссы над правым уголком твоей верхней губы... Вибриссы, вибриссы...

Зеленая Катунь, Усть-Сема, подвесной мост, откуда спрыгнул самоубийца-меведь. Зачем, чего испугался Хозяин, самый мудрый зверь? Или дошло и сюда - от китов?

Дымы в горах на просеках над Семой. Пожары. Автобус дружно клянет 'Этих туристов', адресуясь ко мне. Надо было надеть обычные штаны. И выпить.
(...И серьги снять, и мобильник попроще, и брезентовый рюкзак, и ехать без жены.
Маленькая,интеллигентная жена - демаскирующий элемент. В мешок ее, в дерюжный грубый мешок...
Или вообще продать, как предлагал тот мужик...)

Сияющая Катунь. Перегородчатая зеленая эмаль по ножнам, полированное серебро.

Как только предлагают жену продать,убеждаешься в ценности ее. И не продаешь. А так бы, ей-ей вот, - убил.

Северный Шелковый Путь. Автодорога М-52. Чуйский тракт. - кости, кости, кости... С шоферов он собрал столько, что встань все сейчас - вплотную бы плечами были по обеим сторонами на всех 500-х километрах пути.
В тридцатых, когда Северный Шелковый делали автодорогой, ады из под Катуни у Онгудая жарко шли с под земель наверх. Черные люди из под горы с железными головами, в меховых сапогах шли за бригадами вслед - им, подземным, трупы нужны. Доходяги видели их, а сторожевые псы охраны прыгали в пропасть от страха. Потому что трещала земля. Черепа мертвых внутри дороги, черепа заваленных булыжниками, что поднимали они из ледяной Катуни и умерли, прорастали в лютый мороз. Оплетали камни насыпей красные стебли и дорога шевелилась, и падали первые грузовики с двухсотметровой высоты в великие воды реки. Но следом машины другие шли, - так часто, как только мог поставить бойцов красный страшный флаг, красный военный цвет Чингисхана. Цвет подземных людей.
И тогда мертвецы смирились, не стали мстить, и так было тесно им в земле, а Духам Гор той крови хватало. А после - с наганами те, - спохватились. Поди, подсказал им кто, сами-то вряд ли бы поняли, дурной народ и время плохое, однако не стали больше мёртвыми путь мостить. Рядом бросали. Сухие тела были так часто, что невозможно от мёртвого запаха было весной над дорогой идти. С тех пор и прорезались глубокие колеи, исчертив окрестные горы. А прежде-то путь был один.

Распадки за Катунью вдоль по речке Черге.
Если б по венам вода, а не кровь, если ту вену прорезать, то теплые и блестястящие струйки виляли от запястия к локтю - как Черга.
Горы неправдоподобны. Их словно насыпал небесный младенец, розовое дитя размером с Луну - совочком и мокрым песком. Они не лежат, а стоят. Как у сорокапятилетнего, в лесах на макушках гор просвечивает небо.

Шофер не трезвеет. Рано и жарко.
Вот кабы зима...

Взорванные бомы, рыжая кость горы. Улус-Черга. В гору на другой стороне дороги - Поле.

Куда мы едем, там есть мясо молоко, грибы, сало, картошка, мед...
Маралятина и кабарожья струя, золотой корень, бадан, опиумный мак и двухметровая конопля
- хлеба нет. Не пекут хлеб.

Кукуя. Ударение на последний слог.
В гору налево - Мухор Черга. Ох, и гора-а!..

Скрученные, скатанные, как нитки под гору мотки темного уже сена. Сентябрь. Сена у мужика небогато, и коровы,- стадо, голов 40, топчущееся у речки, к январю умрут.
- Хозяин попьет и застрелится, женщины - в город: блядовать.

...Камни торчат из гор. Камни, камни, костей здесь, у дороги, не меньше, но они все в землю ушли. Так. Косточки вниз, камни наверх. Старые люди знают...

Верх Кукуя. Пятнадцать изб на десятки километров вокруг. 18 лет назад тут вдруг поселились индейцы. Русские. Взрослые с детьми. Пытались жить в вигвамах в 30 гродусный мороз, ходили в мокасинах, охотились стрелами, и духу гор приносили утку и селезня.
Кастанеда в красном углу.
...Рассеялись.
Без следа.
Избы - остались.

Дорога петляет, петляет... - про это вот тоже надо?
Шофер замолк, но не спит.
...Еще не спит.
...Еще не спит
Пока нет...

А хорошо бы уснул, гад!

На сотни метров от тракта снят лес под ноль. Ничего не сажают. Только на неудобицах, на крутых склонах остались деревья. Следы промышленной вырубки при советских времен.
И у меня в доме каркас пристроя из красных лиственниц, погубленных где-то здесь.

Горы упали с неба. Не были вытянуты удочкой из жидкой
земли, упали с неба, сильно грохнув, и прижав подолом реки, и те стали хвостами гор, и так и остались под подолом.
Прежде лежали горы на верхней полке седьмого Неба. Там лес рос от пыли, и тварь - стрекоза и марал, и хитрые лисы - от плесени. БелкИ, то есть снежные верхушки гор не стояли - тепло на Небе.
Один Дед под землей устал головой задевать черный кожаный шнур. Лысый был. От любых вещей Неба под его землю свисали кожаные шнурки с кованой медной пуговицей на конце, таков с Кудаем был уговор. Ино, от Деда-то далеко, а тот, от гор, - вышло, над очагом. Даже и обгорел слегка у пуговицы-то. Вот раз Дед ставил шурпу, горячая медь чиркнула лысину, обожгла. - Крикнул, пролилась в очаг шурпа. Сытный дух пошел над землей, большие коты замурлыкали и пустили когти, большие рыбы "Э?" сказали в черной глубине, однако, Старик остался голодным. Дернул за горячее кольцо, и - упали горы, проломали стропила семи Небес, и скала Ца пробила тополевую кору крыши подземного аила, разбилась об дедову лысину.
Испугался Большой старик, да поздно уж. Вырос, высунул из крыши аила нос, а там - тайги стоят, медведи сосну качают, заяц песни поет...
Плюнул, "Ахш-ахщы!", топнул обутой ногой, позвал дочек, велел все-все шнурки в косу сплести, чтобы ничего уже не валилось с небес, друг друга держало.
Но баловницы днем заплетают, а по ночам дергают сами.
...Однако, сильной беды избежали: старые, ссохшиеся, лопаются по узелкам шнурки. Но не все. Нравятся длиннокосым дожди и убили верблюдицу, кишкой подновили, и теперь часто дергают тонкий, в голубых жилках шнурок. Опрокидывается вверху глиняная, в синих птицах, важная кружка бога, течет вода по столу, и машет руками Кудай бог, смеется на хитрых. И стирают тряпочки Дедовы дочери. Заодно наполняются реки, большие коты втягивают когти, чихая так: "Пфуй!", большие рыбы в темной глубине вод говорят так: "О-э!"...
Или - выбелит долины снег...
А когда тоскуют дочери Старика об уходящем лете - женщины, женщины, да не судьба, - дергают белый шнур и, жалея, Отец наш Кудай сбрасывает им с небес августов полные горсти подарков.
Но только падающие звезды видны человеку.
Судьба, не судьба, однако не его.

...речка Песчаная,
Барагаш.
Закачало.

Усть Кан. 1200 метров над уровнем моря. Большой райцентр, географический центр республики, стольный град многолюдных устьканских сеоков алтайцев, горных, бедных, но гордых, вечных оппозиционеров в правительстве, где верх неизменно держат представители более северного, ниже над уровнем моря, онгудайского клана, 'алтай-кижи'.
Доброжелательные люди. Покупаем еду.

В заботах о хлебе насущном, закупаем яблоки, хлеб, консервы, - всё, что Володя сказал купить, чего в его Уймоне нету... Народ после маршрутки побежал в туалет, там тесно, очереди невтерпёж. Из соображений стыдливости оборачиваются к велколепной панораме красных гор и...
Здесь тепло, вороны, сев над писающими мужиками, лениво поругивают
человечью природу, но тоже снисходят. - Лето.

Ленивый милиционер остановил, как корову, лениво обошел автобусик наш, медленно улыбаясь и, так же нехотя, оштрафовал шофера на 100 рублей.
- А зачем ему больше?
...Осеннее солнце тепло, и тени коротки, мать здорова, и дома жена, и дети его, и все, всё неспешное, - хорошо. Мир покоен, лежит как желтая пыль. Зачем много? Горы могут обидиться....

Последний бросок на юг. В маршрутке пыльно, кажется, дышим песком. Девушка, опустив голову, разговаривает по мобильному, и она так глупа, и так долго говорит, опуская голову, время от времени заливаясь красным, что мне больше всего хочется треснуть ее по гладкой полоске пробора между натянутых книзу масляных волос, и крикнуть: 'Умней!'.
Меня бы кто треснул...
Здесь берет только МТС.

...В лесу кто-то видит лису. Я - нет.

Талда. Таможня. Пограничный пост. Вагончик с буржуйкой.. Белые, скупо выдаваемые нам бумажки с данными паспорта. Согласно этой бумажке, я, мужчина, ходатайствую о супруге, женщине, как о довеске ко мне, как о приставке. Впрочем, горы. В горах оно так и есть.
80 км до Казахстана. Вагончик железный и зимой промерзает. - Сторожкая, хлопотливая жизнь себе ненужных людей у шлагбаума со своей на свою територию, жизнь, запрещающая фотографировать себя - военная, тайная жизнь, простая и бессмысленная, как её бумажки.

Поле меж гор лежит лицом кверху.

Вон за тем синим хребтом - однокий камень, у которого вымерла группа геолога Никифорова. Два года назад отошел и сам. Не помогли старому колдуну ни мумие, ни заветные травки под крышей темного и пустого гаража.
Говорят, что жена его тут задержала. А то бы давно...

...Любовь больной старухи, перемогавшая камень - скалу, величиной в аил, и духи на нем живут. Многих камень уже взял, говорят старики, и вот нет на камне мха, не растет. Как вырастет, так, значит, простило Небо, а духи ушли. Но где же взять мох?
И камень берет людей.

Абай. На обочине голосует одна из двух женщин, ага, это старшая, одетая в приличную для места джинсу. Очень легко наряженная другая держит за руки двух малышей, а в маршрутке как раз столько мест и свободны.
Нехотя тормозим.
Голосовавшая не спеша подходит, открывает дверцу, внося в кабину запах удивительно свежего вечера.
...после переговоров приглашает вторую, с детьми и, - с неопределенной улыбкой на круглом лице, та отказывается.
...Но ведь зачем-то шла с детьми, неодетая, к обочине вечерней дороги, по которой за нами до утра уже никого, никто не проедет.
Что погнало ее на дорогу вечером, в синие тени гор из печного тепла дома, - с маленькими детьми? Почему не едет?
И сейчас вот, одною мягкой улыбкой отказываясь от нежесткого предложения уезжать, каким лицом обращает к себе Ананку-судьбу - добрым? Злым? Горам ее все равно. Резать алтайцев из года в год сюда ходили джунгары. Чуть ближе к центру горной страны, по зрелой весне.

СЕЛО АМУР

Женщина, едущая от самого города, просит затормозить "во-он у того мужика, погуливающего с девочкой в красном", и вылазит из автобусного тепла и решительным шагом идет к дощатым воротам дома у трассы. Ее дом. 'Если правильно обьяснить, автобусы прямо к калиточке останавливаются.'
- Скажете, повезло? - Амур вытянут вдоль шоссе двумя пунктирами с двух сторон. Все дома - тут, с дороги видны. К каждому подьезжай, из любого выйдут. Примут. Одиноких баб много. Все пьют. Шофера, да и кто побойчее, пользуются. А бабам-то что?
От баб не убудет...

...она идет, отпирает дом, и там ее собака, коровы, птица... Там телевизор и в нем чушь, так ведь она привыкла... Кошка...
...- А знаете, сколько она в августе гриба собрала?
- Опенок, чистое золото! Банок накатала - во, по горлышко. Покуда в стайке, а на зиму в дом, в дом: лопают баночки в холода...
Она все тут знает.
...Завалинка и скамеечка, где мальчик ее в восьмом за сиську мял. И стайка (сарайка), где с первым ее ночевать начинала.
"В 17-та чо бы не начать! Самый смак, да там хоть и трава не расти. И не росла - где ночевала, так-то вот!
(она убедительна)
-Примеры берите, пацанки!
Дочке ее - 16, второй аборт. Здесь это нестранно, но - от одного и того же?!
...Уж она как просила, как умоляла дочку:
- Ты сохрани,роди!
Куда! Ни в какую!
- Бросит, мама, с ребенком бросит он не возьмет.

...-И что? - продолжает она, уже выпив. - Все ж равно,всссе ж равно, дура, все... Вздыхает и пьет.
- В Барнаул-городок он, та за ним, а на х... ему она? Взрослый, в армии отслужил, а эта - ссыкуха, зеленка! Мык-тык, маляром-штукатурщицей, - нет. ...К телятам бы ей, да где в городе те телята? В посудомойки - стыдное, ну-т-ка и он прознает...
А жить хочется, дело молодое... Ты вот, ты скажи, русский! - Кому она, там, алтайка, а? Белым вашим невпроворот, а тут - узкоглазая я... О-ой!
(- пьет.)
Ну и пошла в "плечевые". Работа, тож. ...Довольнехонька.
Проезжала тут летом, стали, забежала...
-"Мама, - говорит, - мама!.. Его я забыла, и не думаю вовсе.
Подарков понавезла, хмельная, веселая, на груди телефон... А босоножки, босожки - каблук-та во!..
Она отмеряет на столе размер двумя руками, сама поражается и некоторое время смотрит, забыв о чем речь, потом медленно спохватывается, и выводя тему из своего жеста, горько-горько всхлипывает:
-Е...ут ее, парень, там, ни кто ни попадя еб...т. А эта, ну, эта есть, ходит, - такая болезнь...
Название ускользает, глаза катятся набок, и, с неожиданным громким стуком она роняет голову на старый стол, потертую с коричневым рисунком с крошками и хлебным, неистребимым запахом клеенку, - засыпает. Белейшей пенкой полоской лежит слюна в уголке неровного от шрамиков рта. Рот улыбается.

Соседей, друзей деревенских, родственников у неё все, каждый-любой... Ей здесь не дадут пропасть. "С голодухи-то не подохним." - говорила еще в автобусе. Верится.

- Хочешь знать, как мы здеся живём?
Как в вате.

...Вечерние синие горы.
Дорога вечерняя - голубая река...
Над полями - пыль

УЧЕНИЕ О МИНЕТЕ

... Хочешь, тебя научу, парень? Счастливый будешь, вспомянешь, можт, свечку где-нить запали, за меня, пропащую...
Так ты ей скажи, парень, скажи: под х... пусть губы не подворачиваит. Пропустит поглубже пускай, до глотки - вся недолга. Да языком от шейки вниз пускай не елозит - китайцы все дураки. Ей оно нравится, ясно, самой оно нравится! Давай ей, путь лижет, только б не потекло твое морожено, хе...
Ты так: в горло ей кончил - твой прикол, а так, если, снаружи - ее... Смотри-и.
А нас, баб счастьем кормить вредное это, забалуемся. Не отобьешься. Так что удачу к себе, под себя пятерней-то греби-насыпай, и пойдет. Как сунул, так уж и вые..шь, говорят.
... свечку поставь за меня, парень, ох!

(внезапно поет)
"...нагулялалася по увалам, по га-ра-дам!
И прошла красата мая даром,
но тебе я и даром дам..."

...И еще, - скажи ей, чтобы не убирала зубы совсем-то, - больно бывает, но тебе, по роже видать, в ка-айф. Отвечаю...

...Ну, плечевая я, плечевая. Что дальше?
- Что ж, не человек?..
Ну да, блядь...

...А шоферы нас любят, алтаек, ёбкие мы. Втроем, да хоть в десять хуев нас еби - падтерлась, па-ашла себе.
А русские - гавно баба. Ри-совка.

...Алтаик, нас хорошо на колесо привязыват. Шофер-то знаит, бля!.. Как денег у него нету, и он снимает двойной скат, так, значит, мне иттить на "колесо". О-ой, сколько раз уже попадала...
Подпоит хорошенько, ну, вставит, значит, чтоб скользила, ну и охотку себе сбить, еще нальет, и на колесо. Ну, подстелит что-нить, - голой-ка спиной нельзя.., занедужеешь на резине... Люди же, как никак...
Хребту больно сперва, однако, алтайка все терпи-ит. Ит, мужичка-т под газом надо си-ильно...
Привяжет, и - лампочку красную на фуре, да теперь и по мобильному там, кому знамо, мигнет. Гля, - подьезжают, договариваются, подходют.
...Ино, такой вправят, аж трешшышь. Но и хорошо-о, ой как!!!
Поебут, сколько надо, отьедут,, а кому понравилось, на еще остаются... Дорога то горная до-олгая, бабу надо, ан - тебе х...й!.. Хе! Места надо знать.
...Смешно-то, ой! Ино, чужой какой хочет, чтоб я, значит, подмылась.
Хе-х! Балдяй, однако, - как подмыться? Привязанная ит, отвязать-та нельзя, сбегу от стыда.
...А иному - "с соплями" давай, поскольже. Уж этого сразу знаю, что дальнобойщик, привыкся в очередь бабу драть... Свой, получаится. Так-то не вижу снизу, но - узнаю. Ой-ей, как говорится, баба знаит, кто бабу драит, так-то...
И бегаит мой-та, с канистры меня подмываит, согрел на костре, - люди же... Тряпкой меня оботрет.
- Отвязать не, нельзя, поссать - вперед перекатит, подержит. Отвязать нельзя, спину сломаешь, потом-та назад. Отвязывают? - К ночи и отвязывают, холодаит, тогда и отвязыват. День - работа, ночь - спать. Люди ж.
...Деньги... Ну, все-не все, и его ж была работа, вот, сколька надо возьмет, остатнее мне. Не обижа-ат.
Вот! До двух с половиной тыщ за полдня подымала. Вот! До трех.
...Не, не так сильно много их. Ну, двадцать, от силы, ну поболее чуть, ну и всё. И - тока по очереди. По одному, нет, такого, чтоп двух тут не можно. Неудобно-то им: низко рот. И "Трамвая" нет, - он не пускает, местных гоняет, водки дает. А с водкой я чего хошь можная.
- Хочешь меня? ...- Нет? - Тогда пей.
Она налила, я выпил.

В Усть Кане вызревает пшеница.

Крошечный перевал Громотуху переезжаем в ночи. Пытаюсь сделать ночные фото из кабины автобусика.
Здесь мертвые шофера у дороги стоят с 30-х годов прошлого века. Крошечный, но крутой с поворотами перевал, а жизней людских взял достаточно. О, предостаточно взял.
Усть Кокса в двух шагах, но рериховец Володя, нарушая договор, не пустит нас ночевать. Он теперь гуру, и нас с женой ему нельзя. Было ему такое видение.
Станем ночью бродить по холоду, по широко разбросанному, безлюдному селу, стучаться в гостиницы, напоремся на притон, буду таскать в мешках купленые для Володи яблоки, коньяк, хлеб...
Потом всё, конечно, устроится. Этой же ночью. А яблоки мы съедим.

РЕВНОСТЬ

...По теплу в груди, холодку под плечом, задыханию и улыбке своей, кривой, скошенной,словно отводя налево падающий дождь, знаю, когда он берет ее. - В простынях, в их супружеской, столько видавшей постели. До которой мне дела нет, не было никогда, нет, нет, нет.
И не требовалось, пока она, насовсем...
- Отпусти!
- Глупые человеческие слова, глупая-глупая боль. Не отпускай, пожалуйста,
Лю-би-Моя.

На длинной проволоке вниз
с утра висел электрик.
Две птички пролетали близ
и прыгнули на ветку.
Одна чирикнула:
'Гляди, испорчен чудный вид!'
Другая свистнула: 'Ах, да.
Ну зря он тут висит!'

ДНЕВНИК ИДИОТА

...позавчера ночью, в 11.30, вчера около 12, сейчас в 7.30, ... Задыхаюсь. Сдавлена диафрагма. И забрать ее некуда. Денег нет.
...Завтра это же будет в 11.30 вечера, когда подруга, приехавшая погостить с ночёвкой, на кухне наконец улеглась. Уж он ждал-ждал-ждал... Дождался.
...И послезавтра, когда в 11 вечера сказала по телефону, что ждет, когда он освободит ей комп. А чем еще она могла заниматься?
Да и она сама... - ну сколько можно себя мучить? Я всё равно не узнаю точно. Мало ли что догадки...
'...Да и что уж в одном разе том? Да хоть бы и не в одном.' (Этого она мне не говорит.)

(Годы брака. Сколько у неё этих 'раз'? И правда, если подумать, что уж в одном лишнем разе том? ...Третьем, четвертом, пятнадцатом...
Ну нету проклятых денег, нету их!
...Пытался в сети продать свои стихи. Пусть бы купивший публиковал, как собственные, им написанные. Не берут, бляди.
Пытался и не в сети.)

Что делать? Одно есть средство:
'Тили-тили тесто, жених и невеста.
Тесто просохло, а невеста сдохла,
же-них плакал, в штанишки накакал,
а невеста прибежала, все штанишки облизала.'

Повторить 7 раз. Если не помогло, еще 9.

...Так, ладно:

'Алабаларинце,
дубцы на принце,
Эги да Бачо,
Бачо капитанчо.
БА-ЛАН-ЧО!!!!!!'

...Еще раз.

...Да хоть ты 100! Бестолку.

'Вышел немец из тумана,
вынул ножик из кармана:
- Буду резать, буду бить!
С кем,
Ты,
хочешь подружить?
- Говори поскорей, не задерживай добрых
- и
- честных людей...'

...- С ней я хочу, с ней, ней!

8. 11. Опять.
03. 09. Три часа ночи. Опять...

Иногда дохожу до того, что единственным осмысленым актом остаётся мочеипускание.

ДРУГАЯ ЖЕНЩИНА

...А ей, которая рядом, как? Которая была рядом - ей?..
- Ну, хоть малого: взгляда...
Ну, разговора...
Ну, хоть за чаем, пожалуйста, присмотри...

Чай переливается во мне как желток, разбалтываясь, смешиваясь со мной краями, и душа обмякает, лежит платом... Доступный покой.

Писать чернилом слёз.

(...вообще-то пишу на мобильнике)

...Катунь. Жаль, до Мульты не дехали. Там, под старым мостом, а от нового чуть поодаль лежит на теле реки огромный бурлящий шрам водоворота. Кипит. Это варит суп речная ведьма. Вот тут, прямо под мостом. Говорили, новый мост потому построили, что со старого каждый год она выбирала двух мужиков и бабу. По любому, не больше, не меньше. Детей не трогала. Старуха, свои, поди, внуки есть, рассказывал огромный мужик-кришнаит, что за коим то безумным планом в конце своего многорукого Бога осел тут. -Мульта, староверческая крепость и полагалось его убить.

Первые разговоры утром - это будущее, будущее выставляет из ниоткуда свой чёрный обрубленный бок.

Волшебный Верх Уймон. Вдруг, здесь исполняются желания? Пил воду из колодца, откуда заваривал чай Рерих.
Вдруг помогает?
Глупость? - Да, да, конечно!

....Она еще не весь мир. Но ровно его половина.
Срочно встать, смотреть на горы, идти...
Куда угодно, куда нибудь. Писать о другом, о другом думать, иную желать. Читал, что это проходит. Неужели?
Не хочу.

