Перед вами небольшой отрывок из рассказа, который я по различным объективным причинам пока что не могу опубликовать на ЛитКлубе. Прочтите, пожалуйста, если вас не смутит тема, и вместе с ней построение некоторых предложений... Отрывок затрагивает весьма важный для меня аспект рассказа, и мне серьёзно помогло было бы мнение со стороны. Самым терпеливым спасибо заранее) И спасибо тем, кто просто не прошел мимо моей традиционной "закладки")

...

Грусть для него была не просто настроением, временным состоянием души или маской, скрывающей другие оттенки характера. Она превратилась в своего рода образ жизни, с самой юности всё более подчинявший себе эмоции, чувства, устремления. Обыкновенная хандра, минутное переживание по поводу маленькой неудачи или печаль реальной или надуманной «несчастной любви» были возведены им даже в некоторое подобие культа. Он наслаждался собственными мучениями, восторженно - эйфорично принимал совершенно оторванный от сознания сумбурный поток мыслей и словно заряжался волшебной энергией от ничего собой не представлявших угрюмых дней. Грусть стала для него вечной сестрой, неизменной и неизбывной печатью внешнего облика, с которой он вставал рано утром и засыпал ближе к полуночи. И никакое иное состояние, даже утомление, казалось, вовсе на него не действовавшее, или радость (а с нею его выражение выглядело ещё более искусственно), ни в малейшей степени не нарушало столь привычный и неколебимый образ печального страдальца. Живой портрет, долгие годы собиравшийся из отдельных эмоций и фраз, с каждым новым штрихом становился всё причудливей и неестественней, но в то же время всё ярче отражал грани его индивидуальности.

Ему не нравилось жаловаться на своё состояние, как это делали многие нервные и впечатлительные натуры, окружавшие его в высших кругах света, да и не только. Искать понимания и сочувствия, возвращая его с нежной справедливой благодарностью. Всё это было глубоко чуждо его натуре, и со стороны других он презирал подобные проявления отчаянно и непримиримо. И в то же время высшим удовлетворением для него было, когда в свете начинали активно обсуждать его непроходящую хандру. Случалось это всё реже и реже, отчасти потому, что к ней постепенно начали привыкать, отчасти оттого, что и других сплетен было вдоволь. Но ему по-прежнему доставляло необычайное удовольствие выставлять напоказ свою странную, нездоровую грусть. И в этом плане он вёл себя, если можно употребить сравнение столь скользкое, даже с каким-то подобием женского кокетства - неявного, но ощутимого, и вносившего в самый характер его каплю медленного яда.

...