Мысль о женщине, это мысль о всех женщинах сразу.
И для них оно, зеркально, так же.
Мы вечно не одни. Мы - ряд

Под ногами ромашка аптечная. Аптечная, надо же! А выглядит, как настоящая. Или она настоящая и есть? ...'Наука умеет много гитик'

За забором коричневый пес на цепи, от возраста и рывков одеревенелый плечами. Он не лает, молчит и рвется, и рвется, и рвется. Одеревенелыми плечами. - Двойная цепь. - Э-э, нет, тройная!..
Другой, вылезший из под ворот на длинной цепи, лает, от лая трясясь, грязный, белозубый, лохмат - шаман, да и только. Бубна нет. Бубен ему дай - зашаманит, истребит, мимо Небес в нору снесёт. Только б не отпустить. Только держать, терзать живую плоть, пить кровь, прокусив живот белыми иглами острых семижды семидесяти зубов. Пес Эрлика. Входы под Черную Землю - это должно быть здесь. А где же еще - последняя большая долина, - не обойти - любому, идущему к Белухе, святой Горе.

'Там к стене прикоснёшься - карма чиста. Да. В прежние времена осознавшие прямо в босоножках сюда приезжали со всех концов Союза - зов сильный был' - рассказывал Володя П. мне 17 лет назад. 'Сейчас, - говорил, - не то, Калиюга перед концо своим сгустилась, Железная эра...'
А в этом году он нас с женой на порог не пустил. Бросил в ночи. Гуру стал и женщинам в дом нельзя. Чисто живёт.

'Ты не увидишь, увидишь, не поймёшь, поймёшь, да не поверишь, а поверишь - смертию умрёшь' - старое шаманское заклинание. Район издревле староверческий, и кто знает, откуда принесены эти слова, прижившиеся так, что на засапожном ноже, последней надежде охотника, что с рогатиной на медведя, кузнец криво высек это. С надписью клинок вдвое, втрое дороже, потому что не просто его калили. Не в масле или воде...
Истёрто черное лезвие. Из кости, обтянутой иссохшей кожей козла, рукоять. Не продан, не сын передал - такого не передают, в лесу нашли. Воткнутым в свежем пне. Сдуру взяли, и вот с тех пор холодно у алчного в новом доме, и чудится, чудится молодой хозяйке лихого муженька, хвастающего мне ножом, тень.
Беременная она. Ребенком заплатит отец. Если в жене не сынок, то двумя.

...Райцентр-то - вот что оно. А по деревням таким псам нельзя, убьют.

Речка Кокса, приток Катуни. Купаюсь. Вода - прозрачный лед. Кровь вскипает, шампанская... Абсолютное счастье.
Абсолютное!

...Не собирать тяжкие камни, не жениться на умных женщинах.

Усть-Кокса. Ночь. Гостиница на Солнечной - одноэтажный приют стонов и отчаянных криков любви. Нараспах двери, портьеры из бархата, коврики под ногами, из пестрых ленточек домовязаные коврики - шоферской синоним уюта.
Крашеные полы, орёт Шафутинский, веселые, горькие крики недолгих шоферских женщин, девчат, девчушечек их, "плечевых"...
Красные абажуры, ковры на стенах, комоды, истертая деревянная лестница из огорода на этот уровень жизни.
Нас и поночевать не пустили. Правильно.
Нам это как хлор.

Остановились в другой гостинице. Койка в пятиместном - 300 рублей, двухместный - 1000. Рассвет красными помадами по вешинам гор окупил все.

Серые глаза и клювики цепких семян достаю из карманов вернувшись ночью с гор над Усть Коксой.

Еще тройной заныр в Коксу. Это лучшее в мире купание. Лучшее.
...Трижды я был свободен от тебя, слышишь? Оказывается, возможно - трижды - в кипяточно-выстуженной водице волшебной реки освобождаться совсем!
Но зачем, зачем здесь брошенные чугунные вентили вспарывают быстрое течение звездчатыми бугорками штурвалов? Тяжкое напоминание?? Да я и так, милая, и так...

В самой Катуни больно ступать по осклизлым от грязи круглым булыжникам. Под мост спрямляли русло. Спрямили. Вот и несётся грязь.

Пешком по дороге на Мульту к мосту на Верх Уймон. Белуха видна в упор. Фотографии на мобильник - панибратство, панибратство, нельзя!..
Можно. Рерих здесь жил, вон, в дому ВерхУймона, восстановленном умельцами со всего Союза в 85. Мекка новосбирцев и красноярцев, москвичей и нелюдимых кастнедовцев-колдунов, ни весть откуда взявшихся, но с деньгами, достаточными, чтобы купить здесь дом. А толку что?
- Итоги, итоги где? Сказал рериховец со стажем Вит. Н. - Сколько лет прошло, инкарнации где? Пусть не изменения, но инкарнации?

ХРЕБЕТ НАД УСТЬ-КОКСОЙ. (Путь вверх через гибельный лог.)

...по ущелиям сдохший "Билайн" и - сухим логом, сухим до первого дождя, селевым логом путь вверх и вверх, смертный садок глупому путнику, городскому муравью, восторженному - в глубокой больной трещине пяты гор.

- Водяная пыль, вдруг посыпавшая на подьеме, почему-то не продлилась. Бросил монетки потом горным духам. - Устроило ли? Тот же Володя:
"Ведьмы там... Две или три, или одна ведьма...",
...Бог весть. Во всяком, голые стволы берез, купно и остриями вверх стоящие в середине лога, я видел и обошел, пораскинув мозгами, слева. Пронесло что-то со звоном, и отпустило. Всё.
- Ветер смолкает и смертью тут пахнет. Двое погибли здесь в ущельи, сколько-то лет назад.

Неожиданно поругались.

Гнезда ведьм, сверху: поваленные молодые деревья, сухие пики огромных стволов - белых, бескорых, к которым ощутимо сносит, сдвигает, будто бы медленно насаживая сердцем на пику звенящей и темной тишины стоящей при солнечном свете неподвижным шершавым торчком.

Камни на склоне горы, огромные камни в зеленой траве, стоящие у вершины слева стадом темно серых кучерявых баранов. Стоящие? Или идущие вслед?

В рост высоченные ломкие заросли пробиваю, поднимаясь с каждым шагом всё выше и выше. И то, что полчаса казалось вершиной, снова откидывается как гордая шея назад, едва не заставляя стонать. Жене в лёгких туфельках тяжело, куда тяжелей. И куда я её повёл?
- А как теперь отступать?
...Да и бессмысленно: спускаться тут еще страшней.

Через густые, высокие хвощевидные, лопающиеся под ногами, произнося 'у, у', растения, сквозь опять похрустывающие, ломкие, к рощице, за которой - только не обмани, постой, только постой: вот войти в полсонную чащу, вот поднырнуть, перелезть поваленные стволы, вот и - отхожу, - ну, иди вперёд на завоеванную твою Вершину.
Следом и я.
Не люблю горы.

Заросли кончились. (соседний склон, чуть выше) альпийские луга.

...пленные сухостои - на аркане с горы, ночь, безглазая ночь и - ноголомным руслом ручья по зарытым камням, зарытым в травах ручья бревёшкам, неподъёмные стопы, ровненькие тропинки, неизменно и незаметно уводящие в гору, гору и тьму, дальше и дальше от спасительного звона ручья, промокшие, абсолютно негодные к восхождению итальянские туфли жены...
Равнина. Поиски выхода. Бессмысленная переправа на тот берег, окружение ночной водой, в другое бы время весьма романтичное, а тут назойливое, как огромный сердитый овод, гонящий обратно, обратно... Поиски перехода назад при свете экрана мобильника... Мокрые ноги.
Спуск еще один, изгороди бесконечные и бессмысленые, выход и - тут деревенские велосипедисты с тусклыми синими фонариками, возникающие из ниоткуда, старающиеся сбить.
Вдруг, как награда, - невероятная, невозможная на заправке деревни Земфира...

...р.Тюгурюк.

Цюань!
Предок твой, Цинь Ши Хуанди умел отличать пустотное от сути и, превзойдя врагов, стал государем. Ты, носящий косицу до пояса и с золотым шнурком - ты слаб, хотя паланкины везут к тебе вельмож за мудростью, а даосы с горы Че приходят копать с тобой огород.
Помни, что жаба осталась жабой не потому что хотела проглотить Луну,
и в том не преуспела, а потому что уходя с поприща опустила голову, и дух рыбы Гунь, судья тех мест, застал её так. И с тех пор она не умеет понять головы, кроме как раскрыв для Луны рот.
Потому говорю тебе: будь самим, будь только самим собой, и если хочешь чего больше покоя - бери. Ибо, если пришла пора красить витые столбы храма золотой краской, не покупают серебряную: люди поймут, но ты - ты сам, чем смоешь с пальцев синюю ложь?
Разве, с кожей снимать её, сын?

...С кожей, отец мой, с кожей.

...Скажи, скажи женщина, звонящая на склоны Алтайских гор, в зону альпийских лугов, скажи из пыльной столице простая женщина, почем бессильно от тебя шаманское и дорожное волшебство, чем держишь чёрное сердце?
...Спускаться. Всё бесполезно.

Ст.

-С любовницей...
-Любовнице...
-Цветку...
На пальчик,
ниткой,
намотавшей тоску
мою.
-Любовнице...
-Ушку
иголки колкой
но плашмя упавшей.
-Легко ходящей,
плавной,
невпопад, не в такт
автобусам, колесикам, круженью
часов и дней моих.
-Любовнице...
- Пустяк,
подаренный архангелу движенья,
теченью длинной медленной воды,
литым свинцом уложенной, - на гуще
несущей жизней яркие флажки...
Любовнице.
Любимой.
Сущей.
К виску, ладоням, горлу... Створам век
прилаженной, навинченной, надетой...
Напетой, как мотив.
Отросшей, словно мех.
В мороз.
Раздетой..

Осталась!
Осталась!
Осталась
- во мне, со мной совсем,
моя!

ДОРОГА ВНИЗ.

(автомобиль "Волга", 6.45 утра,молодой лысый шофер, 550 рублей место. Солнца еще вовсе нет, в постели делает макияж за кольцом гор, окруживших Усть Коксу).
Поехали!
-Барнаульский автобус завтра, местного, очень возможно, и нет, билет встанет почти так же.
...Конечно, такси по горам опасней.

...работа его называется "таксовать". А про звонки с мобильного в Усть-Коксе, дожидаясь дозвона, говорят: "Погоди, щас стеганет!

...село Синий яр, большая и малая р.Громотуха, выбегающие под дорогу из косоватых расселин, нависших справа вплотную гор, мельчайшая белая пыль, висящая над дорогой, серые глаза горных колючек, приделавшиеся к штанам крошечными крючочками - соглядатаи высоты - правильно ли живешь? Зря ли тебя живым отпустили?

туман над рекой Коксой по пояс горам около с. Красноярка, от места впадения р.Юстик растянут, но густ, как юбка. Свадьба деревенская затянулась, и вот уже утро, и гости - ура, - все пьяны, и наконец невесту свою раздевает воздух-жених, спьяну начав дело сверху. Уже открыта грудь, приник он, свежий, а юбки всё еще широки, шуршат, затейливо сшиты, плотны. А пора бы, девица заждалась...

..."Сплины" по радио в машине бывают назойливы, очень назойливы, особенно, когда проезжаешь речку Айлу, врезанную каменными пальцами троллей в пустынную долину без горок - исключительно ровное простраство, великанское по местным меркам, аж километров 7.
....радио:"...того, что ты меня не ждешь". Это уже БИ 2.
- Знаю, знаю...
...длинные дома коров. Пустые.
Синие горы. Синие...

...черт бы побрал тонированные стекла! Верхушки гор не видать. Горный Алтай не МКАД, где тонировка спасает от автоподставы. Тогда зачем?
...короткий путь. 340 километров.

- Хочешь уйти? - Уходи молча, бери ответственность на себя. Имей силу не сделать её виноватой, ты мужчина...

...еду, едем... Работать скультором, продавать квартиру, снимать, писать, строить.

- Черно-белым пестрым фонтаном бьется позади на дороге сбитая тяжелой "Волгой" собака.

...горы у верхушек наконец краснеют от утреннего солнца.
Синее горное солнце. Ультрафиолет. В Крыму такого не увидишь. Как здорово, что тонированное!

...душевная боль вязкой каплей падает в сердцевину груди, кольцевыми волнами колыхает ее болотца, и через срок оттекает к краям, впитываясь в ребра, и в жир, стихая на границе кожи.
Дальше только память.

...пирамидальные горы, те самые, насыпанные ребенком из желтого пластмассового совка, ладошками обхлопанные, стоячие, ровно поросли елками. "В дубовом лесу веселить,в сосновом лесу молиться.
В еловом - удавиться". И правда.
Вчера очень хотелось. Под мшистыми, растворяющимися в воздухе, исходя на бледнозеленый дым, иголочками длинных веток огромного дерева. Хотелось удавиться. И хочется.

...от душевной боли первая помощь от радио ФМ: Таня Буланова, еще "А я пантера", дальше не помню. Подручные средства.
Бинт и пирамидон. Пирамидон и широкий бинт. ..."Барбара - ты- ды- тыц- ты- ры. Барбара..."
А это был инфаркт.
...радиоаптека, мать ее!..
...Кырлык. Дивное слово, две "ы":
Кыр-лык. Тюркский. Птичий.

...после собаки водитель надел темные очки. А завтра и не вспомним.

Мендур-Соккон.
...в окна лезут страшные голые горы Усть-Кана, где падают отработанные 2-е ступени ракет с Байконура. Алтайцы, южнее Телецкого озера строят из них туалеты. Даром, что гептил. Рождаются желтые дети, ходят в тот же туалет, и т.д.
А им что? Кто за Пыжинской тайгой пользуется презервативом? Никто, на за что, никогда! Ниже мужского достоинства. 'Нюхать розу в противогазе' это они вдалбливают в лобную кость в армии, а в армии дурному не учат, не-ет.

...добил бы ее там кто. Камнем заткнул пестрый, вверх, в направлении всеоохватной боли бьющий живой фонтан.
Но ленивое, пьяное алтайское село спит.
- десяток лет назад гнали здесь ночью и днем смертно усталые, вдавливающие асфальт тяжелые Камазы с бензином и пулеметами для Монголии. И - что там собаки, пьяницы, лошадки... Бар-раны...
Все. Мы.

- Плевать на чудовищный механизм государства, гонящий железные стада, списывая со счетов. С каждым вместе мы гибнем все. Я, я виноват в тебе, черно-белый фонтан, собака. Ты - мы.

...Усть Кан. Добежали. Не сняв очки, руками водитель поправляет покореженное крыло.
...синий, как пережженый на наждачном кругу скальпель, свет горного солнца. 1200 метров над уровнем моря. Вчера в Коксе на 800-х я загорел, как в Крыму за три дня.

"...Капитан да-альнего плаванья." - по радио. Певица поймала верную интонацию: женщина поет своему далекому. О чем? - Вопроса нет: о простынях своих, ждущих его, чистых. Пока. - Поет, покачивая бедрами, улыбаясь гримаской из заветного мешочка с тесемкой, где у них самое-самое. Для нас. Для "мущщчинок".
...-Глупая. Да не видит он!.
-Да плевать! Это самое, ночь - суть ее.

...голые горы с камнями-нарывчиками, гроздьями, натянувшими сухую кожу коротошкурной здесь земли.
Пеллагра земли.

...и ее муж плавал и тоже ждала глупая, влюбленная девочка. Корабль стоял на рейде, и жен пускали на три-четыре дня к их мужьям, в железные, пропахшие мужскими жЕлезами каютки.
Молодых девочек, петь не умеющих, наждавшихся.
Наждавшихся.
Наждавшихся.
Наждак...
- сколько раз надо повторить
это неправильное, как желание, слово, чтобы протереться до кости, как они по узким морским кроваткам - насквозь -за эти два-три-четыре денька? Да и за один бы день успевали они - насквозь.

...серебристо-серые от старости бревна по стронам дороги, как накатившиеся с гор пьяные лешие. Уснувшие. Во сне подползающие к самой дороге. Срубили их давным-давно и зря.

...молчаливые спутники. Женщина справа перед лобовым стеклом, немолодая женщина, которой как и нету за спинкой кресла ее, парень у окна слева...
Достаточно услышать пару слов попутчика, чтобы понять, хочет ли тебя убить.
р. Шеверта.
..."Волга" несется узенькой полоской, ниткой стыка гор. Горы просто свели ладони. А вот возьмут и разведут.
...Укачивает.
...радио.
Ниже к городам и стране синее, сильнее сгущаются тучи.

...в анкете пограничников, в графе: "Цель прибытия" пишу:
- Спасение от любви.
На обратном пути вопрос:
- И получилось?
...Поулыбались.

...после ремонта "Нокии", на которой я это всё пишу, джойстик заработал хорошо, но сохранение текста стало крайне медленно. Минут по пять, недопустимо. Может быть мастер на Курском вокзале вытащил быстродействующий процессор, подменил на старье? Может такое быть? Кто мне ответит?
- Вряд ли.
Но СМСки отправляются по 30-40 секунд.

Дергая мелкими просьбами о том, сем, по чуть-чуть женщина проверяет управляемость. Работает поводок?
...она боится упорного труда мужчины. Отрывает, мешает ему. И правильно: дело переводит его выше, женщина же остается на ступени прежней.
...Все так, так, так, но у них любовь. У них есть любовь, и, вечером, в кухне, крича ей в холодное от ненависти лицо, вплотную к круглым глазам невероятные, невозможные слова, он знает, что через секунду обнимет, и, зажмурясь от сыплющихся по щекам, по башке ударов, прижмется к её губам, - стукаясь зубами, к мокрому от брызнувших слёз, прижмётся, прижмёт её всю...
И всё.

...смс отправляются минуты по две, по три, за это время можно сойти с ума: в полминуты мы вылетаем из новой зоны увереной связи.

...горы в шебалинском районе на ребро поставили зеленые ладони склонов, и не бреются. Они в светлозеленых юбках и мохнатых, искусственного каракуля, темнозеленых пальто.
- Пожалуй, все же, натуральных.

...радио: "...вечно молодым, вечно пьяным..." - мечта не моя. Смертельная эта русская, эта неизбывная, эта мечта. Мечта. Мечта.

... кряхтит, окутываясь синим стариковским дымом, тащит себя, везет свое древняя цистерна-молоковозка. По желтому - синими буквами "МОЛОКО". Наверное, уже только здесь.

...на заднем сидении рядом, вместе с женой. Она так хотела. То ли предусмотрительность - в случае аварии шансов тут больше, то ли... - иное. Если оно еще есть, то радует.
…Мир нанизан на прозрачные лесочки личного. У молодых с оттенками. Чаще, красным, зеленым почти никогда. С возрастом лески толще, мутнеют. Дорого заплатит любой за возвращение в красное, за тонкое и прозрачное, но - держит старая жизнь. Привычки, все проговоренное друг другу, обиженное, непроцелованное, но проплаканное. Спрятано оно и лежит в подмышечной кобуре под левым плечом. Чуть-что, и - пиф-паф... Мертвец.
Горы здесь ниже.

...р.Песчаная. Трижды по мостикам с белеными перилами и ограничением груза "8 тонн". Почему-то кажется, что дед мой, секретарь ЦК, убитый в 39-м из потертого нагана дежурным исполнителем в кафельном тупике московского НКВД - японский, английский и еще чей-то шпион,- вовсе не тащен был по кафелю за ноги, лицом вниз до хлебного фургона и безымянной дыры в земле, а строил здесь Чуйский тракт или Ининский мост, таская, таская вверх из ледяной Катуни окатанные валуны. Здоров был сын бурлака, мордвин, да простыл как все, и выгнан был на работы, и тут где-то лег, и засыпан еще живым бесчувственными от усталости товарищами. Он стал просто насыпью Чуйского тракта, телом горы. Мы едем по своим дедам, отцам.
Где бы их не убили.

НАДЕВАЮ ЛЮБИМОЕ КОЛЬЦО

...Есть красножопые украшения - бусы, кольца, которые были б красивы, когда не безумие деталей...
Горы становятся ребристы, гребнясты, как гавиаловый восьмиметровый крокодил. Или нильский. Только зеленей. И так же холодно наблюдают, так же выметывают из воды шипастые, железной твердости тела, если подстерегли.

... До последней секунды быть в сознании и, вися, надеяться, работать, цепляться... Как в сексе - до последней секунды. И в одном направлении, (что в сексе необязательно...)
С обочины, в пропоротой людьми земле под новую дорогу - спрямили на 7 метров черным - перемолотые корни, кусты, деревья. Они не были виноваты. Они не были виноваты, слышите!

Прокол колеса. У шины пробит бок. Он быстрый, наш шофер, убийца. И домкрат с запаской у него на чёрный день есть.

Вот и женшина из переднего кресла выставила ногу, выбираясь наружу. Странно бессмысленны лица деревенских бухгалтеров, мелких предпринимателей с однообразно выпученными болоночьими глазками.
В салатно-плащевом, добротно-китайском, с дермантиновой черной сумкой "Версачче" они повсеместны, и однообразно внутри каждой китайский кассетник иногда зажует ленту и вместо убогой речи брызгает гарь и бессмыслица. Это производит впечатление на проверяющих-"наезжающих" и те отступаются, равномерно произнося: "Ну и баба, ну и баба..." Возникающее внутри них уважение конструктивно программировано и не блокируется.
Главное для таких женщин - научиться жевать свою ленту вовремя. И - жизнь удалась. «Была, и что?» - им эпитафия. Еще живым.

Ложь, как смазка между жесткими предметами мира. Жесткими и занозистыми.

Мой друг есть везде - трещины в краске дверей и стен, полустертый узор на полу чужих туалетов. Вечно разный. Вечно молодой. Вечно пьяный.

Улус-Черга. Речка и деревня. Алтайские. Вдоль дороги дома с обомшелыми, проваленными дощатыми крышами. Лет 15 тому тут, под зеленой горой было нечего есть и заваривали комбикорм . С советских времен накрали, он вымок в сараях, затвердел пластами. Даже не плесневел - холодновато в Улус-Черге. Лет 15 стены пусты стоят.

...над журчливой и усердной маленькой речкой Улус-Чергой дорога гудит под колесами, поет. Облаком пыли, как мешком березы ловят проходящие автомобили.
...Зеленые,голубые выцветшие домики Черги. Тошнота прогорклым подсолнечным маслом заливает желудок.
Надо прекращать писание, стошнит...

- Не води, не правь, шофер, тяжелую Волгу одной рукой, - из козьего копытца, Ванюшка, не пей! Двумя держи, лысОй: Черга за обочинкой глубоко-о-глубоко. Ох, не хочу собакою...

...надо утонуть в Катуни сейчас, в крайности, через год. Я поплыву сверху от Усть-Коксы до Маймы вплавь, просто в гидрухе и с ластами, по всей длине вздутого тела реки. И если меня сьест порог, то хорошо бы и тела не нашли: это будет красиво. "Поэт, погибший в порогах Катуни". Лучшая эпитафия, если, конечно, найти спонсора.
Найду: смерть - лучшая в мире реклама.

-Камлак, Камлак! Лежи себе в поролоновой чашечке темного лифчика гор! Не ворочайся, бледный от недостатка йода, спи, не гляди грустными глазами окон старых домов. Нет у нас хлеба.

Мост через Катунь. Река сильна, как груди молодой кормилицы. И чуть с молоком. В октябре будет вода прозрачней, а течение слабей: холод у горлышек перехватит ледниковые ручейки, и останутся только родники - воды Черного Деда. У Деда вечно тепло, вечен очаг, там горят мертвые. И мертвые мертвых носят...

- Сема. Почти добрались. Почти.

...радио : "...молчанье.
Юное тело в голубом одеяле".
Я понимаю авторов, певца и - кто Это ставит в ротацию. Но мы-то причем??

Катунь ниже Семы поразительно хороша. Надо бы, наконец, в Чемал. Там Катунь вообще... Отпугивает лишь, что в Чемал советуют все. Это не есть хорошо. Это плохо есть, практически несьедобно. Зубы хрустнут об пломбочки частных дворцов нижней Катуни.
- Что там за архитектурная хохлома, хоромы боярские!.. Видать, скоморохи проекты выдумывали, глумясь над толстосумами. Вечная для России месть человека - деньгам. Почему-то на Западе таланты и деньги хором и сообща, у нас - только мстят. Особый источник "рашшн креатифф". Вневременное это, для сих мест извечное.
Снесла б все к чертям Катунь.
Однако, снесет: здесь место битв Апокалипсиса.

Чем ближе к городу, ужаснее радио! Словно по улице меж небоскребами, и оттуда отбросы, мешки, помойка... Сорррррр!!!!

В сущности, мы и правда в ущелии. Зеленый Манжерок с каменными островами под сосновыми чубами. В просветах чубов выпуклая от силы своей Катунь.

Гора за зеленой Катунью, лысая со лба, но с длинной косицей лесов по-индейски.
Доедем - свалюсь и усну. Навсегда. - Давно, с начала лета потерян сон. Здесь тоже она, она голая перед глазами.

...Не надо бы нам, лишнее это. Вот и нету сна по ночам.
...Пускай. Пусть. Пусть клинит.

Сукачёв поёт голосом красной ярмарочной куклы, натреснутым от натуги, голосом, каким кричат некрупные, средних лет мужики, насмерть ударенные задницей об мостовую.
Это голос человека с колом в заду. Голос моего времени. Правильный. Верный.

Дубровка. Жену укачало... Терпит. Терпит. Водитель открыл окно... - Покурил и закрыл, совсем закрыл, подлец!
До города 15 км. Уже Майма.
(Качает, - подымайся к темени. Включается седьмая чакра, да достанет и аджны...
Чур меня, чушь. Чуррр!
...Но ведь работает, блин!)
...Парень у окна с другой стороны, где открывается, заметил, что жене плохо, спустил стекло и теперь в одной футболке сидит под бесконечным темным шелком вечернего воздуха. Вьезжаем.

"Не загоняться." - новые слова о любви.

...И отовсюдууууууууу глядит Володя Путин. "ПЛАН ПУТИНА - ПОБЕДА РОССИИ" - Слоган мэйд ин Сибирь! Shit.

ИТОГО:
- с 6.45 до 11.00 340 км. горной дороги,
одна непросто убитая собака, чуток помятая резиновая подложка левого подкрылка, четыре часа времени,
полдня тошноты, 20 килобайт
текста в ВОРДе на "Нокии",
перепад высот 1000 м.
И последнее: "Города все - тьфу! Усть-Кокса - рулит!"
Все.

ПРОЗА

Проза, что я пишу здесь, жемчужно-серого цвета. Стихи разноцветны, а проза нет.

Проза должна на своих ногах устойчива быть и гладкой, как стол. Чтобы читающий мог поесть, крошки смести и, усадив, любить на ней свою женщину.
Или чужую.

...И плавая по морям, убивая, строя, мы служим им, соблазнительным, им.
И, улыбаясь, лежа под нами, рожая, они служат нам, сильным, нам...
Где тут место Богу?
- Между нами?
Нет. - Голые, плотноприжатые...

Не бывает лучше, чем тяжелую Волгу втроем, по булыгам, в грязи.
...Потом все, потом, - думать, ждать,вспоминать, ревность-удавка потом.
- Дав-вай! Сейчас только "дав-вай!!"
- Даю...

ИЗ ПИСЕМ

...Право, я сильно покрепчал с момента приезда. Сперва было х...ево на 650 рублей в сутки, а сейчас вот именно, кофе выпив, я покрепчал.

С тобой...
Я хотел бы присутствовать и при кормлении и родах нашего ребёнка, и при...Что там еще? Я бы хотел приходить к тебе усталый после работы, чтобы ты обнимала меня в прихожей, и - чтобы мы с тобой занимались любовью, не закрывая дверь, и мама твоя знала: имеем право, и соседи привычно, как от мелкого муравья, отмахивались: опять эти...

С тобой я срастаюсь как сиамский младенец. Я знаю, - злюсь, а знаю, что стоит мне дойти до определенной степени каления, как ты присылаешь жданную СМС. Знаю, что касаясь меня, ты не себя ощущаешь касающейся, а нас - обоих, мгновенно пустивших корни в точке соприкосновения.

- Солнце на коже, зелёный занавес вокруг, склон горы, невесомая
тяжесть на коленях моих, благословенная тяжесть... – Благо разлито в воздухе, благо притиснуло ко мне самое лучшее, любимое существо, - ласку-ласочку мою, нежность мою, Соль, в тепло меня окунувшую внутри себя, надолго впустившую, глубоко...

Я стал с тобой гораздо откровеннее в определениях. Ты позволяешь. Скажи, это только со мной? Я не хотел бы повторять или быть для тебя с червоточинкой. Правда же, Те слова и тебя горячат. Да?

Целую тебя. Хочу с тобой ходить везде. Именно ходить, зная, что как только откроется укромный уголок, ты мне не откажешь. Каждый день. Ты же не откажешь мне?
Я тебе - никогда. И пускай наши пути станут скорее короткими перебежками, но для марафона мы выберем другие места. И время - работе. А потом - коротким-короткими перебежками. С залеганиями, поцелуями, скользкими движениями, движениями, движениями до... - Когда мы уже одно.

Жалею, что не могу тебя шарфиком замотать вокруг шеи и носить так. Хочется. Так хочется. Хочется и многого другого, тоже связанного с продеванием через колечко...

Ревность входит через подреберье, неслышно всасываясь в печень, расширяясь, подымается вверх, и протекая диафрагму, её холодит. Такие дела.

...Личности растворяются в любом обьеме, чуть большем наших тел.
Без сле-да.

Потому растворяются, что горечь в этом лишнем объеме.
И ревность...

Николай Чепоков, художник из Горного Алтая. Большой талант, любящий помидоры, мечтающий о телевизоре в домике, брошенном домике в Чое, в котором кони пока спасаются от овода, где он поставит купленный наконец свой телевизор и вырастит свои помидоры. Он любит их кушать.
Ему плевать на ревность, он вырос в детдомах, там воспитанниц не ебал только ленивый. И годы ходил в резиновых сапогах, жил в землянках тем, что японцам папоротник-орляк собирал. Теперь у него выставка в Китае, и за лист ему 5 тысяч рублей, есть и ботинки, костюм, и - на ревность ему плевать. Он любит их кушать.

ПРОДАЖНОСТЬ

- Веселая.
Ухарски: "Вот! И погодь, я те еще и в рожу нагажу"
-Спокойная, по привычке.
Палаческая.
-От скудоумия.
Эта навсегда, собачая с придыханием и комфортная для обеих сторон. Собственно,самая распространенная.
-Бывает, заметен еще след слабодушия, типа -"Простите. Ну, ну вранье, ну простите." (занудно, пианиссимо). Но просьбы эти не навсегда и проходят, как, на излете уж, пулеметные трассеры. Глохнут. Работа идет.
Далее - ночь.

У КОГО ЧТО

"У кого много - тому прибавится. А у кого мало - еще отнимется." - приблизительно так в Евангелиях.
- А у кого вовсе нет? Им как?
...Молчит Бог.

Санашкин Алтайчи Манкырович - подвижник, возродивший в Горном Алтае самую полезную тут религию - ламаизм. Негнущийся журналист.
Человек века для этой земли. Помрет - поймут, поймем. Надо быть хоть в чем-то уверенным.

Может быть не любому народу путь в Небо - Христос. И не для всех мест.
Алтаю - Будда. Так кажется.

В Горноалтайск - только с раскладным мобильником. Телефон и в рот кладут, да не в карман. Ни-ни без него, решат, что бедный.

Здесь можно ничего в голове не делать. И мыслить не обязательно.
Чистый мир. Мысленный рай.
Но с годами всё равно съезжаешь.

Тьма тут горная, древняя. По склонам ночами течёт, спящего пальцем трогает, не обижает. Мы ей те же маралы. Но посмешней, глупы неловки.

Вздыхается рывочками, разжимая моршинки лица, расслабляя полуготовую полуулыбку сочувствия, брови опустив. Глаза, прикрыв створки век, уходят под череп, внутрь, глядят издалека, потому что точка зрения в голове отдвигается к затылку.
Мир становится отчетливее, чушь лапшой проскальзывает через , а я остаюсь настоящий. Мысль.
...убрал слова.

И упал если - встать не спеши. Может, последний раз...

Если у тебя нету денег, долго нет, значит для цели особой ведут.
(...На цыпочки, да заглянуть, узнать: что там, куда ведут? Вдруг, в конце ножик на табуретке, эмалированный таз для крови и, с водою, два синих ведра?)

Е.У.

"Счастье, это подойти к нему, обнять и - чтоб коленки подгибались".

Есть очень много штучек - крючков, бирочек, приверченных с оборотной стороны вещей. Входы в нормальную жизнь, с выходом в известных местах. Среднесрочные цены, график работ и эти, они, тарифы... Много их, разных, но от глаз скрытых. Знание их приобретается ощупью.
Я не стал шарить руками в траве. Мне хуже.

Иногда, летом на яркой улице города вдруг режуще ощущаешь, как ты смешон, ходишь Бог знает как, и ничего совсем в жизни не получилось.
Потом проходит: вынырнул.

Спал с разными женщинами. Некрасивыми, и со злыми. Пригрел, довольно. Отдал природе долг.

"Всякая тварь после совокупления печальна."
- Экклезиаст, кажется, а фигня.

УЖАСЫ

Наклонное зеркало на стене над кроватью откинуто. Веревку заплёл паук давным давно: возраст и лишний вес.

«...со стороны, без аффектации и режиссера, половой акт выглядит некрасиво. Грубо.»
- Чушь! Чушь!
...Мастурбирующий оценит чужую близость: в процессе. Без скидок и любования.
...Пробуй не эстетику и не себя в любви, - люби.

В КНИГЕ

В книге должно быть - подробно, - убийство сталина, мух, гитлера, сталина, сталина, сталина... По жилочке убивание, по костям. Вот вам и катастрофа в сюжет, и тьма.
И увод тебя из дому в интернат, и дяденька-милиционер, и школа моя проклятая, как железная необходимость, штифт, воткнутый в нерв, зуб. То есть некуда бежать. Куда ни приди, заставят, ведь дома сталин...

А если сказать "иоська", а не сталин эффект тот же. А вот кучерявая, будто в бараньей шапке фамилия "джугашвили" вызывает эффект другой. Джугу можно попросту пристрелить. Будто муху вчерашней газеткой. Тогда как сухорукого параноика сталина нет и нет - его мясорубным ножом по жилочкам мучить.

....Дурак!
Дохнет на тебя кровью, обоссытся оно в мясорубке от боли, оглохнешь от животного визга, глядя в разинутую ором пасть с прокуренными желтыми зубами... - Да сам пристрелишь, чтобы не мучился, ты, слабак!
- На пытку особые человеки нужны, крепкие герои - жуковы, сталинцы. Мясники.
- Просто замнутый круг господа, замкнутый круг!

БАБОЧКИ

Уж женщина точно не бабочки. В ладошке прижал капустницу или тетеньку-махаон, - испачкал кожу, место красотки мокрое
А женшина? Чем - гладишь, мнешь, тем - отрастают крылышки, перья, цветная пыльца. А чем больше ей мяться нравится, тем темней ее усики. И длинней.
Но несчастны все. В слезах-то ка-аждая!..

Они делают эпиляцию, покрывая голени мертвыми лунными кратерами, чтобы нам нравилось. А мы думаем, что если они это делают, то нам и должно.
Нравится, или нет, а привыкнешь - ввиду других достоинств.
И они - за старое.
Дуры.

Потери мобильников, мена симкарт, гибель телефонных номеров - хорошо: надо отстегивать парашюты прошлого.
Тормозные, опавшие.
Родные. Рваные.

В поезде 'Барнаул-Москва' на боковушке Саша алтаец. Земляк. С бригадой, на заработки.
Маленький, мягко, выдавая душевность натуры, на развитом и очень чистом русском разговаривает с любым, обратившим к нему внимание, не обращающим - все равно. Обьясняет действия, причины свои, мотивации. Ему неудобно, ему кажется - смотрят, и выпрямляется, хочет казаться больше, корчит героя, водку ждет. Водку не покупают, и, промаясь всю ночь, он ложится спать на матрасе, не постелив от стесненья простынь - в шапке жокейке, куртке, штанах, грязных шелковых желтых носках.
Разбудят грубо - вскакивает, виноватый, оправдываться...
...Жил бы себе в горах и жил, горя не знал. А деньги он пропьет, дикарь.

...Шипучее снотворное перед приездом это капитуляция. Нервы.

...Вот любого из нас сейчас на обыск.
Ка-ак сейчас полетят перед чужими глазами мелкие, скрываемые секретики - тряпочки, ватки, надувные игрушки, стрючки... Кинулся бы на пол, закрыл всё грудью, лицом животом... А презервативы съел. Жутко и стыдно.

Мало съел - сумка тяжёлая.

ПОЕЗДНАЯ ЗМЕЯ

Чувствуешь вдруг спиной желтую змейку чужого внимания, и говоришь, говоришь складно, бойко, прокалывая за пакетом пакет себя, разливая любым, - беспечный, весёлый...
...Раз, - убралась. Остался один на захлёстанном молоком разговора полу, и только смятые пакеты вокруг.

Ходят, проходом до туалета идут лысые, с битым лицом, сильно пораненной правой. Больше всего тех, о ком только и есть сказать: '...в красных штанах'

Сколько строчек текста успею записать на мобильник, на Нокию свою в сутки даже с учётом КВЕРТИ клавиатуры? - Мало. ...Так и стечёт на станциях неузнанною, неся свои бревёшки, соломку, зёрнышки, шевеля лапками, спинками наблюдателю поворотясь, муравьиная кишень, толпа...

...Как много, однако, влазит в одного человека китайской лапши!

...Поезда, приходящие в неудобное время, уходящие в глубокую ночь. Поезда бедности. Едут в Москву бригады, наспех сколоченные, разные, розные - работать, пахать, искать судьбу.
Вернутся, приживутся, погибнут, убьют...
Едут, учат друг друга нехитрым мужицким штукам, прожитой жизни своей:
где больше денег дают, и как с бригадиром быть. Сами же бригадиры и учат, когда под хмельком. А главное, что вполголоса, - жить как: с бабой, с другом, с женой...
- Мать? А что мать? У ней своя жизнь... Да пошла!...
И, вот еще один поверивший - отстёгнутый и расхристанный, встал и пошёл в тамбурок покурить, всем и всему чужой.
...И другу.
...И бабе.
...И друга, и бабу, - обоих 'раком', если о деньгах речь.
Да они так и думали. Всё, что в армии вбито, до армии 'вкурено' 'впито' - подтверждается по пути на работы. 'Мужики говорят, мужики знают'...
Едут по Руси поезда. Новые всадники. Давно не красные, и уж конечно не белые. Коричневые наездники собственного дерьма. Рабсила. Наше Ура!

...И вечно я просыпаю эту Казань!

Лысый пьянчужка с полки напротив ест из картонной миски 'Умный обед'. - Врёт обед.
Или обманут лысый.

Ночью, в скрипе вагонных рессор можно различить голоса задавленных поездами людей.

Что есть признак выживаемости, ее коэффициент? Вне способности заниматься сайдингом, по договору брать в лизинг, кредит и минет...
...Вытер копченую плесневелую колбасу поездным полотенцем и сьел (обоих :)) - и выживаемость ого-го?
А что зубы чищу и к пипифаксу привык, снизило шансы?
Экскаваторщик с севера, проехав тайгу, метит в Сочи - Олимпиду строить. А я живу там близко, живу, но с места не сойду, - увы мне, и "страшно далек от народа"?
Но если я - с краю, где Доу-Джонсы все - тьфу, растереть? И котировки - тьфу, и тренды, и трейды, и тендеры...
Водоворотом, водяным винтом на океанскую глубину вкручен я в воду людей, я кислород - цепочке путешествующих омаров, семи удильщикам, целаканту, молодым белым креветкам...
И вон тому кашалоту, - вдохнуть он не сможет, но - хоть привет...
Выживаю - от тех, кто из твердой субстанции, но читает меня! И пишется громче, когда болит, над краешком жизни висящему мне, орется звонче.
А пипифакс, плесневелая колбаса, какая разница, если на нитках других...
...Вот, несварение, разве.

МУЖЧИНЫ В СОКУ
Альтернатива автору и героям его, и читателям его, и всему, что есть они вместо взятое... – гребаное это, разумное, доброе вечное.
(…Классификатор опоры дам и Отечества.
Стандарт, условия содержания, рационы.
Сословия спецов по движению строем, повзводно, побатальонно, людей надежных, отчетливых...
Армейцы. Репликанты. Милиционеры.
И – офисные менеджеры. И неофисные…)

...Не ест хека. Боится.
...Соревнуется в двух дисциплинах: жевании простыней и вафельных полотенец.
...На утреннем построении второй ряд со зла отгрызает первому отрастающий за ночь хвост, но своими, в такт, подлизываются, помахивают...
....На боевом посту спит стоя, мух ловит ртом и держит во рту кончик носа, чтобы блестел, радуя начальственный взор.
...В сущности все - милашки.
...Порода 'В сапожках лаковых, карликовый'. Содержится на брелоке с ключами. В случае утери орёт военной сиреной. Известен случай успешного поединка с лабораторной мышью. Мышь мучительно сдохла от множественных покусов.
...Породы мелких торговцев без ножек. Прыгают на животе, пневматически надуваясь от алюминиевого, в комплект, велонасосика.
...Генерал-майор праздничный, под маринадом.
...Полковник под соусом и лампасами, припущенный фри.
...Зам, фаршированный огурцом.

Редактор небосвода.
Журналист-шатун.
Журналист-шипун.
Журналист-валун.
Журналист-шалун.
Журналист-баюн.

Желеобразная масса милицейского патруля...
Бригадир чешуекрылый, весенний, живовыродок.
Босс ежевидный.
Генерал-бык
Младший менеджер токующий, глуховатый.
Старший менеджер с портретом себя, с автографом Дарвина:
"Милому доказательству".
Прокурор с меховыми ушками
...с откидным верхом,
...туалетный,пара со столиком,
...с лицом значительного лица.
...с имплантированным в клюв свистком.
...со скорбью в очах.
...живущий в сыре.
...убитый в жопу.

Групповое фото на память: подразделение участковых на коллективном просмотре третьей части "Матрицы" с пояснительными субтитрами.

Гравюра: 'Древние христиане на арене Колизея, терзаемые зам.по тылу отдельной мотострелкой дивизии'.

Проворный и быстрый, более всего схожий с бракованным военным щарикоподшипником, молодожён энергично бегает вкруг доски, подлазит под доску, и, продолжая командовать, ею бывает погребён и под ней прибит 150 - 200 миллиметровыми гвоздями с винтовыми шлицами. Последние слова обыкновенно матерные: 'Куда бьёшь! - Сюда, вот, ссууу...' И работяга ориентируется по голосу...

В школах их каждодневно обматывали хлопчатобумажной бельевой верёвочкой, на которой чернилами нанесены 'блатные' номера автомобилей, фамилии городского начальства, собственный адрес, фотографии - 'В розыске', номер в очереди на квартиру, габариты супруги, её имя и возраст и собственную фамилию - все, что можно забыть.
По завершению намотки - а дело только в способности вертеться, готовые модели красят густой фасадной краской в шесть слоёв телесного цвета. Всё.

...Ну чего, чего еще лучшего тебе, Отечество моё, желать?
Кого еще тебе, нах?!?

Билет. Вокзал. Домой.
Колбаса. - Яблок она не привезла. Забыла.

Ст.

Мыши ехали на юг.
По дороге ели лук.
Ели лук и колбасу,
грызли крошки, пили суп,
что стекал на пол вагонов,
тормозивших у перронов.
...Кошек нет, ловушек нет.
Сытный в сон клонит обед.
...Улыбаясь спали мыши.
И - всё дальше и всё тише
слышно ночью стук да стук:
Поезд вез мышей на юг.

СЧАСТЬЕ - (ВАРИАНТ)

СМС-ДОРОГА

Ложишься, девочка моя? Ложись, ласка, поцелуями усыпанная, усыплённая...

Ты мне любимая любовница. Позднее счастье нежданное, летняя снежинка...

Ока, мать ети!
Потому мать ети, что - Ока!
Ни фига се: Ока! - Конечно, и - мать, и ети...

Утепляю окно полотенцем и туалетной бумагой. Скотч забыл, инициативе - ура!

Роуминг. С сожалением миную пальцем функцию 'позвонить'. Наелся колбасы, которую купила мне ты. В дар. Очень вкусна, очень. Две молодые девицы на боковушке выпили и переодели все белье полностью принародно. Ни в одном глазу. Вагон молчит.
Теперь ты мне будешь звонить с мелодией 'Моё сердце'! Но воздержись: роуминг.

По-любому откажи ему, девочка. Дело не в том, что со мной устала, а в том, что просто устала, а принуждать к сексу усталого человека, значит насиловать.

...Да дело не во мне, почти честно, а в личной свободе! В праве личности.
Даже если думается, обещано, полагается, - ты имеешь право просто спать!

Балда моя любимая, ох, балда-а!
...Ай, он гад! - Да там же натерто, красно! ...Неужели ты так невольна в себе??

...Да, на матрасе. Не стелил, пока сижу, в окно... Штатив забыл. Забыл всё. Целую. Как ты???

Исполнился страхов. Боюсь, что прервётся связь, боюсь, украдут телефон.
...ПОтом страха из пор выделяется желчь огорчения. Целовать тебя, губы к губам. Тобой дышать. - Как уже говорилось.

Ты моя гора. Тебя... - не свернуть, а позвать и вернуть саму на место где есть. Где дом твой, мир, ко мне.
Главное, что хоть крикнуть тебе могу!

...А что вы носите под юбкой? ...А под тем?

Слушаю 'Сплинов': 'Двое не спят', 'Бериллий', 'Загладь вину свою', и - 'На ковре-самолёте' 'Агаты Кристи'. И Моцарт.

Время перемен узнают по наличию денег. Если были деньги, а перемен не случилось - тогда беда.

Лишённый твоего присутствия и даже в смс, я совсем не скучаю. Ты здесь, ты рядом, мне есть что сказать. Ибо ночь.
Ты сто раз ездила здесь. В твоей фантастической повести, люди после катастрофы идут по планете в поисках сетевых друзей, они научатся ощущать былое присутствие любимых. Ошибаясь, научатся чувствовать.
...Следы.
Беды нас меняют.

-Ты еще хочешь, хочешь менння-а?

-...А уж как я-то!

Ревную с ревом. Согласись, повод есть.
Прости, знаю...
Я целую, зло целую тебя.

Тебя будут трахать весь этот месяц, как вчера ночью, когда у тебя не хватило сил на слова. Ме-сяц...
Я вас вижу в секунду каждую, стоит на миг отпустить себя.
...Иначе нельзя, потому что ты женщина, женщина, и куда уж деваться, без мужчины у тебя болит голова.
Но я...
- Что делать?

Влипну в тебя и буду в тебе, пока не заговоришь низким голосом... Страшно этого хочу.

Мы влюблённые
Мы влюблённые.
Мы влюблённые... Обалдеть: всё правда!

Кровь под тонкой кожей пульсирует в тебе, знаю, там...

Была Катунь, камни, облака... Даже крапива.
А теперь только ты.

Меня опять затрясло, :)) стоило только тебе не смс... Дикою силой привязан к тебе. Грежу нашей близостью.

Кончишь, и холодным кончиком языка потопчу соски, лицом ткнусь туда. ..

Закладка тебе - я. Между ног…

Граница. Диджус. Всё.

ПОПУТЧИК

...В вытянутую волчью морду, фонтаны слов обращаешься, но говоришь, говоришь. Опускаешься ниже только что узнанного, как бы сползая по железным скобам с обреза фабричной трубы...

"Подняться, писать..." - Нет: писать, чтобы подняться.

Возможно, есть в русском языке правило, запрещающее сочетание слов 'писатель' и 'деньги'. Стоит произнести, и ощущается нечто болезнетворное. Есть жаргонизм, слово 'строчить'. 'Настрочил на штуку баксов' - вот. И совсем не режет. Еще лучше - 'нахуярил'. Тут уж знай, подымай цену.

Писать надо по обводам идеи, ибо описание способ, не цель.

Положение писателя, сверху слева, откуда видны все узелки. Да, сверху и слева, где рядом висит смерть.

Человек соразмерен своим творениям. Поэтому память о простолюдинах уходит с их детьми.

Семья - сопереживание. Душа к душе вместе, а не только вдвоём под душем. Если нет - не семья. Что же вы делали рядом 10 лет?

Но лежит на полке раковина Тиматиум Пилар. Индийский океан. Она купила. Тебе.

Возраст, это еще и всё большее удивление, с которым глядишь на себя.

На других - удивления уже нет.

Он говорит приблизительно так: 'из-за тебя я хотел повеситься'. Но смотри: скаред он, бездарен, но расчётлив, а что есть дешевле слов? И с женщиной - лучше что?

СЧАСТЬЕ
ВАРИАНТ 'Х'

ВНУТРЕННИЕ МОНОЛОГИ ЖЕНАТОГО

1...С женщиной - думать о совести?? С ума сошли...

2...Время идёт, кому она будет нужна...

3...Чем бы дитя не тешилось, лишь бы пожрать давало. ...Давало и пожрать.

4...Да ладно. Баба она домовитая, ласковая. Перебесится.

5...А че это ты? Извини, я женился не на писателе.

6...Извини, да плевать я на всё хотел. Женщина ты!

7...Ну, блин, ну! Ты с-смотри, 'поп-пуляяярность...'

8...Серый, вон своей вломил - сразу шёлковая. Так и сказал: 'Учить вас надо'.
-Хм, а правда, а?..

9...Ничё, не таких жизнь ломала. И боится она. Несладко прежде пришлось.

10...Что ж, я её не умней, что ль? Погоди...

11...Ты, сына, в лицо ей режь: 'Я работаю, ты дома сидишь! Кто ты есть? - Вша! Делай, как сказал!' Ты в своем доме хозяин!
...А в принципе, правильно.

12...- Да кому ты веришь, кому? Этим твоим...

13...Значит, будет та-ак...
Она мне: ' Надо вот столько-то.' И улыбнется, куда денется.
А я скажу: 'Сколько долларов?'... Помолчу, пусть сама говорит, подумаю как будто, и потом: 'Ладно, дам, но тогда вот что...'
И еще скажу: 'Вот...'
И еще, не забыть: 'Значит так:... И, кстати...'
А потом...
'...А теперь вот так ложись. Нет, я сказал - вот так давай. Да!.. ДА!... Так! Так!.. Н-нет! Не крутись, а вот та-ак, во-от так, вот, вот, вот...
Ф-фуу...
...Далеко-то не уходи...'

14. …(Пивка, пивка накатим после матча, и... - Главное, чтобы незнакомые они были. Но чтобы та, нормальные пацаны, свои…)
...И ты прикинь: я так её - месяц! Докрасна... Ме-сяц, пока работа не началась!..
Теперь шелковая. Думать забыла! Сейчас вот приду, - навытяжку, с подолом в зубах...
(А они мне:)
- Ну-у ты, блин, мужи-ик!'...

15...Да ладно. Пусть. Но, если что узнаю - побью. Дом тут, и ни-ку-да она от машинки своей не денется.
...Да и должна мне.

16…Люблю я её, ссуку…
- Или – нет?
…Да, хер её знает, привык.

17…Да мне она пофигу, не это – другая… Да мне вообще всё пофигу. Всё. Поэтому я панк.

18…С ней удобно.

19…Ничего. Мать всю жизнь так с отцом
и - мы проживём. Ничего.

20...А куда ей? Забудет свои фантазии. Перетрётся.

21…С-сука! С-сука! С-су-ука, ну какая же ты всё таки сука!!!

Изменения накапливаются в человеке, как стронций. Порой, счётчик зашкаливает, но крайне редко. ...Тихий ровный фон. 02 милирентгена в час.
Как раз чтобы к 60-ти оттаял разум, но приморозились яйца.
(...Вряд ли про меня.)

ГЛУПОСТЬ

Глупо, с трясущимися рука стоять под окном у замужней любимой, ждать, пока в кухне и спальне потом они гасят свет...

Кто приговорил меня к высшей мере, к тебе?
- Я, сам??

ВОЛШЕБНОЕ СЛОВО

'Я уйду - он повесится. Или сопьётся'. И эта мысль - опора всех женских жизней с бездарным, тупыми, толстеющими. Оправдание.
- Но, - скажет она, - ведь дом-то есть. (И правда, дом есть.) ...И всегда с ним можно справится, (то есть примириться), а небольшие насилия - ну, терпимы, ну, с кем не бывает, ведь правда?

...Взвешено все, проверено. И возраст. Другое ей зачем?
- Комнатных псов не бросают.
И не кусают прикормленные с рук кобели.

СТЕТОСКОП

Глубоко заткнутыми в уши динамиками телефона, люди выслушивают мир, и, как фельдшер, ставят диагноз.
Но не Вселенной, нет. Лекарство не доросло.

В очередной раз, проходя по шаткому вагону курить, вторая, похожая на половца, коснулась меня пальцами: 'пойдём'.
...Представил, как после двух-трех перекуров и еще одной банки пива станем обжиматься в железном тамбуре с ней, мотаясь, как поездной чай, не пошёл.
- Ничего личного, девочка. Просто не поклонник я 'Половецких плясок' Хачатуряна. Тридцать лет, как в музшколе объелся.

Везу её снимки в телефоне, но не нужно включать, чтобы вспомнить морщинки у глаз её, запах дивного рта и волос...
А они нынче же лягут в кровать, он проделает с нею всё то же, что я, только с поправками на многолетнюю привычку, чувство собственника, 'денег не дам'... - Дня не пройдёт и - что, и где я теперь?
....Зачем же память эта, вкус, зачем было дыхание, как огонь и сердце, бьющее через раз?

Ну и живи под ним. ...Под животом его.
Живи. Наливайся соками.
Я - худой. Палка. Хуй.

Разобью вот мобильник - пропала любовь.

НАСИЛИЕ

Ты, нелюбимый, близкий ей вынужденно - муж, содержатель, клиент, - неужели не чувствуешь, как узлом завязывается её душа на горячем отростке твоём: 'Ну, ну не надо! Пожалуйста-пожалуйста, ну, - не надо...'
Корчится, смятая, когда ты, - всё же, - её...
...Отрастают копыта, твердеет лобная кость, вместо слов уже дикое
«Мму-ууу!».
- Бык мой, Минотавр, неужели ты столько туп?

...Вечно благословен Язон. Но кем приходилась Минтавру Медея? - Сестра? Или в иных отношениях с быкоголовым женщина, давшая избраннику шанс вернуться, победив - брата?
Брата ли? Может быть миф предлагает подумать и - тогда, мужа?
- Мужа скорее, ибо сестра много реже предаст брата, чем женщина, чья постель - ложе насилия.
А что еще ждать от быка?

Насилуя, бык утверждается в том, что он бык, и выбора нет. Кажется нам, что у жертвы есть выбор, скажем, просто на улицу не пойти. Но люди делятся на бедолаг и насилующих. И первым без антиподов никак. И тем без первых скучно на этой земле. Страшные встречи предопределены.
- Эмоциональностью?
- Податливостью?
- Глупостью?
Вместе всем, но какое уже нам дело...

- Какое ей дело, будет ли кара ему потом?
Сейчас помоги!

Но для чего, для чего жертве - бык? В сущности, ответ невозможен в пределах объекта, тела. Вот если вне...
Но это - если кораблик переживёт ночь. Или годы тьмы.
А пережил если и оказалось, что есть куда 'вне', - то это урок.

Лиши их привычного, выключи тумблер хозяев их тел, – завоют, моля: «Отдай нам это, мужское упорное, моё и мне, в меня и в меня!..»
И даже не только члены, а всё вообще – тычки на кухню, свекровей и понукания, и говор – глупый, невнятный, пивной говор их…

Они сбиваются в стаи, они прогуливаются по двое, взявшись под руки, шепчутся, шепчутся. Они говорят о мальчиках, дяденьках, они строят планы из твёрдой розовенькой коробочки, на всех одной: вот тут у меня будет стол, а вон там вход на кухню. И платье на свадьбу «Ах!»
А потом они умирают. Но платье на свадьбу и было «Ах!»

Ты слишком хотела радостей тела. Видела силу свою, играла ею и наслаждалась, а сила не вечна, на то и время, чтобы женщины знали предел.
И вот, ровно за чем и гналась: муж, квартира, уют.
- А уж какой есть. А думать бы сызмала, думать и выбирать.
- Да толку-то…
- Да хорошо, что и это есть. И вспомнить есть что.
Или – страшно уже, не держит, да?

Вон из толпы, ищи своё, совёнок, таращи глаза в чужой ночи, за леговесным счастьем на двор не ходи, не ходи, не ходи...
...Иду-ут, плетутся в опасную ночь сосуды наслаждений, безумцы и пленники чуждой им жизни, молить у насилия счастья.
Вымолят.

Дети неправды не могут жить.

ОПРАВДАНИЕ

("To win it you should be in it"
– «Чтобы выиграть, у тебя должно быть внутри.»)

Час ночи, но ещё рано. Она всё равно ждёт до половины второго, и возится на кухне и в ванной. Бельё уже выстирано и сыро, и стеснены высоко над ванной зелёные пододеяльники с простынями, и картошки на завтра уже горы хрустящей, и... что бы еще? Огляделась... А, к чёрту! И села в трусах за компьтером - она всегда дома в трусах. Машинка в ванной гудит вхолостую. - Пусть, вдруг муж не спит.
Завтра он приезжает, и задача сегодня не дать.
...Ясно, что картошка к утру отмякнет, и муж станет ворчать, а она молча сердиться, и эта гора труда – вся в пасть мусорке. Мама бы тоже ворчала, - но что, скажите, делать, когда надо не дать? Поэтому в двенадцать часов ночи, подняв пакет, она с большим грохотом выгрузила в раковину пыльные красноватые клубни и принялась чистить картошку, всю эту хрЕнову картошку, потому что муж мог придти и позвать, ясно зачем, - а тут бы она и показала свои грязные руки...
...Кажется спит?
- Кажется.
Картошка, - это она хорошо придумала. Потому что картошку можно чистить и долго, простым, остро заточенным ножом, так, чтобы серая кожура спускалась вниз полупрозрачными лентами, как спускала с длинных ног мама капроновые чулки. Отец привозил из рейсов всего по чуть-чуть, и мама с чулками аккуратно-аккуратно, не замечая дочь в открытой двери, и она, маленькая, смотрела, на нежную кожу округлого бедра матери. Она будто расслаивалась, шла складками и соскальзывала, вверху, рядом с трусиками, птичьим жестом зацепленная мамиными острыми ноготками.
Заметили – прогнали бы: мама очень стыдливая.
...Кажется таки спит.
...А хорошо бы получилось не дать. Он-то, солнышко, и пробудет с ней всего денька три, ну, четыре, не более, и так задержался, - сын его ждёт, и жена... Про жену он мало, жена занимала далеко не самую заметную и светлую полянку его души, но - сама в первом браке натосковавшаяся от ревности, она теперь и представлять не хотелось, что испытывает далёкая женщина, чей муж (тут, неизменно, в сердце иголочка: он, её, и - чей-то муж! Ах...) чей муж задерживается в Москве, где, всем известно, любовница...
А знала бы эта жена, как он специально просит, чтобы «любов-ни-ца», ну хотя бы в дни пока они вместе, пока нацелуются не... Ну, с мужем не... Ну...
Ой-ии! Она как услышала эту просьбу, так чуть не заплакала, Господи! Да что же, что же это, конечно!...
Любовница. От слова она всё еще немножечко столбенела. Десять лет брака, де-сять! - ни-ни-ни пятнышка, и вдруг...Оно упало на неё странно, как не бывает. Как, если бы из экрана мобильника выпрыгнула зелёная лягушка. - Квак, и словно бы локач её саму подменил. Или умылась морской, в ноябре... Или согрелась. Согрелась, пожалуй, и год уже ходит как горячая, как нож, что искря, истачивается об наждак.
- Дотла, милочка, дотла…
...Ну, это она еще когда-а знала. И сразу, до встречи ему писала, что ничего хорошего их не ждёт, мужа она не бросит, и всё доступное, возможное, их, - почти случайные встречи, в полгода раз, на три- пять дней рука в руку, губы..., и если место – телом...
Как обычно, мысль эта закрутила её неостановимо, понеслась, и сразу же увидала его безумные, круглящиеся глаза над ней, любимое дыхание. Руки затосковали - обнять, губы - шептать: милый, родной, ну, скорей-скорей... Пей, ну, выхлебывай же меня до,.. донышка...
-Того не более.
И год так было. Но - он же Солнышко...
...Прислушалась. Держа у полуоткрытого рта пальчики с коричневым пластом картошки, перестала хрустеть.
- Кажется, кажется...
...Нет. Слава тебе, Господи!
- Первый её был моряк. Девчонкой замуж пошла, и, вместо ласк, - ждать... Ждала, ждала его из рейсов, ждала, как следующего вздоха, вертелась как на игле. Хорошо, что городке их портовом так ждали все. К паре подружек зашла, чайку с конфетами под свежую сплетенку, и - ждём дальше. Уже можно.
А теперь… Кому рассказать - иззавидуются, другие не поймут. И - что рассказывать? Не молод, и не богач. Уж не богач совсем. А непременная жалость их - острый нож. Ведь он...- Солнышко.
...Встала, прогнулась, закидывая поднятые руки, показывая круглой лампе под потолком мяконькие подмышки, поросшие лёгким волосом. Вся она вот такая: уютная, мягкая, чуточку округлая. Словно Бог обвёл по контуру широким песчаным карандашом, до поры-времени скрывая её волю.
В школе училась лучше всех. Англичанка души не чаяла, по литературе вообще первая в школе. И мужчин всегда выбирал сама покрупнее, широкопалых. Первый муж вообще был орёл, не захочешь - заметишь. Второй… ну просто тяжелёнек, а теперь-то ещё и потолстел. А вот как она обратила внимание на Солнышко? Сама удивлялась: лёгкий, худой, никакое сравнение…
Улыбнулась привычно, как всегда, если о нём. Потянулась сладко, потом уголок рта и сияющий глаз сжались: ох! Левое плечо перетрудила у швейной машинки, когда они с мужем на эту квартиру зарабатывали. Боль внезапная, не угадаешь.
...Приподняла, опустила плечо. Приподняла... Прислушалась... Вроде, не сильно. - Опустила осторожненько, обогнула стол и – коленками влезла и пошла по диванчику под окном: приставить ладони ребром на стекло, закрывая лицо с боков, знакомо приникнуть. ...Прижать кончик носа к стеклу – холодному, гладкому. Если бы с той стороны окна смотреть - белое пятнышко.
Обучиться бы ей летать - счастливее не было бы: шурх – и к окошку вагона. Как он там? На станции тёмной войти: одеяла в ночных поездах сползают, а он неспокойный, когда спит, вертляв...
Чихнула... Сразу же заложило ухо, нагнула к плечу, потрясла головой. Волосы разметались, подумаешь... Мужу все равно, а завтра её, и завтрашнее её солнышко еще только будут. Будут же, да?
…Устаёшь себя держать, если не замечают. Можно и опуститься. Вздохнула, глядя вниз, на полненькие коленки, переступила правой: складка покрывала больно надавила кожу. Полная я… Он-то худенький, а я… С досады взяла волосы и несколькими движениями заплела в короткую коску. Ладно, как он говорит «балда». Ладно, балда, ладно...
В окне темно. Осень, и даже фонарь-друг будто притух за окном её дома. Да её ли?
Она... - да что там. Квартира и прежде сдавливала как обруч, а последний год висла к щиколоткам каторжными кандалами. Пять лет квадратные метры держали оборону, не превращаясь в дом. Жильё. …Тёмное даже летом, без большой злости, оно монотонно множило хаос, предметы и тряпки, скупаемые хозяином по рынкам, толстыми змеями выползали из шкафов, или дыбились под потолок, занимали углы мельничными жерновами, ни поднять, ни передвинуть которые она не могла. Вещи топили дом - вещи вязали, ходили в гости на чай, взявшись за руки отплясывали по ночам джигу, и повисали в бесстыдстве вывернутых швов там, где застала заря.
Муж любил вещи. Они составляли его главный смысл, да и признак того, что он есть. Торговец старыми штуковинами, он назначал всему свои цены, и, покупая исключительно по дешёвке, как бы обводил невидимых соперников, набирая очки на небесном футбольном табло. Там он вёл счёт, выравнивающий его с очевидной для мира нормой. Он побеждал, продавая, или приобретая, радуясь тысячерублёвой прибыли в день, откладывая деньги в пачки, по дому пряча и это была доподлинная, изнаночная сторона его – это, а не дурной рок или футбольные драмы: ведь жизнь там, где денег дают. Он экономил и спать в башмаках между небеленых бетонных стен мешала только жена. С женой приходилось считаться – красивая жена и квартира были его крупным вложением, дав не одно и не два очка в тот, Верхний Счёт. И он считался, считался, считался – ну, сколь полагал возможным считаться: обременять себя, с годами, ну не мог, ну просто не получалось, ну не любил...
И, за хозяином вслед, переменяли к ней отношение и эти дурацкие, ею беленные, и её же самодельными полочками чуть прикрытые стены.
Ночами, когда муж, засопев, утыкался в стенку, с другого краю кровати она оглядывала тёмные завалы, представляя, какой начинается топот и пляс, стоит людям придремать. Хитря, из-под прищуренных век ловила нетерпеливые движения тёмных вещей. Главное в засаде была не бездвижность, а способность стать тишиной. Вещью стать. Это выходило легко: опыт десяти лет брака... И, выбирая между швейной мащинкой и стеклянным флаконом для духов, что привезла из Египта, выбирала в пользу флакона. Он же такой красивый, и главное, из немногих, что выбирала сама… Немножко тревожило обстоятельство, что швейная машинка друг, и обидится, но ей так надоело быть машиной…
Ожидание непродолжительно. Вещи Автомобиль издали полоснул светом по потолку и шевельнулся, переползая на сантиметр беззвучный картонный ящик на подоконнике. Он самый нетерпеливый, хотя и стар. Он полагает себя неслышным, но каждый раз его выдаёт фонарь, светящий снизу в окна. Старик незлобен, но нитки прячет не хуже свекровки.
Р-раз – и катушка пропала. А ножницы возвращал, ага.
Она вовремя вспомнила, что флаконы не умеют улыбаться, и поэтому увидала, как тёмная масса курток выдавилась из шкафа, выглянула, блеснув глазом-кнопкой, скрылась, притворив дверь, заспорив шёпотом: «Спит! – Нет, нет, еще нет!» Курток она опасалась: у курток карманы, а там – кто его знает, что. А вдруг змея? Солнышко ей что-то такое и говорил… Но кто, вправду, знает, что куртки кладут в свои карманы, когда они ночью одни…
- Как же они должны меня ненавидеть! - И казалось страшным с краю спать: подойдёт в темноте шкаф в лицо в упор смотреть. Но к мужу под бок отползать не хотелось.
И являлась сонная мысль:
- Ты брошена в дом, как в сварную клеть, как в монгольский войлочный шатёр – ты полуголая мамаева полонянка в одеждах из бисера и кисее. Ты…
А что ты?
…Нужна, чтобы готовить еду, отбиваясь от обнаглевших предметов-крыс, слуг его. Они пьют твою кровь. Они - кровь...
- Долой с балкона… – пыхала ярость. - Вышвырну! А ну, освобождайте проёмы! Прочь, на волю! Летите, кто могут летать, кто еще способен махать крыльями, или, чем – капюшонами, рукавами? Убирайтесь!
-Ишь ты, - думает угрюмое бетонированное пространство квартиры, - ты такая же точно купленная, как вся эта мелочь, чушь и тряпки. Рабыня, раба, а себе позволяет. А ну цыц тут мне…
-У! – погрозила она кулаком стенам. - У-у-у! Я вот тебя обоями криво оклею, узнаешь!
Стенки покосились, заплакали, дрожали… Сон наползал, поглаживал шейку, в уши теплом дышал, трогал её золотую серёжку с зеленым камнем…
Сронила голову и - открыла глаза: всё, всё то же. Там же. И присматривает, и жестко похрустывающими пальцами тянется к мягкой, голой спине неуют...
Остро захотелось одеться. Оглянулась, но штаны и рубашка в комнате, тьфу! Неудобно, раскачиваясь на коленках, левую до красных полос надавив об деревяшку у края диванчика, вытянула из под себя клетчатое покрывало, завернулась. Ну вот... Ткань была прохладная. Вздрогнула. По спине манной крупкой катился озноб.
Снова повернулась к стеклу. Осенний мрак не лился за окно, он жил здесь веками, тут был его дом, и вечером он просто выходил из стен этого городка, густея и замерзая, как пот. Летом приходила листва, и ночи казались зелеными, если её подводила подруга-Луна, то шелест разбавлял зеленью темноту. А еще она открывала форточку и хулиганский свет лампы падал на листья, сонные и зеленые, жмурящиеся, отворачивающиеся от огня в глаза.
А теперь осень, простая тьма. И ушла Луна. Луны любимой нету. И попу вот отсидела. И холодно, и… коленками больно стоять
Захотелось плакать, и, подумав, она решительно к тому собралась, как собиралась всегда и решительно, когда точно делать пора, и, - уже отмякая сладко, задышав всею грудью сильно, с аханьем на вершинках, и пригибаясь, ручки сцепив, - вдруг замерла: тяжеловат камушек на душе, не удержится, зарыдает, а муж.. Утешать он - нет, постоит, буркнет, утешать оно вряд ли, но ведь проснётся, музыку свою включит для утешение, а ей просто в постель пора. Да, а вот там...
Нет, задача не дать.
Откинувшись от стекла, завела глаза к потолку, поджидая, пока накипевшие слёзы медленно обращаются в смолистый и чёрный вар. Он оседал там же позади глазных яблок, и не отковырнуть его никакими мысленными коготками, только смывать, - слёзы, но их вечно некогда или нельзя. Так темнею глаза, понимала она. Теряют блеск, темнеют…
В детстве котлы с чёрным варом осенями являлись во всех во дворах, и безалаберные осени густо засыпали смолу перепуганными желтыми листьями. Было чего бояться: под котлом разводили огонь и вскипевшей смолой мазали крышу, а школьники крали умягченные огнём капли вара – жевать, и чёрные точки на передних зубах оказывались знаками невидимого братства. И не поверишь, чтобы какая нибудь тихоня-отличница из девятого брала в рот это густую, вонючую нефть. – Бр-р-р.
А ведь жевала она, та самая отличница. Сереженька, мальчик, приехавший из Азербайджана, красивый, как оленёнок, безнадёжно влюблённый в неё, говорил, что на его родине вар называют «саккыз». Саккиз - слово вкусное, и не захочешь, а зажуёшь. … Много с тех пор она пережевала. Вынуть бы сейчас глаза: в пустых глазницах- смолы - черным-черно.
Вдруг заметила что глядит на тарелку с коричневыми пластами картошки, проглотила слюну и пошла на коленках с дивана. Верное средство от слёз. Бог с ним, с килограммами клятыми (снова чуть не расплакалась, да что же это за наказание такое?). Похрустела.
- Где-то там солнышко её катит на быстрых железных колёсиках?
Спит, или как она? Написала бы хоть, да вне зоны, наверное. Путь... Вернулась на место. Красное полукресло с заштопаным черными нитками подлокотником муж притащил на кухню из какого-то летнего ресторана. То ли выбрасывали, то ли купил за копейку. Муж всегда и на всём экономил, и попе теперь приходилось несладко. Не только попе, и - да что говорить, когда все полочки в этом доме пилила, сверлила и собирала она, а заикаться о покупке любого нового лучше бы и не надо...
'Живём'...
Вздохнула. Улыбка не получалась. Называла его по имени, за глаза говорила 'муж', целовала, прощаясь, ну и в постели.., - потому, что так легче не смотреть внутрь слов, действий, их дней. – Ну, как банку откроешь, а внутри под крышкой серая плесень.
...Вздрогнула плечами, наклонив голову, посмотрела вбок, в коридор, невидящим взглядом. У неё иногда случалось такое: словно глядишь не сама, а через тебя кто-то. - На кого же сейчас?
- Да, сын...
Сощурилась, подперла кудрявую голову сложенными вправо красивыми ладошками, и вдруг разволновалась, проговаривая себе внутри что-то сердитое жаркое, словно глотая острый, страшно горячий, с сухариками бульон, увидала картины несчастий и одиночества, звонко прокаркала 'уходит' и 'сын', 'мой мальчик', как словно вилкой себя расковыривала, тыкая и пуская из боку кровь, а... - Ну дура же, дура: куда он уходит, куда далее-то ему уходить, полгода отдельно со своей девочкой живёт. Ну.., ну повзрослел...
Откинулась к спинке, сжала кулаки, резко дернула обеими руками, как бы пристукивая по столу.
…Не ударила.
-Просто ты прочитала в старом компьютере записки мальчишки, волнующегося за свою маму, - всего-то год назад он их писал, пацан и был... - назидательно проговорилось внутри, а слёзы опять закипали, и она опять задрала глаза, зло собрала губы на шнурок и тогда уже самым злым голосом:
- Да с какого, блин... Ну какой он другой, а?? Показался другим, но это тебе под настроение, и вовсе не так, а ты просто дурища, ду-ри-ща в поисках нового горя!..
- Ои-й...
...Через минуту она уже хрустела почём зря, и пришла в себя, только когда рука, замедляясь, принялась выбирать пласты поподжаристее.
- Тьфу, опять. И так уже голая в зеркало хоть не глядись!
Но плакать расхотелось. Похоже, отплакалась на сегодня. Маленькое сожаление скользнуло внутрь тенью - у мамы расплакаться, разве, ночами, и здесь... Вообще-то совсем не плаксивая, нынче вот подкатило. А радоваться бы, дурочке, - Солнышко...
Включила телефон, но свободен от конвертиков нижний, излюбленный уголок голубого экранчика. На всякий случай нажала кнопку, звоня и долго слушала, 'ту-ту-ту...' как будто круглая красная мышь всовывалась в ухо.
- Ну и не надо, раз ты такой! Спи! – Небось сама, от него уезжая, дорогу всю прозвонила, письма слала, плакала по туалетам, напрощаться не могла... А он, сурок, спит себе... Ах, мужики!..
Мысли, вспугнутые внезапным гневом, растеклись по уголкам памяти и вдруг некое общее изображение мужского лица с густым низким звуком сформировалось и так страшно глянуло из её одиноких годов!..
– Сжалась: Господи!
Однокомнатный мир четвёртого этажа на мгновение показался настолько уютным! - Стены, милые, стеночки! -Дом, он же её дом! А там вот спит муж...
Вздохнула. Под накинутым покрывалом плечи пробила дрожь. С неудовольствием поглядела на тарелку с хрустиками.
Или уж спать под бочок ему, поздно уже?
Зевнула, глядя на полку, но часы стояли. Настольных часов в доме их было много, и всяких, но не шли ни одни и показывали они по-разному, словно запутавшись стрелками в водорослях давнего моря времени. Или ей знаки стоят, как мины на цепях? Или - время само гибло в этой квартире по-разному?
Смысла в знаках мёртвого времени не видя, выбросить не решалась, - то ли мужу как всегда было на хлам плевать, или хранились отжившие механизмы им для важной цели, - не знала, и опасалась спрашивать. Однако сейчас остекленелое лицо с цифирками, вдруг рыбкой выдернуло её из пугающего морока, и она опомнилась:
- Да что со мной, чего?!.
Вздохнула, поколебалась, взяла в рот еще один, - последний! – хрустик, и положила виновную руку на стол, строго смотрела… - Ага!..
Переключила сеть, и, склонив голову, пролистывала какой-то «Живой журнал».
- Картиночки всё, картинки. Пустяк слова их авторов, пустышки - на фоне ярких картин, да и сами картинки пусты. Цифровым аппартиком всяк снимает, но лучшего, чем сам же на фоне до блеска залапанных достопримечательностей, не ведает. Оригинальничают, корчатся, котики мои, ну как только что из песочницы. Тюкнула иного подушкою по башке: опомнись!
…Да куда там, - своё вон, такое же чудо, похрапывает...
Десять лет как всё позы и позы... Чем больше внимания, тем он больше ребёнок. Или поза, или надуется и молчок, серединок нет. Ах, ей сейчас отдохнуть от него, хоть немножко. Но, жена-а...
...Нет! Ну нет же, - надо не дать! Ну, ну что же за 'вынь да положь', рабство какое-то!
Глаза её сердито округлились, и экран перед ней растворился, исчез… После глупости её, после согласия для него родить и неудачной беременности, она вообще ничего не хотела, ни-че-го, но ведь настаивал, просил так, сяк... А ей на улицах жутко: казалось, оглядываются – проклятая, - это он понимал?.. Все с детьми, а она... Как мыши бы юркнуть куда-нибудь в щелку, - на бок лечь и зарыться. Ну хоть где, хоть за кем-нибудь. А больше-то было ей - за кем?
Ну и... - а! …Уступала, уступила конечно, а куда: квартирка, одна кровать... Но жар телесной радости, обжегший начало их брака, не возвращался. И называла она это уже только «секс», человеческое «любовь» как-то вот выскальзывало из потного её труда в постели, а со скользящим, затворным щелчком обязательности, слово подошло. Оно ближе всего к... Определение терялось там, во мраке давнопрошедшего, очень жестокого, грустого. 'Что-то...'
Да, сломалось, треснуло, пошло по швам, покосилось, надетое набекрень упало и вдребезги - да, да да, случилось, - крыса прогрызла дырку вовнутрь в домик кукушки, - в главном, а ведь когда выходила за него замуж, близость первой шла. Важнейшей, если не считать желания вырваться из западни города.
Осторожненько, не потревожив демонов, листнула в памяти годы до него, словно перегнув и прижав пальцем зелёные листы дневника. Большинство страниц, конечно, зелёные, но под коркой, на которой прежняя еще фамилия написана, сначала, и, особенно к концу – светофор: красные. И сплошь красные перед отъездом в Москву.
Открытая. Подруги говорили, что так нельзя, что слишком. Подруги все 'партизанили' от своих мужиков, все поучали, стараясь поменьше за сшитые ею платья платить. А она слушала, входила в их положение, мало брала за работу, чем опять вызывала раздражение: дура, мол, или тайно богатая, и её обижали, но не менялась, нет и открыто искала мужа, открыто болтала, носила короткое... Ну, молодая женщина, ну с ребёнком, ну, сексуальная... Но в их проклятом, богами и властью напрочь забытом городе, городке на окраине страны с голодающими, с блатарями, убийцами за просто так, насильниками поголовно, что еще могли подумать, говорить о ней, вольной? – Знала, что говорили, но это ни капли не пачкали, не интересовали. Да, мужчин меняла - ну, дураки, ну, жлобы и скучно ей, пока однажды в привычном баре некие деловито не подошли и, не сказали, не допуская сомнений: так-то и так-то с ней будет и теперь должна вот так. Должна, - раз ей нравятся мужчины. Должна!
…Пряталась в доме, не выходила, смотрела из-за занавеси в окно блестящими глазами как кошка. Сохли глаза, почему-то не плакалось. Почему? Потом позвонила подруга, и сказала, что приехал он, этот... Ну, что же делать, пошла и - стал её мужем. Уехала.
Солнышко как-то сказал, что женщину, у которой было много мужчин, легко узнать: в голосе её, прощающемся, нет сожаления, а одни деловитости. Она затаилась тогда, будто не поняла, но, оставшись одна, тренировала свои 'Досвидания' и 'Пока-пока' раз по семь. Второе надумала просто убить, а вот досвиданькала, ввиду незаменимости, иначе - протяжнее, будто бы ниточку уходящему протягивая, однако потребовалось себя контролироваться, и как-то ошиблась, и на неё в упор стал глядеть один из новых знакомых, - так, как когда-то смотрели мужчины, которых она до замужеств себе заводила на краткое время. Запал – пришло слово. Загорелся, запал…
Конечно, смеялась, порадовалась. Как иначе, а потом вдруг подумала: нет, это уже не она одна. Это она и – Солнышко.
…Солнышко её. Тёплый камушек, выпрыгнувшая из телефона лягушечка...
Она так радовалась возможности говорить ему ласковое, что порою казалось, в этом есть любовь. Этот в словах нуждался. Старше её, мрачноватый, он был из тех редких, в общем, людей, которым собственные фантазии вечно мешали создать что-нибудь прочно стоящее, пригодное в тираж. Производитель предметов более летучих, чем требовалось земле, был, понятное, беден. И писал стихи. За стихи полюбила.
Раз, из педагогических целей, насильно себя заставив, она проговорила требование заплатить за квартиру, что она снимала на время встречи, но, когда на следующий день, перезаняв, он принёс ей искомое и, не сгибая руки, как солдат, протянул, - заплакала и стала кормить, кормить, и, в глаза засматривала, и о прощении…
- Он, поняв, деньги забрал, повеселел...
Нищета её прошлого, когда вечером заглянешь на освещенные пустые решетки холодильника и нечего есть мальчику и голодна мать, - сделали её осторожной к деньгам. Она тогда только что на панель не пошла, - в городе просто никому не платили, и стала бережливой, и за годы этого брака составился маленький личный запасец из её периодических заработков, кошелёчек «Чик». Он потихоньку рос, грелся руками, - семья не проедала и половины того, что зарабатывал муж. Цели не было. Просто деньги, которые никогда не бывают лишними. Просто деньги.
И вот, появился солнышко, и, к ужасу, кошелёчек начал тощать. Оплата своих и его телефонных трат, деньги, отложенные ему на дорогу к ней, суммы за комнаты, где они встречались… Оплата его Интернета, покупки еды.

Расстаться? Она пыталась. Вернее, думала, но не смогла нет, даже тогда, в первый раз уезжая от него по жаре, по августовской холщёвой жаре, от внезапных с ним ссор на вокзале убежав в угловатый, как фанерная посылка, автобус. Драндулет проявил изрядную прыть, раздвигая их на безопасное расстояние, а ездить она любила. Настроение повышалось как тонкая ртуть в градуснике.
Место попалось совсем впереди, прямо после водителя, и за тонированным окном неслась подпрыгивала и плыла иссушенная крымская земля: полынные поля, редкие ныне сады, белесые каменные домики, выжженные дочерна обочины, и когда появлялся, блестя, плоский блин моря, она отмечала, что молодцом держалась. Писала ему смс, звонила, смеялась, а шофер курил, приоткрыв окно, выставив локоть и табачный дым синей струйкой касался её ноздрей, щекоча. Давно уже она не слышала мужской табачный дым так сильно, в лицо и запах её волновал. Воспоминания подошли, подводя привычное свысока отношение к мужикам и вот, на тот час пути ей почти позволялось думать, что уезжает надолго, если не навсегда, а когда автобусик наконец встал и она вышла на двухъярусную автостанцию, пропалённую солнцем настолько, что бесстыдник-свет, исходя из асфальтированной земли, лез под юбку, трогая там горячими руками, и - и худощавый, загорелый шофёр подошёл к ней с обычными приставаниями… - ей захотелось сесть на землю, обхватить ему колени и, уткнувшись лицом в запылённые коричневые сандалии:
-Дяденька-дяденька, помоги, вези назад, помоги!
..Конечно не села, конечно, отмолчалась и этот крымский прожженный жулик, этот разболтанный болван, каких она перевидала-перевидала, самоуверенный и бездумный как большинство мужиков шофер, даже словно бы нечто понял и более не заговаривал. Да она в остановках более и не выходила.
…И потом она оплатила солнышку приезд к себе, и еще, и, после, еще один, совершенно уже ненужный, для трёх всего-то часов прогулки по раскалённому Симферополю, где и обняться толком негде, но она уезжала, уезжала, и - как надеялась, глупая, всё еще, - навсегда. И вот этот чудак там сделал ей предложение!
Выглядело это настолько дико, что она просто не знала: «Ты, ты, чучело, неспособное оплатить междугородный билет, ты, влюбивший, вклеивший меня, меня в себя, ты - предлагаешь замуж? Негодяй, а что же мы кушать будем??? Меня чем кормить?» Она чуть не кинулась на него с кулаками, на гада, гада, этого подлеца…
- За нищего - замуж!!?
…Да она бы.., - да она бы просто убила его тогда, имела право, но вдруг вспомнила, про мужа, - тогда отношения еще казались дружескими, и будущее, как естественное продолжение прежней жизни отчётливо стучало к ней в дверь - уверенное, крепкое будущее в хорошем доме, хорошей одежде и за границей. И – думала она, - дружба с мужем, главное, ключ ко всему. А друзей не предают.
Так ему и сказала, «не убила, не связала, отпустила и сказала…»… Сказала про дружбу и мужа, и он, тупица, поверил и перенёс…
- Ну, ничего, ничего, так себе, перемогся. - А после прыг на подножку и укатил вниз по тенистой улице на длинном зелёном «Икарусе», смешно прижимая к стеклу побелевшие как у жабки ладоши и щёку, так похожую на полнеющую Луну.
«Изображая печаль» - подумала она вслух, и, пригнувшись села в другой автобус, - на жесткое, драное всеми чертями сиденье, чтобы в обратную сторону, а седоватый, зоркий мужик, с которым солнышко перекинулся парой фраз, устраивая её, и с интересом наблюдавший их прощание, оказался её соседом, и спросил: « А что ж вы его с собой не берете?»
-Брякнула первое, пришедшее: «Ну, не лягушечка же…», хотя именно и есть лысенькая худая лягушечка, родная, тощенькая лягушечка, так бы с лапками вместе прыг ей в сумочку, и увезла б, и всю дорогу кормила бы вкусненько, только бы он тут, у сердца, только б.., и ей снова пришлось смотреть вверх, хорошо, что давно не тушью, а тот дурень возрадовался и всю дорогу, пока не сошёл в Феодосии, развлекал её анекдотами.
И как только она его не убила?

НЕНАПИСАННЫЕ ЗАКЛАДКИ.
(женское)

О неверных.

– о том, что раздвоение, начинающее живот женщины, делит и сущность её.

- о том, что раздвоение нам полезно, чтобы хоть на миг от них отвязаться.

- о том, что они цельны, противны, усаты, бесчисленны и - что выбор всегда есть.

О раздевании, как шоу.

О любовниках, огнём горящих и ожидании.

О старых кожаных сумках и туфлях на каблуке.

О слезах.

О туфлях в коробке в глубине шкафа. Они - это желания, которые спят.

О недоверии, которым она спасается, - недоверии, оставляющем на пальцах мужчины осаливающее пятно.

О горе – холодном и тёмном горе, плещущем под сваями твоего пирса.

О том, что любая ёмкость размерна, как и влагалище.

О горе, как о твёрдых таблетках

О двойной адаптации.

О горе, как о чернильной воде на треть налитой в воздушном шарике-колбасе телесно-розового цвета.

О том, что никто никому ничего, никогда, ни после чего и ни за что, хоть ты сдохни, - не должен.

О горе, как о чугуном ядре, прикованном к твоему поясу.

О том, что… - иное даже и здесь невозможно проговорить.

Об изменах.

О том, как маму били бутылкой, чтобы не оставить следов.

О насморках и видах пудры.

Об «уксус, как выход».

О птицах в клетке, как единственном синониме женственности.

О бедности, бедности, бедности…

О лежащих внизу.

О бедности, как единственном поводе для замужества.

О лежащих внизу, лицом вверх под горячим дыханием.

О бессмысленности груди, бёдер, длинных ног и красной помады, потому что зачем?..

О пользе страусовых перьев и белой помады.

О необходимости муфточек.

О яде подружек, о противоядии подружек.О необходимости подружек или - превентивный укус.

О дорогом белье именно.

О каблуках именно:
- о набойках.
- о гололёде и наклеенном медицинском пластыре.
- о супинаторах и австрийских сапогах.
- о контрафанктных обувных изделиях.
- о тапочках на босу ногу.
- о том, как обуться за 20 USD и не стыдно.
- о позоре сэкондов.
- об их неизбежности.

О полированной внутренней стороне маминого золотого кольца.

О необходимости помнить про безопасную бритвочку, которую надо захватить в роддом.

О человеке, как функции боли или текста.

О лахудрах и о себе.

О себе, как о лахудре.

О – «ни слова о любви», как эпиграф стоящего текста.

О том, что летящему к тебе на свидание мужчине эрекция увеличивает лобовое сопротивление.

О фасонах фаты.

О позах.

О маме.

О мальчиках.

О мальчике.

О сыне.

О лежащих внизу, лицом вверх, к нам - под землёй.

О медленном шаге весенними вечерами, в пятнах от фонарей под молодой и блестящей листвой, обычной дорогой который год, покачивая бедрами, затянутыми в капрон.

О чёрном белье, будь оно проклято.

О красном белье, будь проклято и оно.

О чёрных колготках, чтобы…

О парных золотых кольцах.

О невозможности всего.

А дальше… Дальше была зима, Солнышко то писал стихи и флиртовал по Сети со всеми подряд, то впадал в депрессию, засыпая её изумительного слога любовными письмами, а она тосковала, тосковала под снегом в чужом городе, где тьма живет в стенах домов, сочась по стеклу, и в один из дней, когда мужа временно унесло, позвонила с одним словом: «Приедешь?»
В сущности, ей было уже почти всё равно: застанет ли их вернувшийся муж, соседи ли донесут или сам догадается, потому что тоска её превзошла все мировые барьеры, и казалось, что в груди слева у неё стеклянная пробочка: только выдерни эту пробочку, - на пол грохнутся, и по лестнице вниз побегут, и с балкона хлынут вниз на грязный снег тёмно-красные полупрозрачные волны. Реки тоски. И закрасят двор.
Однако - приехать он не смог: не было денег, а у неё как раз совсем-совсем опустел кошелёчек, из мужниных же заначек она никогда не брала, хотя и знала места: так не делают. И вот тут вот она и сказала: «Стоп».
Недели две она не звонила. Чего это стоило ей – другой вопрос. И он даже стал беспокоиться, напоминал о себе в смс-очках, а она решила, что пока денег не заработает, ни одного звонка, и правда: ни-ни-ни, а потом приехал муж, и после этого одиночества, и от слёз двоящейся в глазах лампочки ей так было радостно, нежно с ним! И даже думала, что вдруг, да вернётся то, их былое, ночами, и вот, и раскрылась ему вся и – её чуть не вырвало прямо в постели. Сбежала на кухню.
Потом… - он где-то сумел, заработал денег, и сам стал названивать, но муж приехал, приехал, приехал в свой дом и жил, и всё было поздно, потому что она поняла: оторваться она уже не сможет, но и жить с ним – пока смерть.
За себя она не боялась, за себя страх у неё пропал давно, в родном городе, когда её поймали – не выполнившую их условия, - через день, она околицей кралась за хлебом, и кто-то донёс: поймали и увезли, и там их сперва было трое, а потом она уже сознание потеряла. Вот тогда у неё страх и пропал, но Солнышко…
Что он будет, как станет он, когда им придётся вдвоём биться в стальных оковах голода, когда он не сможет вечером получить яичницу, потому что за квартиру надо платить. Она понимала, что и это преодолимо, можно выжить, пойти на стройку, не самая большая жертва за любовь, (тут она совершенно не боялась слова, произнося его надо-ненадо, сама себе удивляясь), да и сама сидеть она не собиралась, но стихи его… Потому что стихи его становились день ото дня лучше, словно он по факирски выматывал изо рта сперва яркие ситцы вперемешку с холстами, потом пошли вискозы, капроны и Бог весть еще искусственное что, а теперь нет-нет, да попадались вдруг шёлковые полосы, и шерстяные набивные тяжёлые ткани. А что он напишет после восьми часов красного кирпича?
И поэтому она сказала ему «Да», как хотела, как мечтала – сказала «Да!» - со всей женской силой, низким голосом, как только она могла проговорить любимому, - лучшему мужчине в своей жизни, - но добавила:
«Мы будем ждать. Год, два.»
- Чего? Ждать чего? – оторопел он, обнимая её, голый, после любви, уже не раз нарисовав ослепительные картины совместного счастья, картины, в которых не было ни грана разумного, но для неё действительно ослепительные. Откровенно говоря, её устроили бы и гораздо попроще, однако она слушала, отдавшись его неуёмной фантазией, как птица над побережьем в теплом ветру, не забывая время от времени зарываться носом в его подмышку с родинкой, трогать волосы на груди или осторожно прижиматься к его боку сразу встающим и напрягающимся соском небольшой груди.
Он аж отпрянул:
- Ждать чего?
И, закрыв глаза, чтобы не смотреть, как темнее и меняется секунды назад воодушевлённое лицо мужчины, за любую морщинку которого, без колебаний, она отдала бы всё, что сейчас имела, она спокойно и методично, как некогда в техникуме учили, - разъяснила про год или два ожидания, пока они встанут на ноги, он - в профессии, и она поднимет свой портал, чтобы двоим без особых претензий прожить. Конечно, рассчитывала именно на себя, просто на себя и привыкла рассчитывать. Вот и говорила про своё, мало помалу увлекаясь, как всегда перед ним – единственно верном слушателе, в единственном же месте земли, где о надежде рассказывать полагалось открыто – голая - голому, в нанятой комнатке крошечной деревушки у залива, месте, видимо тоже единственном на Земле, где оказалось им по карману.
Поссорились.
Ну в чём, чём она виновата?
Пойми, - видимо следовало ей сказать, - я просто стараюсь не шпорить, потому что люблю тебя, люблю... Сказать, смолкнуть и поднести к его губам свой вечно ожидающий его рта рот, и поднести волосы, которые он так любил нюхать, закинуть руку на шею ему, чтобы увидел волосы в мягкой подмышке, ведь всё равно ничего, важнее этого нет, что вот они вдвоем, полностью, полностью друг для друга, но она увлеклась, ведь портал занимал всё абсолютно свободное время, он как младенец, ел силы и отбирал часы во владение, а когда ей вдруг думалось, что дело наконец на лад, выкидывал фортель приютивший её портал хостинг, - дёргался, падал, админ ссорился с рекламщиками, и… - кому рассказать? Муж слушать не хочет. Вот и увлеклась, и потянула одеяло на себя, а когда он, не поняв или прискучив, собрался занырнуть в печаль, - то, остановленная на всём скаку, осердясь, метнула в него самое тяжелое, отточенное.
Это. Вот. Ну, «Ты - ты знаешь, сколько я в месяц трачу на прокладки? А..?»
Давно так сказать хотела. Давно догадалась: надо. Знала, страшилась, но понимала: как зуб лечить: надо, всё. Не бесконечны силы, и вот еще раз, последний скажет это дурацкое, идиотское своё, мужиковое, о котором она не просила - не тот коленкор! - а вот распахнёт свой красивый рот, и уголком улыбаясь: «Выходи за меня замуж…»
И – всё, бросит она всё к… куда угодно, и – да, да, да, - только бы с ним, держать за руку, прижатой быть, только смотреть на… - Солнышко, лапа, заюшка мой с пушистой мордой!
-Четвёртой? - Да хоть и шестой по счёту женой ему – пусть, пусть…
Поэтому вот и следовало сказать, вину на себя принять, пусть: пообижается, и простит. Ему так легче. И, говорят, говорят - отношениям полезны испытания, Гос-споди!
…Да не хотела же, не хотела говорить она, молчала столько и не хотела, и рот себе, произнося, уже зажимала, но привыкла доводить дела до конца, речь тем более. И «Да кто он такой?!», на подмогу пришла из прошлого мысль, из её жесткого прошлого, когда если в баре мужик, значит у него деньги.
Другие не высиживали, аура заведения-с. И вот сумела, выпрыгнуло…
Жабочка.
Они уезжали утром, дотерпел, денег у него не было, а попрощавшись, выключил телефон. Насовсем.
Карточку ли менял, вообще без связи, жив ли? – она не знала около месяца, пока длилось молчание. Потом стал включаться, отвечал односложно, а ведь она не упала как статуя прямо туда из Москвы к нему лишь потому, что помог приятель, по старой жизни еще приятель, с кем встреча - лишнее, но, потеряв надежду связаться, она позвонила тому, плакала, и, мерзавец, помурыжив и наговорив пошлостей, сказал: да, жив твой хахаль, чмо. Ничо, трюхает там, не умер.
И всего стошка.
…Пела от радости. Пела от радости. Да, знала, знала: на свете такое бывает, но что докатится, до неё, черёд дойдёт – куда там. Взрослая ведь.
И стала вызванивать, как вываживать его, по сантиметрику, петлями, перехватывая удочку, как девчонкой ловила хитрящих бычков на песчаных островах весной, стоя в воде выше колена: и ноги от холода сводит, и возвращать без добычи нельзя. Золотая палстинка бархатного её голоса – крючок. Экономила как могла, на похоронах фотографировала, снимки получались страшные, сущность лезет из мёртвого человека, всё, что во временной жизхни скрывают лёгкиё тени и блёстки – дыхание и слова. Родственники почему-то больше всего эти мёртвые снимки и любили. Странные люди. Какими-то мы будем? Ах, какими бы ни были, только бы счёт телефонный оплатить… Три месяца так. И вот зима, и вот он едет. И ведь мог же другой клятой веткой: Россия, страна железных дорог.
А он - к ней.
…
Мужу она дала утром. Сама дала. Чутьём поняла: недоволен дундук, недоволен и всё, чем – не поймёт, и вот бродит, и давно пора уже ехать, а топчется, бормоча, отыскивая проданное, подготавливаясь вернуться, а не исчезнуть, не свалить, как надеялась никуда-никудашеньки, как обещал, как полагалось, хочет остаться. И не вытолкаешь, а сядет и будет сидеть, как не раз выйдет и попрощавшись, через минуту пойдёт, развесёлый, только и успев до нижнего этажа в лифте доехать, когда ей, бывало, лишь и вздохнулось только вот, только вот…

Она дала мужу утром. Сама. Чутьём поняла: недоволен дундук, недоволен и всё, и чем – не поймёт, и бродит, давно пора уже ехать, а топчется, бормоча, отыскивая проданное, подготавливаясь вернуться, а не исчезнуть, и не свалить никуда-никудашеньки, как обещал, как полагалось, - остаться хочет. И не вытолкаешь, бесполезно, это сто раз: выйдет и попрощавшись, через минуту войдёт, развесёлый, только и успев до нижнего этажа в лифте доехать, как нос ей пластырем заклеивая, когда лишь и вздохнулось только вот, только вот…
И тогда, скрученная изнутри простынёй, которую выжимают в жгут, распахивая бесслёзно глаза, она посидела минутку на их кровати возле работающего телевизора, приподнялась, упала попой на смятую с утра простынь, попрыгала так пару раз, проверяя будто, потом приподнялась и, зацепив, стащила чёрные, с белыми кошками трусы, закусила губу, поглядев в потолок и тогда - встала, остановила, перехватила в коридоре топтуна своего, топтуна своего, топтуна обняла за шею, говоря…
Уложилась в десять минут.
…Сразу же подхватился, собрался, ушёл, нахмурясь: «Вечно меня задерживаешь» - А довольнё-охонёк, барсук!
…Солнышку она, конечно, не скажет.

...Но рыба, златоперая рыба с большими глазами, устремилась, схватила выброшенное, полуразмытое уже письмо, и подала мудрецу. Тот принял с поклоном.
- Ты же выбросил его! - удивились люди.
- Игры сердца! - ответил мудрый, отворачиваясь. - Игры глупого сердца...

Ох уж эти мне игры взрослых людей!
...От которых невозможно отказаться, где нет правил, а только, что сразу приходит, где выигрыша нет, а поигрывают оба, и проигрыш с хрустом, до черешка разламывыет это, с тёмными пятнами спелое яблоко - неновую, казалось, давно такую кожаную жизнь...

Обхвачу-ууу тебя, моя!
Лапушка, облапушка, мая моя.
Маета перченая, густая, крупка моя сладкая….

ПРИМ.1.

'Терпила' (тюремн.) - кто готов потерпеть, сразу примириться с бедой. В надежде, что всё устроится. Им вечно терпеть. Потому что не так - так этак. Не мытьём, так катанием. Не рукой, так болячкой.

Не терпишь - кричи. Давай сигнал: не терплю, а надо, и бей.
Но прежде знай чего хочешь. Помысли себя иной.

Спи, девочка. Спи, как кошка с хвостом. Спи и будь довольна. Я не могу тебя забрать. Он мог и забрал. Спи с ним.
- Большая ли разница, девочка-кошка...

Да здравствуй женщина моя, вылюбленная мною вся: от пальчиков ног до уголков губ. А главное - посерединке.

…Ноготки будут сточены гладко-гладко, а пальцы мои ребристые…

И мы будем идти вечером и зимой по расчищенной ото льда мостовой, а вокруг машины и свет, но ты все время будешь знать, что у тебя и меня под штанами и платьем, под теплым пальто – есть то, которое ждёт своей очереди, ждет, как капкан, как виноградина ждёт, чтобы в рот, как – мы ждём: дойти, прижаться, лечь. И будет хотеться хоть бы и за углом, но этого нельзя. Потому что дойти, не включать свет и потом. Это будет потом.
Ты точно знаешь.

Просто ходить рядом.
Разговаривать.
Просто просыпаться, смотреть на спящую ночью...

Некрасивые - они не свою жизнь живут. Ошибкою. Промахом, или за кого еще... Им, некрасивым и жить нельзя. А вот на тебе...

А знаешь, некоторым женщинам никогда в жизни мандарины на рынках не дарили. И не снимали на улицах, не звали 'отсюда и навсегда'. Всё, что у них осталось, это грустное осознание входа в себя, как Сезама вековечных тайн.

А если нападут, скажи, что ты моя и больше у меня ничего в жизни и нету.

ИНСТИТУТЫ

В Запорожье она долго бежала перроном, стукала каблуками сапожек, и мешал длинный шарф, откидывала его, просилась в вагоны, не пускали, нет, нет, не пускали.
"...Сговоримся?" - вдруг сказал лысый, с выразительными темными бровями в красивой синей фуражке.
И села во второй вагон. Хорошо, что надела джинсы, так стройней...
Она еще громко спрашивала в темноте у спящих соседей, точно ли на Симферополь, и маялась, стелила постель, снова маялась, а потом пришел лысый, и, приобняв, предложил чай. Или кофе.
Было 4 с половиной утра. В 9 ее конечная.
- Кофе.
Накрыл в передней пустой боковушке.
...Рассказывала, пожимала плечиками в черной коже, "кустики, переходик, депо, быстренько..." - блондинка, некрашеная, блондинка, все спят,упала в соседнем купе бутылка, спросила где туалет, вернулась радостная с громким "Стало легче!". Он принес ликер.
Потом залязгала дверь, позвал второй проводник, молодой, позвал, и они обсуждали свое на своем на татарском, обсуждали, лязгало, в спину ей дуло, хорошо кожа, курточка, но она досидела, глядя, как оброненная кем-то алюминиевая монетка светится на ковровой дорожке в темноте.
Он пришёл, чтобы опять начать спросил телефон. Назвала по памяти,сказала, что через два дня будет менять, тоже спросила: 'Когда приезжаешь, часто?'
Он кивнул,на бумажке карандашом записал.
Сказала, водит турецкие экскурсии,
-...Языки знаю, много, окончила филфак, и сестра моя окончила, обе.., да, и она, и - вот купила квартиру на окраине.
'Знаешь,так далеко от центра, так неудобно! А ты где живешь?'
А он улыбался, плохо ей видный в темноте, в такт поезду качал лысою головой, и, в своем синем мундире был так надежен и молчалив. И дружественно отстранен.
А билет у нее был, был, да только на другой поезд, да в темноте не нашла - 88й ли, 172й, - ну, ты знаешь, - и опоздала,заболталась - тоже рассказывала, и еще там был один мужчина...
Быстро хмелела.
Поворачивала голову в профиль,отводила пальцами прямые по плечи волосы,на соседей уже не смотрела. Спят. Все спят.
Спрашивала, как на его татарском слова. Филфак же...
'Нет, сначала ты скажи, сначала ты, а потом я.., скажу..., тебе...'
Он подумал и произнес какую-то фразу, она кивала, затрудненно ловя:
'Арвады? - знаю, да, знаю... Бала... Да, бала...'
Он еще покивал и встал, и она встала очень быстро, - да буквально три шага в тесно-тесную, косую комнату дежурного проводника: минет. Откинул столик, на него оперся, она сидела...
...Не больно, совсем нежестоко. Возраст у дяденьки, хоть и восточный и кровь уж не та.
Долго не возились, и потом она сполоснула свой и его стаканы и еще полчаса рассказывала взахлеб, а потом опять... Он деловито: "Ты здорова:", и она закивала поспешно, стыдно же. Но он все же надел резину, а столик уже не откидывали, как есть пригодился. Долго не возились.
Вопрос прозвучал так: "Еще хочешь? За деньги..." - и, уже понимая, что свое отработала, он ее точно не выкинет, согласилась. Улыбалась темноте, улыбалась, облизывая нижнюю губу, шла за ним - через анфиладу дверей тамбуров, лязгом и запахом сцепок - в точно такую же скошенную тесную, напротив бачка с кипятком, комнатку в соседних вагонах...
В Симферополе, она не сошла на своей конечной. А лысого я увидел. И даже фото есть.

Институт вокзальных бомжей.
(Не смотреть, не нюхать, не разговаривать!)
...Непременно крестящиеся,
И с на диво сообразительными глазками. Исключая женщин. К этим и приближаться нельзя.

Институт вокзальных цыганок - расформирован, выбрит, зачищен докрасна, и засыпан комьями хлорки. Менты на вокзалах теперь - цыганки. И от гадания не откажешься. Ручку позолотишь.

Институт пассажирок из горных районов нашей необъятности. И соседней. С чудовищными рюкзаками, подвязанными пеноковриками, пристёгнутыми палатками, торчащими лыжными палками для горовосхождений, в шлепанцах на босу ногу несмотря на густую осень.
У них загорелые лица, дешевые мобильники, и отвратительный характер от еженощных битв за место по центру палатки, где сверху не каплет. После копуляции в такой палатке, любовников они истребляют. Да и поделом. Еще у них стальныё желудки, емкостью кратные поллитровой закопченной кружке, женатая любовь за тридевять земель и - ощущение безнадёги накрывает вас, как тяжёлый мокрый брезент, если одна такая мимо проходит.
Не приведи Бог - в одном купе!!! Впрочем, они никогда не вороют. Исключительно от презрения к вам.

Институт вокзальных собачек. Разной степени пушистости и длиннохвостия, корм вымаливающих по-разному: улыбающихся, требующих, или вовсе положившихся на Провидение.
...Не настучи ты собачникам, выжили б все.

ЧУЧХЭ

Художник - санитаркой в роддом и убирает последы. Красивой женщине муж годами: 'Уродина, ты никому не нужна.'
Люди говорят: - Добра тут не жди.

Но как спастись, когда глаза твои тёплые карие, а он с холодными стальными. Если добрый ты, а вокруг...
Люди говорят: - Смей. Будь смел.

Выжить как? - Детям неправд бесчисленных, длинных, крадущихся по земле, как дожди?
Люди говорят: - Слушай себя. Делай снаружи, как хочется там, в себе внутри.

СТ.

Птичка в небе проплывает и играет во трубу.
А внизу народ гуляет, он видал её в гробу.
Дулка неба голубая, звук негромок, тонкий.
Дудка птички жестяная, в сущности, воронка.

Кто услышал - заболеет, и умрёт скорее.
Если пьяный - отрезвеет, трезвый - охмелеет,
Бросит дом, уйдет, вернётся и кругами бродит,
Словно места не находит, места не находит.

Только маленькие дети, - слушают.
И слышат,
то, как дерево с дельфином слушаю и - дышат.
В такт жестяной дудке ветер и земля кружатся.
И на вечный берег волны всходит и ложатся.

И линяют наши маски, города и пляски.
Ей не нужны наши сказки, ласки и колбаски.
Только - небо голубое, трубка жестяная.
Только песенка простая, тихая такая.
Только полная свобода выси над землёю.
Только ты, да я с тобою.
Мы одни с тобою.

ЗНАНИЕ

Подальше от бесов: их опыт тысячелетний.
Нет смысла кричать глухому.
И - бессильны перед рассчётливым: копейку издержки вынет он со дна души. И у тела со дна.
Оставь этот бой, уйди.

Знание делится не только по горизонтали, но и по вертикали. (Чем выше, тем больше объемы подразумеваемого. Эрго, молчание - всё. Мир равен нулю.)

Я тебя хочу.
Я потому и пишу эту всю..., что непрерывно тебя хочу.

...Единственное, что позволяет мне жить, - твои слова, что не делаешь ему минет.

Ты завела во мне моторчик. И он гонит вперёд кровь.
Но ты хитро его завела: стоит только в твою сторону.

Вот только как ты будешь драться со мной, если я тебя, поймав,
тут же примусь любить?
То есть стоит тебе меня подушкой, - как я тебя ловить и валить.
Только ты... - а я уже… и - ноги тебе раздвигаю.
Ты-то и думать забыла, а я всё равно: "Для профилактики" – без улыбки, серьёзно так говорю. И - в тебя

Они дергают нитки, разводят любящих и ломают кость по рубцу. Чтобы кровоточило, чтобы сильней кровоточило.
Им есть помошники, бывает, поперву от горя корчатся, но сами-то всё сильней, и сильней. Потому - тьма их дом, и тьмы их, и руки их тьма, и не дано человеку управиться до скончания дней. А только любить.

Строчки дают небеса.
И если ты спал, значит строчки сегодня разобрали те,
кто поближе к небу. Кто под его пятой.
А ты был под крышей.
И я.
И вот....

48 - возраст: «убьют и не жалко».
В кино о войне ровесники перед атакой отодвигали назад пацанов: «Тебе еще с девками, а я пожил». …Фигу они отодвигали, но в принципе, верно. Жалко нас до 35. Дальше, мужчина ты, женщина, - все.

Важно думать себя. Помыслить себя тем кем хочешь. Не представлять, а помыслить именно. Быть им.

Чужие страхи пробивают дыры под полубаком ниже красной линии, и в корме. В трюмы вода слов.
- Не сопереживай чужим, утонешь, канешь, - топор, дурак!

Вчера поссорились с тобой и разговор еще висит в воздухе, как стая ос.
- Сачок ли взять?

…А, ну, написал. …А я позавидовал. Мне ты говорила только лишь о постели, и было ощущение, что как поэт я тебя не интересую. Поэтому и полез в стихи.

Быть бы тебе чуть повыше, или одного со мной роста, можно заниматься любовью просто стоя, обнявшись. Тебе бы пришлось в платье, а я бы не смог как надо, но насколько радостнее в пути!
- В поезде.
В гремящем тамбуре.

…И если тебе не хватит, мы приоткроем из купе дверь, погасим свет, прикроешь лицо рукой, согнутой в локте, и я начну.

…И ты будешь видеть, как они ходят там, на свету, а мы - тут.
И кто-нибудь обязательно посмотрит, а ты, уже разогретая, уже вся на взводе, будешь держать мою голову обеими руками и встретишь чужой взгляд и не отведёшь глаз...

Потом я закрою дверь и выйду в коридор, а ты запрёшься изнутри и будешь лежать, глядя вверх. И поезд будет качать тебя. И ночь.

Обязательно с кем-то заговорю. С женщиной.
И вытру платком лицо у нее на глазах

Это очень остро для обоих. Тебя, и меня…

Еще трава есть Гингобелоба. Красивое слово.
И еще есть Кишью, орех детства.
Многое есть, но уже не держит.

...Досыта ел сельдь одиночества.

Возраст, это когда уже можно торговать историей.

Люди часто похожи на свои лица. (Этой фразой особенно горжусь)

БУДЕТ

Осадили нашу крепость ежи. Морят голодом, мрём, питаемся бычками.
Кто сдаётся - тем торт. Но сдаваться ежам?
Ни-за-что!

… Сама ты рыжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжж!!!!!!
!!
LO\^

СТРАШНЫЙ СУД

И когда окончатся экзамены и спасенные души раскрасневшейся толпой пройдут в заветную дверь, я робко спрошу у последнего, уже выходящего экзаменатора, почтительно прикоснувшись к его средней паре крыл.
-А я?
-Вы, - удивится экзаменатор, - а что - Вы?
-Я... - собьюсь я, - то есть мне - куда?
-Вам? А разве не поняли? - и перст указующий его, пройдя по дуге, ткнет в железный лючок в полу. -Вам...
-А как же, как же, - затороплюсь я, чувствуя, как рушится сердце, -Как же, ведь было обещано, мне было обещано!
-Вам? - и он впервые осмотрит меня. -Что?
-Ну, какжекакже, ведь былобыло мне...
Он молча, не отвечая, выйдет в белую дверь, оставив ее, однако, приоткрытой, и она, под райским сквознячком чуть колыхнется, скрипя. "Дует", - подумаю я, и с той стороны донесется его ангельский голос:
-Иосиф! Святой Иосиф, подайте, пожалуйста, мне дополнительный список. -Как ваша фамилия? - крикнут мне из двери. Торопливо я назовусь.
-Так-так-так, нету, нету...нет, так, этого мы вычеркиваем, этот выбыл, так... так... Нету.
-Простите, но Вас, к сожалению, нету, - и за дверную ручку возьмется его рука.
-Ну, нету,-так нету, - пробормочу я. И после крикну:
-А все-таки договор был! Нечестно обманывать так! - и, отвернувшись, добавлю... - Урод! - добавлю я.
-Как, как?! - краснеющее гневом его лицо мгновенно пока-

жетеся в дверь, мир зашуршит от грома белых крыльев, и меч, сверкнув над моей головой, грянет... - оземь.
-Оставь его, - раздастся Голос. - Оставь. Он много вынес, много знал и - не тебе решать. Пусть он решает. Сам.
-Куда? .
И столько силы и добра, и боли будет в Голосе, что серафим стянется, исчезнет до комара, исчезнет сам, оставив в воздухе лишь тонкий звук струны ж-ж-и... Останусь только я - и Голос. Голос и - я, впервые за долгую Вечность поняв, что имею право, - могу искренне и честно говорить. И я скажу, скажу...
-Не знаю. Не знаю, как всегда.
И Вечность вздохнёт.

ИХ ЕДЯТ

Видел как сползались и занялись любовью улитки. Медленно но неуклонно. То есть по-людски.
...Пытался разорвать сцепленных, удивился силе, с какой держатся, отпустил.
Любовь жалка, как болезнь.

БОРЬБА С УТЕЧКАМИ ВРЕМЕНИ

Средство одно - кол. Лучше, осиновый: всегда подозревал, что электронные часы в заговоре и людей надувают, но с тех пор как стал пользоваться цифирками на телефоне, хитрое время окончательно вышло из-под контроля. И вот я знаю что делать: купить механические часы. Да-да, только там, внутри честных пружин и откровенно сочленяющихся шестерней живёт достоверное время.
Нету здесь средства против юлящих минут сильнее, чем швейцарские часы и - бабушкин маятник с кукушкой.
Еще есть помошник надёжный: пистолет, патрон...
А почему нет?

КЛОК

...потому что распадаются связи. Растем, теряем, а к тридцати число потерь лавиной. А к сорока женщины сходят с ума, потому что мужчины не обращают внимания, потому что мир женщины связан с любовью и числом мужских взглядов, потому что душа её провисает, и хорошо, если рядом близкий. Хоть кто. Так крепнут браки, где умницы обеими руками за туповатых - генная память правит где ум, но нету именно разума, а разумны немногие.
В этом мире потерянных душ разум и талант - точки, куда стекаются существа, потерявшие силу, как шарики в игре 'Пин-болл', описанный Мураками, который тебе не по нраву...

НЕСБЫВШЕЕСЯ

«Оно у меня все здесь. Здесь, в голове!» - кричу, тыча себя пальцем в разрастающийся лоб. - Оно ядом жжет голову. От него я лысею!!.

И это всё было, говорю тебе, этому, с большой долей вероятия, быть полагалось и у наших любимых мам. А почему мы лишаем их такого простого счастья? Каких ради правил?

Почти уверен, что у неё это было. Я даже могу представить, что он был противоположностью отца. И она это испытывала, испытывала - женщины имеют любовников. Почти без исключений.

А кто вам скажет?

…И только второй, именно, любовник.
Первого другого мужчины для замужней появление естественно и обязано любопытству, праздности или ссоре. Но судьбу женщины решает второй.
Потому что он любой. Первого выбирают. – А второй идёт на сквозняк из пустых щелей, оставленных вырванным из мяса, из тела, первым.
Если не повезло со вторым, больше и рисковать не станет.
Но тогда должен с ней - жесточайшее. Скот… Потому что в природе вы сексуальны, кошки и готовы желать очень.

А двое детей ничему не мешают.
Совершенно.

Если бы мы жили в одном городе…
Это может потребовать пятнадцать минут.
С сумкой из магазина, взглянуть на крошечные ручные часики,быстро осмотреться, свернуть в знакомый подъезд. Оглянуться еще на крыльце подъезда, держась за ручку красной вечно полуоткрытой двери, слыша удары сердца..
Второй этаж, темно, стучать по обитому дермантином, ждать безразлично, молча, стремительно войти, только откроют, не взглянув. Сразу же в глубину квартиры, разжать руку с сумкой, не глядя. Молоко? Фрукты – не глядя, пусть. И тут же, как только мужчина захлопнув, вернётся, - рукой, его, за ремень и - резко, сильно к себе, на себя.
Только потом медленно съезжать, сползать, стекать подняв белое лицо к нему, вверх, - это единственное, что здесь будет медленно - опуститься перед ним на колени....

Ты замужем, ты близка с мужем, с другим. И я как будто медленно привыкаю, только привыкание какое-то изогнутое. Как будто над огнём я гнусь. Животом к огню привыкаю.

Я с малолетства размышлял о возможности для женщины
любить одного, а жить с другим. Лет с тринадцати Хэмингуэй,
"Фиеста". Мне следовало сойти с ума.

Округлое мироздание, закреплённое на поперечных осях, будет трясти нас и мучить, пока не помрём от боли.
...Или уж подымись выше уровня этого котла в разум войди, пойми, что беды нету и в смерти. В своей и в...
- Нет. Нет. Нет. Не пойму.

Но для чего надо было двух - годы выдерживать далеко друг от друга, кому было надо, чтобы боль? И главное, как прознали, сумели, что именно эта мне самое нужное, и - я ей?

ЧУЖОЙ
(ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ К ЕЁ КНИГЕ)

.... Чем человеки держатся за небо? Скажи мне сейчас, а не то я переловлю и перепорчу еще море специально мне выведенного двуногого материала, море, сравнимое с твоим Чёрным, и никто из них не будет знать. И опять кровь, которая есть в твоих текстах и - тупое молчание, которого у тебя нет. Никто и никогда у вас на планете не знает самого главного. Поэтому я, нечеловек, которого боитесь вы, спрашиваю тебя, Лена: в чём сила твоя? Почему в рассказах - живые - герои твои?

Я знаю, чем влечёт людей то, что рожденные уже мертвыми называют прекрасным. Это близко к тому, как нравится кот, и к причине, по которой ездят на личных автомобилях. И вот он, ваш мир - от устройств гэта до 'Логики' Аристотеля, и я спрашиваю: скажи, скажи - почему живые они, героини твои? Почему они бегают, шьют, целуются - и всё ощутимо так, словно это я, нечеловек, нечеловек, я, вдруг - земная женщина в летней лёгкой юбке, под которой ничего нету и - по солнечным пятнам, по ветру бегу в лёгких туфлях улицами древнего города людей? Ответь, иначе убью тебя, скажи: как ты переливаешь написанным буквам свою кровь?

Ты знаешь кровь. Любая женщина знает. Кровь, она всегда из вас - для маленьких людей, что множатся и тихо уходят, ничего не оставив, кроме портрета красками, а теперь и того меньше - цифровой фотографии на диске... - Были и будут оплаканы, но пусты, забудутся, словно скошенная трава, но вот твои героини... Почему они не уходят?
Ты знаешь и как проливают кровь - литрами, вёдрами, гекатоннами и если бы всё красное людей, пролитое людьми, собрать в огромный стакан, то верх его станет чернеть и куржаветь в абсолютной черноте космоса, впивающего и чернящего всё. А внизу, глубоко, у земли, выплывут изнутри стакана удивлённо смотреть сквозь стекло на вас особые, живущие в человеческой крови киты. Но - когда бы чернота космоса, которой принадлежу я, ни осудила человечество по своим абсолютным законам, - провода, подведённые к бомбам вашей планеты, оказываются разомкнуты. - Парадоксально: ты, и предшествующие тебе, - кроха на фоне блестящих, округлых цифр побед моей разомкнутой вечности, - мешаете моему правосудию. Небо над своим миром держат твои герои.
...Каждому времени свои атланты.

...Говорящих - миллиарды. И говоривших - триллионы, но едва пару комнат давно закрытой на ключ деревенской библиотеки займут шкафы с хорошими книгами всех языков. Хорошими, значит дающими вам дышать. Твои книги - что будут, и эта, что уже есть, дышать дают. Твои героини спасают: 'Живи! - говорят они, улыбаясь сквозь слёзы. - Видишь, мы живые, держись и ты...'.

- Впрочем, что значит ваше смешное горе для сущности абсолютных цифр?
- Его просто нет.

ВОКЗАЛЫ

Тамила Ивановна ходит по Симферопольскому вокзалу с жёлтыми листьями кленов и белыми листами бумаги. Её не берёт милиция: Тамила Ивановна не настаивает, а только лишь просит изменить мир. Ведь она придумала имена, которые радуют, как пчелу медуница, и хочет лишь вместо слова «Брак» писать слово «Семья».
Тамила Ивановна говорит, что надо преподавать в школах «Семейное посвящение».
Она изменила цифра и цифры стали красивее. Она придумала имена Ясновер, Благомир, и Верлюб. И еще Дарцвет и Окослав, и многое многое другое.
Она говорит что «Москва» состоит из слов «москиты» и «квакушки», и тут совершенно права, потому что Москва из москитов с квакушками и состоит.
Она считает, что Москве подойдёт имя Вернолюбов, и вот здесь я в сомнении.
Ей не нравится слово Харьков, - то ли хорёк, то ли плевок, и еще имя собственное «Херсон». И – «Саки», это уж ясно. Вместо Саков она придумала Шедросол. – А что? Очень даже неплохо.
Она против заимствований, но со словами из французского согласна: красивые. Еще она за итальянский, но вот турецкий, греческий оскорбляют её слух. Ей нравится имя Юрлад. Я бы поставил внутрь «н»
Юрланд, чтобы мальчик рождался, держась за меч, но – это не моя епархия.
Хвалаблаг,
Единолюб,
Жизнимир…
Она ходит по огромному гулкому вокзалу с желтыми листьями клёнов.

Старик с мальчиком ехали на боковушке, глядя в одно окно, пока мальчик учил старика жить. Он учил его выходить на станциях, пользоваться мобильником, покупать билеты и снимать цифровым фотоаппаратом.
- Дед, - говорил мальчик, - дед!...
Старик серьёзно слушал. Компьютеру его научат сразу же по приезду.
Вернутся они домой в Симферополь нескоро, может быть весной, а может быть позже, потому что старика выгнала бабка, и вещи, лежащие в трёх сумках она выбрасывала со второго этажа дома. Их собирал мальчик, а соседи смотрели. Старику подходить было нельзя: она кидала цветами в горшках.
Она выходила замуж за нового старика.

Она молода высока и красива странной деревянной красотой. У ней неплохая фигура. Она хорошо улыбается, ест, воспитывает пятилетнюю девочку. Заметно отсутствие высшего образования, хотя она утверждает его наличие, но не это проблема. Проблема - два мужа. Один уехал в Турцию с секретаршей, и она забрала вещи, дитя и ушла. А Второй помог получить алименты.
И всё получилось хорошо, и Второй даже подарил ей машину, правда, ездит на ней сам, потому что своей у него нет.
Но у него хватило денег послать её в Крым, и вот она возвращается, но вернётся не к этому, пишущему ей очень недурные стихи по смс, не к нему, приучившему её читать книги, и ждущему, а к красавчику первому. Потому что у того две большущие, дорогие машины. И фирма. И наконец она знает, второй намного её умнее и она боится прискучить ему.
А тот, первый, простой. Ей в самый раз.
Что ребёнок от первого – это в последнюю очередь. Потому что ребёнок – отмычка, ключ.

Он огромен, чёрен, кудряв, у него могучий живот и пьёт он водку. С кем попало, но в пути обязательно. Его назовут Сергей и отзовется он так, как будто имя и вправду его.
Он возит деньги. Он возит от ста тысяч долларов и выше наличкой, берёт два процента. Через границу – дороже, насколько – не говорит.
Надо запаковать деньги в большой черный полиэтилетовый пакет, в котором только деньги, завёрнутые плотную тряпку, и больше ничего. И пить в пути обязательно.
- Пока я пьян, - говорит он, - я знаю, ничего не случится.
И не случалось.
Случись что, он скорее всего умрёт, а не умрёт - ответит квартирой, которой может и не хватить на покрытие долга.
Что тогда он не знает. Зачем? Он возит.
Если пьяного его спросить:
- Что в пакете?
Ответит:
- Деньги. Не соврёт.

Длинноногой чернявой проводнице на взгляд лет сорок, а по паспорту тридцать пять. Она специально его показывает, и дату и жалуется на проклятую работу,и ходит на каблуках, улыбается, продаёт пиво, что входит в перечень услуг, и водку – что не входит. Если денег нет, она будет долго с тобой говорить, а потом вы пойдёте в её купе где задёрнута штора, ненадолго. Надолго ей не надо. Надоедают.
С мужчинами проводниками она смеётся, но к телу не допускает: давным-давно надоели.

СЧАСТЬЕ
ВАРИАНТ 'Z'

...5 дней скворцы!!!
Помнишь: у нас была книжкаГлеба Горбовского. Не знал, куда детьсь от его птиц. Так, таки да, она и здесь, и здесь! И птицы… Тесен мир.

Ура, подключил свет! Обживаюсь. Поищи мне и всему прогрессивному человечеству японск.анимэфильм 'Призрак в доспехах' и Акиро Куросаву, и 'Сталкера'. Ночью слышал ежа.

Ой, здесь так классно! Вчера видел: мелкая кошка ела из своей тарелочки картофельную шкурку из собачьего супа. Увидела меня и - бежать. Жаль какая... Я их всех кормлю.
...Смотрю твои фотки. Скучаю.

Нет, деньги есть. Тепло. Кот ушел на свою работу. И мне через час в смену. Не звони.

Ем 'сладкие весенние баккуроты'. Те самые, представляешь?
Шлю тебе фото на электронный адрес, приехать пока не могу, но здесь прекрасные перспективы. Мы будем богаты!

Когда пришлю деньги? - Ну, завтра. Ну, послезавтра, точно...

Еж спать ложится. Небу уж так противно 8 марта и Роза Люксембург, что даже здесь снег.

Ну пожалуйста, умоляю, ну не выходи замуж за него, подожди!!!
Я приеду вот-вот. Месяц, от силы два...

Коты пошли с белым флагом. Кому-то сдаются. Война...

С праздником Пурим тебя. О праздниках я пока мало знаю. Этот - вроде, важный. Да что толку? Я здесь, ты - в Москве.
Но с праздником. Я всё равно приеду к тебе. Разбогатею и приеду, и отберу тебя у мужа. А не отдаст - убью.

Прости, не позвонил. Я - старая собака. С днем рождения. Но вокруг один кошки. А кот пропал.
Сколько лет мы не виделись? Привет тебе от жены.

Дни быстро кончаются к ночи. Завтра уже нет - полузавтра, полупослезавтра... Как там твой муж?
Толстеет? Я - тоже.

...Здравствуйте. Кто это? А-а, ты. Да болею я, болею. Прости , не могу говорить. Как ты? Внуки? Это хорошо.

...Алё. Алё. Алё. - Вышла? Так сегодня же наш... Ладно, перезвоню.

Алё. Алё. Алё. Э-э, привет! Как ты там? ...Как Анна? Какая Анна? Переехали? А адрес, новый телефон? Как нет?
Не может быть, ведь я, ведь я её...
- Повесила трубку... Не может быть...

(она ему так и не позвонила и, конечно, они не встретились. Никогда-никогда-никогда. Больше - никогда.)

ЗАБЫТАЯ ЗАПИСКА В ЕЁ СТАРОЙ СУМОЧКЕ

...Бесспорно, тащить тебя из семьи сейчас бессмысленно и жестоко. Некуда. Денег нет. Так что, как бы ни ломало, отпускаю. Гляди сама.
Но долго ли мы так протянем - если, - отпущу?

СЧАСТЬЕ
ВАРИАНТ 'Y'

Хни, приходи, завтра в назначенное время.
Итог - не пришла.
Хни, если не придёшь, я приму меры, чтобы тебя не стало.
Итог - не пришла.
Хни, исчезни!
Исчезла. Три дня как нет.
Итог: кому из нас хуже?

Хни, стели постель.
Вопрос: А зачем?
Затем, что мы муж и жена, и должны вместе спать.
Вопрос: А сколько должны?
Сколько захочется.
Утверждение: Не хочу спать.
И я не хочу.
Вопрос: Тогда зачем постель?

Хни, твоя мама дура.
Вопрос: Почему
Она меня не любит. Не поздравляет с Рождеством, Новым Годом, не готовит котлет.
Мама их боится.
Кого?
Котлет.
Я же говорю: дура.
Я тоже боюсь.
Почему?
Я делаю котлеты в форме человечков, и плачу потом, когда на сковороде оживают и мучаются.
Так делай котлеты в форме котлет.
А плакать?

Хни, ты дура.
Возьми вон ту тарелку, подай мне.
(Подавая тарелку) Я говорю ты дурра.
Принеси из холодильника два... Нет, три яйца.
Ты дура, дура, Хни!
Соль и перец, милый. Вон в том ящичке, пожалуйста...
... Боже, Хни, зачем столько перца в мою яичницу? А соли? Зачем столько соли?
Я так возражаю.

Хни, поди сюда.
Не пойду, на мне чистые трусики.
Хни, меня интересуют не трусики, а то, что под ними.
Нет, на мне чистые трусики.
Хни-и, перестань, иди ко мне.
Скажи: 'пожалуйста!'
Пожалуйста.
Нет, не так. Скажи 'ласточка моя, солнышко, пожалуйста!'
Ласточка моя, солнышко, пожалуйста, иди ко мне.
Повтори.
Ласточка моя, солнышко, пожалуйста, иди ко мне, ко мне иди, ласточка, солнышко, радость моя, цветочек мой - иди-иди сюда, умираю без тебя.
Еще, еще, еще!
Солнышко-воробушек, ласточка-ласонька, зайчик мой солнечный, Хни, рыбка моя золотая, иди-иди скорее, пока твой ворчун не погиб без тебя во цвете лет. Радость моя, Хни...
Не пойду: на мне чистые трусики.

-Хни, ох, сердце болит. Позвони доктору.
-Звонила.
-И что?
-Доктор жуёт.
-Ну, позвони еще раз, может быть прожевал.
-Звоню.
-И что?
-Жуёт без конца.
-Так ты ему скажи, что сердце...
-А вдруг подавится, и умрёт, что тогда?

Хни, давай заведём собачку?
...Молчание
Ма-аленькую такую собачку, девушки всюду с собой носят, модно
сейчас.
...Молчание
Ну а кошечку? Кошечку, Хни, котёночка, пушистика маленького, который потом вырастет в большого и толстого, доброго и ласкового, который будет ходить за тобой, прося рыбку. Ты дашь ему рыбку, Хни?
-Котам режут яйца.
-Что-что?
-Яйца им режут. Яйца. И больно. Надо бы всем вам, а расплачиваются одни коты.
-Боже, Хни, что ты говоришь?
-Тебя не касается.
-Почему?
-Потому что ты мерин, вот ты кто. Мерин! Ме-рин!.

Ну пожалуйста, милый, ну, пожалуйста...
Хни-и...
Нет, ну пожалуйста-можалуйста, милый мой, - мой лучший, любимый ласковый,
пожа-луй-ста!.
Ну Хни, ну не могу, больше не могу, пойми.
Ну, рыбка моя, ну прошу, прошу тебя, ну еще, еще один разик. Только раз!
Милая,я устал, завтра рано вставать. Утром давай, а? А сейчас... (полуспит), - Я не йог.
Кто 'не'?
Йог. Не йог я. В Индии. Они всё могут. Хоть по семь...
А по девять?
И по девять.
Откуда же у них деньги, а?
Пауза.
(приподымаясь) ...А чего ты собственно, хотела?
А ты на что подумал?
Н-не знаю.
Ах так! Тогда и я не скажу!.

Я так люблю тебя, Хни!
Ровно на триста долларов. В месяц.
Как так?
Ты сколько получаешь?
Четыреста.
Вот, сто на транспорт, триста - на меня.
Но я еще и за квартиру сто.
Значит, сто - твой долг.
Но мы и едим.
Выходит, ты любишь меня в лизинг?
Хни, ты что, с Тверской?! Ты где этого нахваталась?
Не слушая:
...В лизинг, в лизинг!! (скидывает платье) - Сейчас же займёмся лизингом!.

-Хни, ты постирала мои носки?
(молчание)
-Где же они?
(молчание)
...Где носки, Хни?
Молчание.
-Слушай, ты где? Где ты?.. Я, спрашиваю тебя: где!-мои!-носки!!
.Молчание
...Ка-аждое утро битые полчаса шарюсь по всей квартире, отыскивая носки, штаны, часы... Прошлый раз ты воткнула свои дурацкие икебаны в мой 'Доккрес'. Я опоздал на встречу с друзьями, а связи в наше время - всё. Если я опоздаю сегодня, это попадалово на деньги, Хни, ты думаешь, что нибудь, а? Сегодня я еще и не завтракал. ..Блин, я голодный, как волк. Меня ждёт шеф. Я сожр-ру его с потрохами, а мне нужно всего только повышение. Хни-и, блин!!
...Слушай, я не стану ругаться, скажи мне просто: где носки?
...Хни! Я начинаю звереть, это плохо кончится. Носки где?
...Хни-и-и-ы-ы!!!
Выходит из туалета с журналом, потягиваясь, улыбаясь сонно, вся тёплая. Идёт навстречу, вскидывает руки, так, что видны чуть тёмные подмышки, обнимает, кладёт голову на плечо, роняет журнал...:
- Да, милый?

-Хни, пошли спать.
-Сейчас, сейчас, вот, они только поженятся.
Через полчаса.
-Хни, они уже поженились сто раз. Иди спать, гашу свет.
-Сейчас, сейчас, вот, она его целует.
-Иди сюда, балда, я тебя сам поцелую.
-Ты так не умеешь.
-Я?? Откуда... - да с чего ты взяла?
- (Рассеянно) Ну-у, у тебя коня нет... И шпоры... - только к старости отрастут...
(через полминуты сериал закончивается, и, топоча босыми пятками, она прибегает,
Падает на кровать, быстро лезет под одеяло, прижимается, уже голая, - и когда успела! - прижимаясь так, как только она и где только ей..., говорит быстро, жарко, в висок, ухо, щекоча:
-... И я буду их лечить, лечить, лечить...
Встряхивает головой и лёгкие волосы забиваются мне в открытый, жадно-жадно задышавший рот...

-Хни, дай мобилку.
-Зачем?
-Дай, балда, свою куда-то задевал, позвоню.
-Не дам.
-Почему?
-А ты мои смс посмотришь.
-Не стану, дай скорей.
-Нет, посмотришь.
-Да не стану, клянусь!
-Нет-нет, станешь.
-Ну, Хни, некогда мне. Дела. Может слететь встреча. А это бабки.
-Н-нет!
-Хни-и!! (стоит рядом и не уходит)
-Хн-ни-ииии!!!
...Хватаю за руку, мигом выкручиваю, вырываю телефон, и вдруг вижу, как слабы, нежны эти тонкие пальчики, какие на них синенькие и вдруг набрякшие под моей ладонью венки, и с уголка, валиком загнулся на безымянном её чуть-чуть отросший чисто вымытый ноготок...
- НУ ЕГО К ЧЁРТУ, ХНИ! Я НИКУДА НЕ ЕДУ, ПРОСТИ, ПРОСТИ МИЛАЯ!
ВСЁ, БОЛЬШЕ НИКОГДА, НИКОГДА
ОТ ТЕБЯ
НИ
НА ШАГ!
РАДОСТЬ МОЯ, КОШКА, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ-А!!!
....
Оборачивается, очень серьёзна, с некоторым удивлением:
- Как, - не едешь? А кто обещал - в Египет? На твой телефон и - давай, давай...
-А что же сразу... ну, его не дала?
- (низким голосом) А ду-умала.
- О чём? (обуваясь)
- А дать - не дать.
- Ну, хорошо, что дала...(наклоняясь, чтобы поцеловать. Разгибаюсь, поворочиваюсь, и, в спину:
-...Дурак ты.
(...улыбаюсь, продолжаю, захлопываю дверь, на площадке второго останавливаюсь, достаю телефон, смотрю на него и долго-долго курю.
...Дурак).

ЦИТАТНИЦА

...Все решительно может изменить "Зауэр" вертикалка 7 калибра. Ибо бывают случаи, когда и мешок самой лучшей халвы не поможет.
Или нильский шестиметровый крокодил на свободе, чтобы отстающая сторона поторапливалась. Или бегущая не спешила.
Хорошо бы как нибудь побескровнее: скажем, Кольцо Чёрного Властелина, да "слишком хорошо, тоже нехорошо" - говаривал токарь дядя Юра-татарин нам, пацанам-слесарям за длиннобазовым ДИПом расказывая про чудовищный орган своего односельчанина, убившего им 2-х невест, но вдруг сыскавшего полноценное счастье в объятиях некоей вдовы, на 10 лет себя старше.
"Ты вынул занозу из моего сердца" - сказала вдова и была подслушана через окно спальни и вошла в историю.
А если бы она промолчала?

Кто-то живет за стенкой, с извне запертой дверью, втиснутым, всунутым, загнанным за неё, я же носил эту, имплантированную в меня каморку всю жизнь, и что теперь делать, когда она расшаталась, камни сыплются, в проломы заглядывают собаки, повисшая на петельках дверца коса, скрипит, стала мешать?

Что делать с лучами послеполудня, косо упавшими в щели, в холодный сарай?
Можно ли трогать руками светящуюся на лучах пыль, ведь это так весело, и так хочется!

Узнал, что ревность входит в нас через подреберье, водой.
- Помогает ли напряжение брюшного пресса?
- Наверное, помогает, у кого пресс есть. У меня не помогало, значит, его нет, и вот, и на фига я ей, такой красивый, нужен?

Ощущение собственного несовершенства сильнее на улице. Неумение, неспособность, и прочее... Деньги, как основа всего и вся - это чужой, странный мир.
...Можно ли человецам супротив времени?
- Можно: вот же оно я...

Злотоусый брат выбрился, о сестра моя!
Пропали жемчуга и смарагды свалены в грустную кучку на дне фаянсовой раковины. Брызнула вода - всё... И только чёрные тараканы и тараканищи, выглядывая из-за проеденной оспою окислов цинковой решётки аварийного слива грустно пошевелили усами: пропал еще один усатый. Побрился, златоус... Пропал.
...К тебе приехал муж. У вас будет полноценное супружеское лето-лето-лето-лето-ле... Каждую ночь.

Звонить уже нельзя. 'Ну как там жизнь...'
И - правильно. Пусть.

...мир становится жёще. Мир имеет такую тенденцию и он таки да будет её иметь - супруга, как никак. А что еще должна делать супруга, как не ублажать мужа на ложе страсти, а?

...скажи, как долго это может продлится? Потому что выхода нет, только рвать, а я так устал от мира нелюбви, что и такое вот мне - мёд истинный. Скажи, есть хоть шанс?

...Даже по телефону ругаемся. И слышимость, как назло,
отличная, не то, что в клятой библиотеке, где так и не поняли мои стихи, и где я увидел мужчину, который спит с женщиной. Моей.

Тоскливо и голова пуста, и по усам течёт архивная пыль. ...Подымать архивы, смотреть - как именно я выживал прежде, нужды нет. Она уже уезжала, и было больно, но сейчас, когда они исчезли вместе - о чём заботиться мне? О ком?
Может - указание свыше: "Гляди, олух, у неё всё нормально. Вот стул, уткнись в свой комп, и пиши, пиши... Или начни строить очередной фонтан. Или езжай к чертям, где давно бьют в барабан и дудят в трубу: зовут..."

...С другой стороны, всему своё время. Может быть, лестницей славы, не мною основанной, я наконец попаду в своё небо? Может там, рядом с откидным, на цепочке, лючком, ждут меня искомые, многие, в пачках, по 10 тысяч, у.е., а?

Я всегда старался выстроить себя так, чтобы каждую секунду, оглянувшись, видеть собственный, не слишком уж грязный хвост. Иногда он был пылен, волочился по тине и к нему присыхали скелетики мёртвых рыб, но время было такое и Строгий Суд, приглядывающий с балконов, списал бы. Брезгливо поморщился, да, но списал бы.
А теперь я перестал оглядываться на хвост, я просто бегу и единственное, что знаю: живой. Пока живой.

Нет, расчёты и расчётики остались, висят на шее, но, кто его знает: захочется ли потом, после этого бега, останавливаться и перебирать деревянные, чуть подгнившие уже бусины?

...Спасибо, друг. Ты мне сказала то, что именно требовалось услышать.
Разглаживаются складки на лице, одолевает зевота. Наконец хочу спать.
Опять зашумело со звоном в затылке - значит всё как надо.

Я ЗНАЮ

Я знаю год, день, час когда...
Помню выражение лица, с каким она подходила. Имя её забыл, да и значит ли что-то имя, когда потом, час, два, - не остается и квадратика кожи невзятой - твоей и, вместе, её... Когда одно.
Когда пространства нет - знаешь ты? Знаешь, пространства тогда нету нигде, сошлось вот здесь, вот в ней - под, над тобой неважно, - тобой, взятой, тут вот поятой, пробитой насквозь, сквозь прободённой на шашлыке твоём, шашлыке твоём на... до углей. И, - обугливайся, потому что ты с ней аж - дым.
До дыма с ней без обещаний, и только с ней - до дыма, снега, до последних, пополам, колёс, ампулы, косяка до...
...До неё. До её драгоценной горячей - всё. Было, а теперь нету и пусть. Оставайся там, за «до неё» прошлое, кайся, бейся, валяйся голое в снегу. «До неё» - ты. А после тебя нет. Нырнул, сквозь прошёл и - в лучшем своём. С ней. В ней. Живу.
...Помня только
- год, день,
час...

Возьму тебя так, чтобы ты смотрела на меня и, одновременно видела вверху голубое небо. Так хочу.

Скажи мне, веришь, что мы будем вместе, что день за днём и год за годом, приходя с работы или отрываясь от неё, я неизменно смогу брать тебя за волшебную ручку, делать тебе массаж и ребёнка, есть из твоих ладоней, тыкаясь в кожу ежиной бородкой? Скажи, ты веришь в это?
Потому что вера двоих - сила, это магнит.

Хочешь меня в вечное пользование? Не в следующей проблематичной жизни, не на Луне, а в этой, которая есть - хочешь меня, ты, лежавшая подо мной на полынном утреннем поле в дождь?

Смотри, не уходи надолго, и держи меня обеими руками слов, потому что умерла уже та страшная тревога и я снова как Александрийский столп...

Я повезу тебя - голую, то спереди надетую на меня, то взятую мною сзади через всю страну, и не будет остановки и полустанка, где бы ты не посмотрела бы на меня, обернувшись через вспотевшее от страсти плечо.
...Не будет города, где мы бы не сошли из зеленого вагона, чтобы испытать звукоизоляцию в первой же из гостиниц. И мягкость матрацев. Кстати, проверяющий инструмент - ты. Так что оглядывайся сперва…

ВСТРЕТИЛА

Встретила и ходила рядом, и смотрела в глаза, на себя подсадила, и вот, "мы в ответе за тех, кого...". Но, были годы и стал день, и другой человек, который нужен. Просто нужен, и - что, что теперь?
...А, может быть, не так уж нужен?
А, может быть и на старой мельнице перемелется?
А, может быть...
- А-а-а, а вдруг ты ему, новому не так уж нужна?
И проверяет, и думает, созревая, и время-дорога пылит для старой арбы. Петлями, пылью, холмами где камыши...
- А ты хочешь, чтобы с обрыва сразу?

...На понимание, как на иглу. И - верны ему по-собачьи.

…Легла уже спать, чужая моя. Моя-чужая женщина легла уже со своим, с чужиком, спать.
Рыба моя... Ласта, родинка сердца…

Уже пора спать и князь Андрей дремотным облаком приближается к изголовью.
- Что надобно, князюшко?
- Молчит. Улыбается, молчит, тает...
Зачем приходил, чего хотел?
И ведь не спросишь. Завтра, если придёт, то будет Пьер. Или кот Бегемот - они меняются. Только код смены мне неизвестен.
Неизвестно, зачем идут, почему молчат, темны очертания, знаки.
Что пишут нам, для чего стоят они с той стороны листа, собрались зачем? ...И пишут, пишут слова пальцами по стеклу с той стороны стекла, артикулируя, кивая.
- О чём вы, господа? - А?
- Ни звука. Урчит холодильник, котёнок, полосатейший из трёх, вышел в коридор, покачиваясь, пробежал, пианически топоча, раскрыл розовую бабочку рта, поёт... Он еще не умеет орать, ходить на горошок, он еще мал и сосёт мать и не знает, не знает - о чем Они, с той стороны стекла.
Знает кошка мать. Знает рыба, висящая на верёвке, может быть "Липтон", хороший черный чай...
Липтон, скажи, о чём они нам - с другой стороны стекла?
...Вот и Липтон молчит. Молча все. И только еж, выставляя с полатей умное лицо, скажет:
- Спать пора, спать. Блоху вон подковал - и спать. Баиньки.
...Пойду. Бог ними, что с той стороны.
- У кошки заболи, у собаки заболи, у нас - пройди. Плохое пройди, минуй, сгинь, отвались пластом. Можно-нужно жить так. Нужно-нужно жить так. Единое Мирово, окружившее нас, не отходит. Стоит, ждёт. Ищет чего, чего думает... Ждёт, когда по эту сторону стекла услышу я голоса с той, стекла, стороны. Когда, наконец, струёй придёт вечное:
Динь-доон: это басовый ключ.
Динь-звон: это слова, речь.
Динь-свет, динь-день, динь-всклень... -
это Голос, музыка Его.
И ничего иного с той стороны.
И ничего более и нет.
Только: Динь - звон - Свет.

...Видят в доме напротив, соседи слышат, знают...
- Пусть знают. Еще глубже в тебя, слаще, сильней...

Красивая, правду говорю. Похорошела - с любовником. Душа ближе к коже.

Фото для мужа: и взгляд твой словно из-за стекла спокойной и доброй, давно сытой близости. Но уже свысока чуть, с высоты моего четвертого этажа.

Сражаешься с ним и доказываешь себя ему. И, думаю, предоставишь время ему для ответа. А потом – ты возразишь. И после – он…
Ты не уйдёшь. Это связь и семья.

В холодных, шипящих мурашках ревности, в накидке из ревности, майке, крашеной кровью кентавра, всматривался тебе в лицо на фото, что снял он.
- Ты вся в этом человеке, в муже своем. Ты преданно ему служила, оценена и вот он - твой мир и покой.
Со мною - ну едва лишь верхушечка, теменная часть головы. Ну, уши, ну, ну… - глаза. Со мной лишь нескучно,
а там – холодильник и жизнь. …Но жизнь.

Преданнее взгляды женщин на мужей - от гульфика. Но и спокойнее: место своё и некуда падать.
…Со мной да, меняешься.

Езжайте, девушка, в - пространство.
Сейчас, пока вы спите, и сны кружатся над кудрявой головкой, я напишу вам ваше пространство.
Пространство, девушка это...
Пространство это - шары, пляжные блёстки, свет на волнах, это солнце, солнце, солнце. И это два моря и вечный пролив...
Или это вечер, и медленный танец, глаза, неотступные глаза мужчины на твоём лице, его руки на плече и талии, его желание, уже уводящее вас двоих, уже отделяющее вас от всего окружающего, от музыки самой, - стежками, один за одним закрепляя стёжки на коже, в непроницаемый, жесткий белый шар. Шар на двоих.
Пространство - это часы вдвоём, в постели, часы и часы…
Это - щёлкая ядрышки времени, висящие на стене
часы, нет, сидящие на стене, раскачивая одной ногой, второю они заложили за ухо...
- Обычная поза нашего времени.
- Нет, нет, шутка - вторую, ногу в плетёном шлёпанце, часы, конечно же просто положили на коленку и раздумчиво, и не замечая, как-то само собой вертят в пальцах грифельный карандаш, глядя вдаль. В огромную западную даль, где над горами - огромная жаровня летнего солнца и куда оно проваливается, садится, укладывается ладом, как огромная рыжая курица. Курица солнца, слегка квохча. Она раскидала по городам бесчисленные зерна огней.
Она лапами их разрыла – вороха - огромными желтыми лапами еду - огоньки. Вот туда ты, держа за руку своего мужчину и идёшь, спускаясь по бесконечным широким лестницам с древней царской горы.
Это уже годы спустя. Это когда всё притёрто, прилажено и по фигуре сидит, и только - огни внизу и на небе над тобой, в огромном вечернем пространстве, куда ты и он, твой мужчина, вдвоём... Огни солнца.
Тебя ждут.

Ты спрашивала, поместишься ли под столом у меня?
- Не сомневайся. Полочку отломаю, затисну, обниму тебя там ногами... На двигающуюся голову сверху смотреть...

Спой-кошкиной ночи. И пусть ночью тебя наконец не трахнут.
...Никогда и никто, кроме меня.
Бай-бай, чудо моё. Би-бомм!!.

ЗАВТРА

Серо-зелёная морская волна, бьющая в изрытый ею евпаторийский, ялтинский, керченский береговой бетон, мчит вдоль бесконечной набережной как паровоз, с шипением неся белый султан брызг, битых в пыль, - султан пара - привет морского царя осеннему Крыму. Острый запах водорослей. Холодно. Мёртвый сезон.
Глупый пёс у молодой хозяйки, забывшей с лета переодеть капрон и ослепительное мини, скачет на мокром песке санаторного пляжа, суётся в волну и, с визгом, поджав хвост, несётся назад, когда вода набегает. Волна медленно, шумно валится, хватает за задние лапы, пёс оборачивается, кусает пену, обоим весело - псу и волне. А хозяйка гуляет, глядя то под ноги, то - в морскую даль, где от облачных просветов до вод натянуты струны золотого зимнего солнца... На светлом, метёном ветром песке реденькие следы. И пена, барханы пены у кромки прибоя. Другого нет: мёртвый сезон. Отдых крымчанину, отпуск. Время вздоха.
Всё в мире дышит. Север вдыхает летом, а выдох зимой. Здесь - наоборот. И осенью Крым вдыхает и распрямляется. Потирая затёкшие члены, выходят на свет Божий все, таившиеся по мышьим чуланам старушки, временно вступая в полноценные права домовладения, наскоро - обнюхивая траченные курортной молью углы своего жилья. Складными ножиками распрямляются их сыновья: особый вид, крымский эндемик - "бездельник радужный красноносый", чтобы в белых, летних, чехословацкого еще производства туфлях прошкандыбать до ближайшей пивной к таким же как он. - Нерест…
А матери остаются белить, перестилать полы гнёзд, жёны бегут по своим ларькам или едут в Одессу к оптовикам за товаром. К лету всем должно иметь вид, чтобы себя продать-выдохнуть. Кто в Крыму не продаётся - не живёт.
Я вот - не живу...

'Убыток' - бессмысленный, бесполезный человек. Современный мальчишечий жаргон.

ГЛАЗАМИ БЕГУНА

Холмистые поля у залива под корни трав будто истыканы указательным пальцем: норы полевых мышей. Утром, когда светает, в травах их тысячи, с ноготь большого пальца, серых шариков мха. Если внезапно включить галогенную лапочку, в ответ блеснут искры - чёрные, блестящие капельки нефти - их глаза.
Мышь непрерывно попискивает, словно крошечными резинками трут по мальньким зеркальцам.
-Бип-бип-бип: 'я еще жив'.
Очень малы. Ходят по грибы.

Чёрное, как смола на желтых камешка у воды, птичье перо. Осень,
Уже прилетели черные лысухи, и пугаясь бегущего, отплывают от берега, волоча по выпуклой воде расходящиеся тройные усы. Вдруг ныряют. Исчезли.
- Воля. Залив и воля. Покой.

Ныче над заливами солнце и вечер необыкновенно цветаст и резок тенями. К зиме цвета съёживаются, переходя на границы предметов: пугают предстоящие холода и они мостятся у граней, в подмышках, около рта или ногтей вещей, оконтуривая наши миры. Так прежде чёрными карандашами обводили портрет.
Цвета боятся простуд и, подымая воротники плащей, оборачиваются спинами к ветру, ложатся плашмя.
Им на спину валенками наступает Зима.

В отсутствии женщины важно иметь в доме смирного кота, на которого ставить ноги. Или упрямую чёрную кошку, чтобы ночью пришла улечься тебе на живот.

- Я не гоню тебя, мила-я на улицу от него.
Я - ничто.
Я просто пялюсь в экран.
Я даже теперь думаю, что ...
Неважно.
Просто приедешь когда нибудь. Хоть через четыреста лет.
Говорю: при-вы-каю...

Я встречу тебя с вечернего поезда, я принесу тебе твоё море в пакете с рыбами, увидишь.
А в зубах, коренными зажав, понесу твои вещи.
Я буду бежать за автобусом, сильно вынося задние лапы, тело держа наискосок, и если ты взглянешь, если опустишь глаза и взглянешь, то сорок остановок скача за тобой, я буду улыбаться…
…Никто не посмеет на тебя и глазом взглянуть, бровь поднять. Укушу-укушу! А днём буду спать, набираясь сил для любви.

...Бегу за тобой. И глаза глядят на тебя. И нос - в твою только сторону.
Есть под животиком твоим, главное, любимое мной, основа, давно принадлежащая мне.

Зовя тебя, проклиная шаманя, с бубном вертясь, я всё время забываю, что тащу тебя в никуда, и что пары месяцев не продержаться нам. Денег нет, да и с работой...

Я тащу тебя насмерть вцепившимися зубами, усилием оплетающих рук, ног в никуда, на смерть.
- Или на жизнь?
Выбирай.

«…Кто тебе нужен – выбирай!»

У тебя там устойчивый корень. Семь-я. А я - один. И в пустоте.

Говорю только для тебя и с тобой, а своё идёт, как электричка по соседней ветке, чтобы, поколебавшись, наконец отвернуть и по медленно отгибаемой дуге, исчезнуть из виду.
Но что это 'своё'? И как уже разделить его нам, столь близким? Или сможешь?

...Гора отказа. Гора 'нет'. Гора под солнцем, откуда идёшь вниз, качаясь.

...И пока кружатся часовые механизмы, заведённые когда-то собственными руками, ничего нельзя изменить.
Правда, никто не скажет, что на конце у раскручивающейся пружины: свобода или привязан фугас. ...И это тоже не в нашей власти.
Тогда, на горе, я думал, что просто получил по носу, - по лбу, думавшему, что всё просто. Теперь понимаю: мы кружимся на своих часовых механизмах.
Бог знает, насколько мы их завели.

'Второго шанса нет, - сказал заказчик, - откидываясь и, плосковатой от веса огромный горой, выкатив на колени живот. - Жизнь не даёт.'
Так я не думал, но заказа не получил.

Права. Нужно время, те самые год, два. Как странно меняется точка зрения, стоит прорезать руку и выгнать любимого кота.
И выспаться наконец.

Но я страшно тебе отомщу. Страшно...
Оторваться, отклеиться, пока ты сама этого не сделала.
Ведь так может тянуться до бесконечности. Я-то один.
Но одинокость поправима. Непоправимо одиночество.

Да ты сама оторвёшься раньше. Потому что всё конечно.
… Впрочем, есть исключения, так сказать исключеньица: палочки-исключалочки волшебные, отставной козы барабанные мои, мои палочки. Палочки-выручалочки…

Любовь - это прыжки вверх. И когда наконец падаешь, то окружающее пространство схлопывает ладоши, идёт двойными стройными рядами, печатая шаг, крайне довольное, что всё наконец закончилось. И ты, и ты, оглядевшись, с ними.

...Скорей бы вернулся кот. - ...Вряд ли. Слишком домашний. Домашние на улице погибают. Нечего им там делать !

Я уже в возрасте непоправимого. Ты понимаешь это?

Я постараюсь хотеть тебя не так сильно, я стану привыкать, держать, и меня перестанет дёргать мысль о том, брал ли он тебя после этого изумительного снимка, и - как брал. Сейчас дёргает, а тогда станет полегче. Станет легче. Наверное, правда станет. Ну, правда же...

Надо было, надо - руку, ...кота, и судорог в холодном осеннем заливе, - для чего? Понять, что всё упущено и ничего уже не возвратить?
Казалось, знал. Ан, нет.

Ты всё большее для меня. Это не значит, что я смогу ждать тебя миллион лет, - такое долго не продлится, прогорю, либо сдохну, но пусть ты будешь прекрасной, - хотя бы и не для меня. После .

Был на море за мидиями, ничего не собрал, но вылезая, подумал, что некогда прежде на берегу сидела жена. Так важно, чтобы, когда вылазишь из воды, тебя кто нибудь встретил.

То, что боится, трясёт лохматым колечком хвоста - я ли это, или это старое моё лезет под перевёрнутую серую обомшелую лодку, лая, - в виду нового молотка?
Но уже поздно и почти все равно.

Надо, надо носить ножи, прыгать из высоких окон,
драться, плавать по холодам от берега далеко. И будет полегче.
Должно быть.

...Присваивать право судить настоящее и планировать будущее бессмыслено. Есть, Кому позаботиться. Надо только главное.
И - скорость, и управляемость.

Жесткость увеличивает скорость и управляемость. - Это знает любой мерзавец. Только они имеют в виду вариант жестОкости.
Встречи, для женщин, смертельны.

Я заметил, что пока я вел переговоры, ты была очень беспокойна. Неужели и вправду был шанс, что, окажись я в седле, ты насовсем-насовсем приедешь ко мне? Неужели? И еще хотел сказать, еще: а можно, а если ты...

Велоцерапторы - хищные, быстрые, на горных велосипедах, по лавкам, барьерам появляющиеся из темноты. Хищные, зубастые, скачущие.
Ножа, однако, боятся.

Люби. Люби меня. И всё. И мы пройдём мимо бед, как корабль с высоким бортом. Ибо то, что случается, случиться должно. Подлостей в наших отношениях я не вижу. Просто то, что должно было случиться, случается, ибо корни его давно росли из нас, хотя мы и привиты на чужие деревья. Или - чужих к себе прививали.
Любишь - люби. И будет так, как хотим.

Конечно, мы встретились именно, когда стали друг другу нужны, когда было можно и Ему надо. Конечно, всё к лучшему да, сейчас.
Но - почему, почему, почемууу не раньше!!

http://umorin.classic.rpod.ru/

Ст.

Понюхал простынь.
- Всё еще тобой...
И - моим потом хлопок лёгкий пахнет.
- Так тонок здесь прощания покой,
столь слаб ещё,
что, кажется, лишь ахну,
и - разорвётся полог полудня,
и, ты! Ты!... - Легкая, босая, -
войдешь, светясь,
чтоб, за руку, меня
- в кровать.
Смеясь.
...Нагая.

Отпусти, отпустись!.. Дышать, говорить и - целуйся, целуйся. Попасись на зеленом лужку. Жизнь коротка. Завтра меня убьют, потом тебя.

Когда мы все сдохнем, ты белугой станешь реветь, что не договорила со мной на Земле.

Тебя жду давным давно, и за околицу хожу, грызя от нетерпения из под ног тощий пёсий снег.

«.Да у тебя ж на лбу вечная полоса, красный след от червя пустых мечтаний, - скажешь ты. - Кому это нужно?»

Соль моя. Соль в тряпочке из узелка, который унесу из дома.
Целу – ю.

Теперь, когда я так пролетел с деньгами, тебе опять выбирать формат наших отношений, и - как-то еще оно? Много пламени опасно, но хотя бы понятно, что не потухнет, и можно скакать вокруг, крича "Гори-гори ясно, чтобы не погасло, птички летят, колокольчики звенят", и они и вправду летят.
А когда огонь прикручен, жить трудней. Безнадежно - в чужих постелях.

Он был толст и слегка погнут.
И вишневой блестел головой.
Вот так.

Он разговаривал баском и сильно ждал тебя.
Он и поныне все шепчет: «Девочка, Лилейа моя, пушана, ушастик...»

Он уже куксится, Обопрётся ручками об стол, подбородок на ручки сложит, и куксится. Ждёт свою девушку.

Почему, но почему ты пахнешь свежестью, свет мой, южное солнце…

…Не любишь ты, всё врёшь. Ты только об ангелах мечтаешь, о возвышенном, я для тебя этап пройденный, гадкий и мерзкий, ну да ладно. Что ж сделать.
Целую.
Ты мой земной серафим.

ТЕЛЕФОН

- Лопнула лампочка? А веник есть?
…Наскоро замести осколки, да через перила вытряхни покрывало: коты осторожны, а псов мне не жаль. Стол вытирать уже завтра, сейчас уже поздно, - спать, спать к нему в постель иди, пора спать.
… Ну, что же ты не слушаешься! – Какая уборка, 5 час ночи!

Я бы хотел придти к тебе сонной-сонной, теплой, расслабленной.
Да, я очень хочу тебя такую, только что из постели, где ты спала одна, дожидаясь, со складочками ткани, отпечатанной на порозовевшей щеке... Но это возможно только, когда вместе хотя бы с неделю.
Надо хоть каплю привыкнуть, чтобы зевнула, встречая в дверях.
Или просто спокойно спала, уже получив своё.
Когда голод немного утолён…
Но не было такого и нет.

Я дал дуба, откинул копыта, ласты склеил, гигнулся... Да-да, и старик смотритель в фуражке с гербовой кокардой на одноколёсной садовой тачке вывез тело на мусорку в соседний двор, в контейнер, куда бродячий мой, из головы, цирк ночами сбрасывает дерьмо слона, чтобы не платить хотя бы за это. Что делать, жизнь и у людей коротка.

А если он еще шевельнет отечным мозгом и скажет тебе сладких слов, сладких слов, - что тогда я, и где?
... Море, песок, облака.
Только там.

Бесконечность есть. - Нет денег. И если бочки даже катать, двоих не прокормлю.Ужели желания людей - то же, что тяготение половинок расколотого кувшина?

...высыхающая на половицах вода.

Я уезжаю, уехал из твоей жизни, стерт. - Грозные смс? - Что там они, эти грозные смс...

...высыхающая на половицах вода.

Неужели это переносимо: ты - с ним, а любишь меня?

...высыхающая на половицах вода.

Нам так надо, верно, удобнее. Но я...

...во-да.

И когда я всё про себя придумал, оставалось только переселиться на книжный лист. Что я и сделал.

А. УМОРИН.
литпортал "Книгозавр"

p.s.

ПРИКАЗ ПО...

Прежний приказ похерить, слушай новый:
Яблочки съесть немедля, особенно, если хрустящие.
Семиренка только что кончились, надо идти на рынок, но тогда уж покупать рыбу пеленгас из близкого Черного моря, - рыбу такую в шашечках, вкусную. Да.
Но с яблочками так:
яблочки съесть немедля. Чтобы не достались наступающим и отступающим, а так же спящим рядом с кривляющимися в кустах, поедая вишню с косточками. Особенно оберегаться тех, что в терновнике, их лучше бы из рогатки.
Рыбу Аргентину не трогать: невкусная. Если будет в красном кринолине - привет. Если мимо пройдёт голая - не верь глазам своим.
Иметь в виду, что"Брэдли", возможно, танк. Времён Второй Мировой,
Американский. А возможно и нет.
Стрелять только на поражение.
Беречь людей. Главное, береги людей себя.
Это самое важное. И тогда будущее у нас остаётся открытым и продуваемым, спящим на солнце, подставляя ветрам белый, с рыжими волосками, бок.

УМОРИН АЛЕКСЕЙ

шшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшш

РЕЗЮМЕ.

Уморин Алексей Виленович.
1959 года рождения.
Окончил факультет журналистики Уральского госуниверситета в 1990 году.
работал 5 лет в областной и республиканской газете "Звезда Алтая", корреспондентом отдела
культуры, затем год собкором по Алтайскому краю "Сибирской газеты", (Новосибирск)
темы: алтайская мистика, церковное строительство, местные литобозоры, жизнь интеллигенции - "Дневник голодного человека" – (был опубликован в ж-ле "Огонёк"), материалы о художниках ("Жить так, как хотел" и прочее...).
С 92 по 95-й - завотделом "Гипотезы" толстого иллюстрированного журнала "Земля Сибирь" (Новосибирск), (в "Комсомольской правде" опубликован «Бог местного значения»). Работал в журнале вплоть до ликвидации его (в связи с ослаблением позиций учредителя, "Сибирского соглашения".)
Далее - свободный журналист.
Публиковался в местной прессе республики Алтай - материалы заказного характера - выборы и проч, расследовал убийство, работал в рекламе,
периодически печатая в Москве, в "Общей газете" объёмистые материалы: "Всё падёт, Горный Алтай останется", "Не уезжай, и жизни твоей не хватит...", "Сибирь, как родина слонов", "Храм для десантников», "Встретимся там, у моря", "В двадцать первый, каменный"...
Опубликована проза, стихи, .
Поэт - стихи и проза на сайте Самиздат. Адрес:

htt://zhurnal.lib.ru/editors/u/umorin_a_w/

http://umorin.livejournal.com/

или можно через поисковики, набрав Уморин Алексей

адрес: lisred@kruiz.org

Россиянин, живу в Крыму, строю фонтаны.